Страница 5 из 135
"Но где же этот "Китай"? Где этот таинственный, могучий, богатый "Китай"? Он тут, под ногами у нас лежит скованный, запертый замками немецкой работы, запечатанный двенадцатью печатями. Только снимите печати, только отоприте замки!.. Не мешайте нам, не водите на помочах - и мы будем платить хороший откуп. Денег будет пропасть, только дайте возможность жить, как нам лучше. Сгорит деревня -мы построим новую. Подохнет скот - новый вырастим. А сверх того и деньги будем платить, деньги, стало быть, будут".
Как мы видим, стон, который мы слышим и сегодня ("не просим помощи - только не мешайте!"), раздавался и сто с лишним лет назад. Но чтобы иметь право высказать это тогда, Энгельгардту пришлось создать целую новую систему хозяйствования, а для этого и нужно было найти то "решающее звено", ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь. И Энгельгардт нашел его не просто в человеке, крестьянине и работнике, а именно в русском человеке, живущим своим особым, национальным строем жизни. Русский человек, конечно, по анатомии и физиологии такой же, как и люди других национальностей, но у него свой, особый (при всём разнообразии индивидуальностей) склад психики, а отсюда - и отношение к труду, чередование работы и праздников, весь строй быта. Хотя, судя по фамилии, Энгельгардт имел в числе своих предков немца, он хорошо знал русского человека, ибо родился в 1832 году в смоленском селе Климове (имении отца), провел там детство и получил первоначальное образование. Сын довольно крупного землевладельца, он всё же хорошо знал положение крестьян. И впоследствии в городе его окружали замечательные русские люди, он был в курсе всех новинок отечественной литературы, особенно "деревенской прозы" позапрошлого века. И всё же, вернувшись в деревню, он сразу же почувствовал, как скудны его познания в жизненно важных вопросах российского бытия, почерпнутые "из авторитетных источников".
"Когда-то в Петербурге я, интересуясь внутренней народной жизнью, читал известные корреспонденции, внутренние обозрения, земские отчёты, статьи разных земцев и пр. Каюсь, я тогда верил всему, я имел то фальшивое представление о внутреннем нашем положении, которое создано людьми, доподлинного положения не знающими. Когда я попал в деревню - а дело было зимой, и зима была лютая, с 25-градусными морозами, - когда я увидел эти занесённые снегом избушки, узнал действительную жизнь с её "кусочками" (нищенстве, но об этом - ниже. - М. А), "приговорами", я был поражён. Скоро, очень скоро я увидал, что, живя совершенно другою жизнью, не зная вовсе народной жизни, народного положения, мы составили себе какое-то, если можно так выразиться, висячее в воздухе представление об этой жизни... Только крестьяне знают действительную жизнь".
Это положение, кажущееся невероятным, тем не менее, сопутствует людям на всём протяжении человеческой истории. "Верхи" обычно имеют превратное представление о жизни "низов". И "верхи" практически всегда имеют о действительности, особенно о жизни "низов, ложное представление. Маркс выразил это положение афористичной формулой: верхи полагаются на низы в знании частностей, низы полагаются на верхи в знании общего положения дел, и тем самым вводят друг друга в заблуждение.
И Энгельгардт не просто изучает, наблюдает русского человека в разных проявлениях его бытия, но и действительно "живёт в народе":
"Меня всё интересовало. Мне хотелось всё знать. Мне хотелось знать и отношение мужика к его жене и детям, и отношение одного двора к другому, и экономическое положение мужика, его религиозные и нравственные воззрения, словом - всё. Я не уходил далеко, не разбрасывался, ограничился маленьким районом своей волости, даже менее - своего прихода. Звал меня мужик крестить, я шел крестить; звали меня на николыцину, на свадьбу, на молебны, я шел на николыцину, на свадьбу, сохраняя, однако, свое положение барина настолько, что приглашавший меня на никольщину мужик, зная, что я не держу постов (это среди интеллигентных дворян было уже делом обыкновенным. - М. А.), готовил для меня скоромное кушанье. Я ходил всюду, гулял на свадьбе у мужика, высиживал бесконечный обед у дьячка на поминках, прощался на масленой с кумой-солдаткой, пил шампанское на именинном обеде у богатого помещика, распивал полштоф с волостным писарем, видел, как составляются протоколы, как выбираются гласные в земство".
Думается, далеко не каждый руководитель рангом от председателя колхоза и выше, не говоря уж о высшем менеджменте агрохолдинга в наши дни, даже если и вышел из крестьянской семьи, мог бы поставить себя в такие отношения к рядовым труженикам села.
Природный ум, обширные познания, богатый жизненный опыт, научный подход к хозяйству, строгий учёт и тщательный анализ всех сторон хозяйственной деятельности в сочетании с великолепным знанием людей и, соответственно, умением подбирать себе помощников и послужили залогом успеха Энгельгардта в экономическом смысле. А блестящий дар публициста позволил ему написать книгу, которая остаётся сегодня (и, надо думать, останется и впредь ещё надолго) интересной широкому кругу читателей, и притом не только сельских жителей.
История часто движется от утопии к утопии (это не исключает достижения при этом каких-то побочных положительных результатов), а общество живет мифами. Меняется общественный строй, меняется власть - меняются и мифы, нередко просто сменив знак на противоположный. Миф о всесторонне отсталой, "лапотной", царской России может смениться мифом о России процветающей (о "России, которую мы потеряли"), миф о нищей стране - мифом о стране, "кормившей хлебом половину Европы". Книга Энгельгардта помогает избавиться от многих мифов и обрести достоверное знание о России второй половины XIX века.
Трудно перечислить все те вопросы народной жизни, настоящего и будущего России, какие подняты Энгельгардтом в его письмах-очерках. Здесь и размышление о хозяине и хозяйстве, и исследование русского человека как работника, члена семьи, участника общинного дела, гражданина государства, личности - носителе определённого национального психического склада, и сравнение различных систем землепользования, и объективное описание уровня жизни, и трезвый взгляд на политику правительства. И всё это остаётся в большей или меньшей степени злободневным, всё чему-нибудь научает. В особенности же, пожалуй, учит судить о жизни народа не по газетным, радио- и телерепортажам, не по трактатам ученых, не по статистическим отчетам. К сожалению, за сто с лишним лет положение в этом отношении мало изменилось, и те высокие инстанции, которые принимают решения по коренным вопросам развития сельского хозяйства, так же мало знают действительную жизнь народа, как мало знали её и тогдашние начальства. Плохо знают эту жизнь и журналисты (не в обиду им будь сказано), кавалерийские наскоки которых в хозяйства часто представляют собой проявления своеобразного нового "народничества". Польза от таких наездов более чем сомнительная, ибо начальство рангом пониже давно выработало до тонкостей механику "втирания очков" сановитым гостям, а тех подобный способ общения с народом, кажется, вполне устраивает, и не удивительно. Ведь деревня пока интересовала горожан, прежде всего, как источник продовольствия для них, может быть, еще как место летнего отдыха, а отнюдь не как та сфера народной жизни, где закладывается фундамент физического, нравственного и духовного здоровья нации. И налаживать сельское хозяйство, учить крестьян пахать и сеять мы долго посылали городских активистов вроде шолоховского Давыдова или теперешних коммерсантов - руководителей агрохолдингов.
В самом начале своего первого письма Энгельгардт предупреждает редакцию и читателей журнала, "что решительно ни о чём другом ни думать, ни говорить, ни писать не могу, как о хозяйстве. Все мои интересы, все интересы лиц, с которыми я ежедневно встречаюсь, сосредоточены на дровах, хлебе, скоте, навозе... Нам ни до чего другого дела нет... Вот описание моего зимнего дня.