Страница 15 из 135
До 1762 года дворянство было служилым сословием. Дворянин нёс службу (военную или чиновничью) государю и за это получал землю с крепостными крестьянами. Служба была пожизненной и наследственной, и если она кончалась (например, род вымирал, в нём не оставалось мужчин, способных служить), землю отбирали в казну или передавали другому дворянину. Но во время слабой императорской власти дворяне вынудили Петра III издать указ о вольности дворянской, и служба для дворянина перестала быть обязательной, тогда как земля и крепостные продолжали оставаться его собственностью. Екатерина II, захватившая престол с помощью дворян - гвардейцев, ещё более расширила привилегии дворянства. С этого времени дворянство в значительной своей части становится паразитическим сословием, отсюда ведет своё начало и российская интеллигенция.
От указа о вольности дворянской до отмены крепостного права прошло ровно сто лет. И время показало, как класс, переставший выполнять общественную функцию, вызвавшую его ранее к жизни, всесторонне деградирует, превращается в паразита.
Даже и перестав служить государству, многие дворяне сами не вели хозяйство, поручая это негосподское дело старостам, приказчикам и управляющим. Они жили в столицах, губернских и уездных городах, наезжая в свои деревни летом как на дачи, ездили по заграницам, соря там дармовыми деньгами, зачитывались сочинениями Вольтера и подвизались в масонских ложах, приобщались к западной культуре, которая стала для них ближе отечественной. Но и те, что оставались жить в деревне, часто в хозяйство не вникали (ведь географию знать необязательно, потому что извозчик довезет, куда надо, а экономику тем более - на то и нанимали экономов). Зато они часто позволяли себе всякого рода издевательства над крестьянами. Продажа крестьян (подчас с разъединением семей), обмен их на охотничьих собак, принуждение крестьянок к сожительству и пр. были обычным делом, о чем хорошо сказано, например, в книге митрополита Вениамина (Федченкова) "На рубеже двух эпох". Такой "беспредел" в отношениях дворян с крестьянами в нравственном смысле был губительным для обеих сторон (как писал М. Е. Салтыков-Щедрин, одни были развращены до мозга костей, другие забиты до потери сознания). И все же при крепостном праве дворяне, даже и увеличивавшие сверх всякой меры барщину и оброк, оставались заинтересованы в том, чтобы крестьяне обеспечивали себя и были в состоянии выполнить возложенные на них повинности, и потому иногда помогали мужику, у которого пала лошадь или корова, обзавестись новой. В их имениях сохранялось от XVIII века некое подобие отношений барина-отца, надзирающего за пристойной жизнью крестьян-детей. (Поэтому, когда Пугачёв, истреблявший дворян без пощады, занял село, принадлежавшее помещику Радищеву, отцу известного писателя и революционера, крестьяне прятали своего барина от самозванца).
Ничего этого не осталось и в помине к тому времени, когда Энгельгардт ровно через десять лет после "освобождения" крестьян, приехал в деревню и занялся хозяйством. О жизни дворян при крепостном праве он сказал в половине одного абзаца: тогда "даже и не очень богатые помещики жили в хоромах, ели разные финзербы (деликатесы со специями), одевались по-городски, имели кареты и шестерики". Понятно, к чему тут рассуждения, если почти вся русская литература её "золотого ("пушкинского") века" - это нескончаемое повествование о жизни столичного и провинциального дворянства. Одни романы Льва Толстого - это едва ли не энциклопедия жизни дворянства его времени (а Толстой почти на 20 лет пережил Энгельгардта). Из "Войны и мира" мы узнаём, как граф Ростов (отец) выезжал на псовую охоту на волка с целой сворой собак. Как он же, избранный устроителем банкета, которое московское дворянство давало в честь генерала Багратиона (в пику Кутузову), широким жестом распоряжается срезать все цветы в оранжереях его подмосковной усадьбы, чтобы достойно украсить праздничный стол и банкетный зал. Как граф Ростов (сын) в один вечер проиграл в карты целое состояние, заставив отца продать большую часть своих имений, и никто в семействе не протестовал против такого безобразия, а приложили все усилия, чтобы в срок расплатиться с выигравшим счастливцем (Долоховым), потому что карточный долг - святое дело. Как графиня Ростова (дочь) во время Бородинского сражения на выезде из Москвы (как сказали бы в наши дни, "в эвакуацию"), увидев раненых русских воинов, оставленных на произвол судьбы, распоряжается выгрузить и оставить в поле фамильное столовое серебро, а на освободившиеся телеги уложить несчастных страдальцев. А романы Тургенева, "тургеневские барышни"! А герои романов Гончарова, образы помещика Обломова и мещанина Штольца, ставшие нарицательными!
Энгельгардт, конечно же, познакомился со своими соседями-помещиками. Но то, что он увидел в их имениях, поразило его запустением хозяйства и полным отрывом помещиков от своих крестьян.
"Помещики хозяйством не занимаются, хозяйства свои побросали, в имениях не живут... все находятся на службе, денег в хозяйство не дают - что урвал, то и съел, - ни в одном хозяйстве нет оборотного капитала".
Ну, и, естественно, "говорить с помещиками о хозяйстве совершенно бесполезно, потому что они большею частью очень мало в этом деле смыслят. Не говорю уже о теоретических познаниях, - до сих пор я еще не встретил здесь ни одного хозяина, который бы знал, откуда растение берёт азот или фосфор, который бы обладал хотя самыми элементарными познаниями в естественных науках и сознательно понимал, что у него совершается в хозяйстве, - но и практических знани... нет".
С проведением железной дороги резко возрос спрос на дрова.
"Лес, который до сих пор не имел у нас никакой цены, пошёл в ход. Владельцы лесов, помещики, поправили свои дела. Дрова дадут возможность продержаться ещё десяток лет даже тем, которые ведут свое хозяйство по агрономии (так Энгельгардт называл помещиков, накупивших ненужных машин и пр.); те же, которые поблагоразумнее, продав лес, купят билетики и будут жить процентами, убедившись, что не господское совсем дело заниматься хозяйством".
Ударило же это проявление прогресса лишь по крестьянам, у которых на их наделах леса не было, и резко подорожавшие дрова им нужно было либо покупать (это при их безденежье-то!), либо просить у помещика, обязуясь за это отработать летом на барина.
Итак, на смену крепостническим отношениям в деревню шёл "рынок", к которому дворянство оказалось совершенно неприспособленным и неготовым.
Энгельгардт был одним из создателей Русского химического общества и принимал участие в его съездах с обедами, которые ещё крепче связывали в одну семью разбросанных по всей России химиков.
"Сколько интересных вопросов решалось за этими обедами, сколько высказывалось новых мыслей, сколько жизни было в спорах!"
А на обедах даже по случаю губернской сельскохозяйственной выставки говорить с помещиками было не о чем:
"У нас никакого общего интереса нет... и единственное, на чем мы сходимся, что всем нам обще и доступно, - это мотивы из "Прекрасной Елены".
К кому ни приедешь в имение, "землевладельцы постоянно жалуются на невыгодность хозяйства, на дороговизну рабочих, точно желали бы или возвращения крепостного права, или какого-то закрепощения за дешёвую плату батраков. Ни то, ни другое невозможно и никогда не будет. Своим нытьём они высказывают приговор своим способам хозяйствования. Очевидно, что им остаётся только служить, пока есть служба, а для изыскания способов эксплуатации земель обратиться к тем, которые около земли обходиться умеют" (к старостам).
У большинства помещиков было смутное представление не только о своем хозяйстве, но и о крестьянах, бок о бок с которыми прошла вся их жизнь:
"Я встречал здесь помещиков, - про барынь уж и не говорю, - которые лет 20 живут в деревне, а о быте крестьян, об их нравах, обычаях, положении, нуждах никакого понятия не имеют. Более скажу, - я встретил, может быть, всего трёх-четырёх человек, которые понимают положение крестьян, которые понимают, что говорят крестьяне, и которые говорят так, что крестьяне их понимают... Часто мне приходило в голову: не помешался ли я?.. Да такой степени велик был разлад между действительностью и тем, что я себе представлял в Петербурге. Сидишь у какого-нибудь богатого помещика, давно уже живущего в деревне, разговор коснётся мужицкого дела и быта - понятно, кого что интересует, тот о том и говорит, - и вдруг слышишь такие несообразности, такие недействительные представления о народе, его жизни, что удивляешься только... точно эти люди живут не на земле, а в воздухе".