Даты

Бородкин Алексей Петрович

Бородкин Алексей Петрович

Даты

Удивительная штука - память. Я говорю не о банальном старческом бахвальстве: "В деталях помню, что пятьдесят лет назад происходило. Тебя тогда и в проекте не существовало". И не о способности (точнее неспособности) запомнить девять цифр телефона. О другом. В детстве (в первой его четверти) у меня был грузовичок. Игрушечный деревянный, выкрашенный васильковой краской. Предмет гордости (моей) и зависти друзей. Позже (лет через двадцать) выяснилось, что грузовичок был вовсе не мой. Он принадлежал соседскому мальчишке. "А ты, - рассказывала мама, - очень его вожделел. Хныкал и даже вступал в драки". Вот так. Память мне "удружила", подправив некоторые несущественные (по её мнению) детали. Грузовичок стал-таки моим. Пластична память, и подстраивается под нас, как любящая жена - вот, что я хочу сказать. Недаром женского рода. (Это вступление необходимо, поскольку дальше я буду описывать события, и приводить даты. Пользуясь услугами памяти.)

4 июля 2004 г. Последнее (и самое яркое), что запомнилось в этот день - ботинок. Начищенный армейский ботинок. Он влетел мне в физиономию. Сдержано скрежетнули зубы, во рту появилась крошка и привкус железа. Лампочка сознания погасла. Не могу сказать, что было приятнее вырубиться от начищенного ботинка. Полагаю, что грязный ботинок в этом отношении не менее эффективен. Мнение моё субъективно. Мама учила, что вещи нужно оценивать по изнанке: "Проверяй, как положены швы. Не болтаются ли нитки!", а обувь непременно должна быть чистой. "Даже если тебе придётся пересечь картофельное поле, твои туфли должны сиять!" И задавала вопрос, чем воспитанный человек отличается от невоспитанного? - Чем? - переспрашивал я, заранее зная ответ. - Отношением к обуви. Подозреваю, что в сложной иерархической системе моей мамы, чистоплотность занимала одну из верхних строчек. Где-то между почитанием святой троицы (не сочтите за богохульство) и любовью к Анне Ахматовой. Мама была сложно организованной личностью. Однажды мне удалось её удивить. Я купил пластинку Элвиса Пресли и дал ей послушать. Пение короля рок-н-ролла не впечатлило Аэлиту Никандровну (так звали мою маму). "Слишком много извергается бестолковой энергии, - заметила. - Настоящий художник должен быть чуть ленив", - резюмировала она. Тогда я процитировал Элвиса: "Всё, что негр может сделать для меня - это купить мои записи и почистить мне ботинки". Мама была сражена проницательностью исполнителя.

В ту пору я работал на почте. Когда я мысленно произношу эту фразу, то непременно слышу звон бубенцов, скрип полозьев и завывание ветра. В макушках вековых елей клубится песня: Когда я на почте служил ямщиком, Ко мне постучался косматый геолог. И, глядя на карту на белой стене, Он усмехнулся мне.

Я представляюсь себе этим дремучим геологом. Крепким физически (что достоверно), косматым (что соответствует действительности только частично), с бесноватыми маленькими глазами и грязными ногтями на обветренных пальцах. Вероятно, воображение рисует всё то, чего мне недостаёт. На самом деле моя работа совсем иная. Она примитивная - если судить строго и однобоко. Трижды в неделю приходит машина с корреспонденцией. Мне (как физически сильному) достаются посылки. Это изумляет, ибо редко встречаются отправления тяжелее пяти килограмм. Чаще всего - маленькие бандерольки. Я должен рассортировать их по видам и на каждой крупно прописать адрес. Адрес на боку (на белой бумажке) уже есть, но продублировать необходимо: "Чтобы не ошибиться", - так говорит заведующая отделением. Делается это чёрным толстым маркером, и кодируется специальным образом. Кодировать я люблю. Это напоминает о шпионах и детективных историях. Можно написать адрес: "улица Ленина, дом 5, квартира 21". Но это не интересно. Я пишу так: "У/Л-на/5/21", используя самый простой код. Можно чуть усложнить: "У-Лн-А-5-21". Букву "н" можно исключить, а после "У-Л-А" написать восклицательный знак. Это добавит эмоций и превратит простую посылку с сухофруктами (например) или вениками (как вариант) в праздничную весть: "УРА! Идём в баню!" Это, своего рода игра. Когда я рассказал о ней маме, она не больно хлопнула меня по затылку и опустила уголки рта. Сказала, что у меня проблемы с кариотипом: "У обычного типового дауна, - заверила, - сорок семь хромосом, вместо положенных сорока шести. У тебя, Илья, их сорок шесть с половиной. В клинику тебя не возьмут, но и обитать среди людей тебе противопоказано". Я не обиделся. Я не умею обижаться на Аэлиту Никандровну. Ах да, забыл представиться, меня зовут Илья. Илья Раскольников. Мне двадцать четыре года. Мы живём вдвоём с мамой. Затем мама сетовала, что жить мне будет трудно (по её мнению, "личность должна осваивать жизнь, а не преодолевать её"), что я с трудом поддаюсь дрессуре и воспитанию, и что почта - мой потолок. Она произнесла эту фразу с какой-то неестественной, почти жалостливой интонацией, и это меня удивило. Мама всю жизнь проработала завучем в школе, и человеколюбие трансформировалось в её душе в нетрадиционные труднопостижимые формы. Мы жили в одноэтажном бревенчатом доме на две семьи. Я называл его избой, мама - квартирой. Дом имел два входа (с противоположных сторон) и большую кирпичную печку посередине. Эта печь объединяла нас с соседями единой трубой. Если Иосиф (наш сосед, мама называла его Извилистый Иосиф, за косоглазие) протапливал свою половину печи дубовыми чурками, часть тепла доставалась нам. Мы в этот день могли не топить. За это (за эти маленькие "печные" подачки) мама выучила соседского мальчонку французскому языку. Много позже, я сообразил, что это была изощрённая форма мести. Маленький чернявый кучерявый Исик донимал родителей картавой речью, внушая мысли, что где-то на земном шаре живёт Прекрасное. Что слово Шампань совсем не о бутылке перед Новым годом, что Гасконь, Париж и Монмартр существуют в природе. А croissant (круассан, фр.) можно потрогать руками, окунуть в кофе и съесть... а не только о нём подумать. Когда-то (задолго до моего рождения) наш дом располагался в Деревне. Деревня эта имела название (ныне утраченное) и много-много жителей. Кроме того, имелись: сельмаг, церковь, мельница, коопторг, ферма, приход, колхоз и клуб (эти объекты-понятия понятия сменяли друг друга в пространстве и времени). Затем Город разросся, а Деревня, напротив, измельчала. Теперь наше "семейное поместье" считается окраиной. Яблоки исчезают с яблони задолго до созревания (балуются мальчишки из высотки), картофель сажать не имеет смысла, ибо он попадает на стол посторонним личностям. От моего дома до Почты (позвольте я буду писать это слово с заглавной буквы) четыре километра. Это если по прямой, по Гуглу. Я иду вдоль железной дороги, прямо по шпалам (помните, заветы о чистоте обуви?) и получается пять с половиной километров. Кто-то скажет, что это далеко. Возражать я не стану, но для меня этого расстояния не существует. Как только я ступаю на смуглые пропитанные шпалы, время исчезает. Я попадаю в волшебную страну, в которой я мечтаю. Если рассказать о моих фантазиях Аэлите Никандровне, то она убедится, что у меня сорок шесть полных хромосом и ещё три четвертинки. И от дауна меня отделяет всего одна четверть. Простые люди мечтают о вещах осязаемых: о высокой зарплате, о жене ближнего, о выигрыше в лотерею или (если касаться печального) о выздоровлении. Я мечтаю абстрактно. Обо всём и ни о чём. Вижу бабочку и мечтаю вспорхнуть над цветком. Мечтаю, как кузнечик подпрыгнуть выше головы (что отрицает народная мудрость). Хочу почувствовать зимнюю стужу лапками снегиря, и расплываюсь всеми клочками своего организма, превращаясь в кудрявое облако. "Интересно, а облаку видно Северный полюс? Может оно полюбоваться сиянием?" До Почты я дохожу за час. Редко когда за полтора. "Опять варежку разевал?" - спрашивает в таких случаях заведующая отделением. Грозит лишить меня премии из-за систематических опозданий, однако никогда этого не делает. Это тяжелая кряжистая по-своему красивая женщина. Просто её красота ближе австрийскому гренадёру, нежели славянской женщине. Природа перепутала эпохи и стили, но переделывать не стала, оставила как есть. Я любил заведующую. Не в духовном смысле, а в самом простом, плотском. Время от времени она требовала задержаться после работы, и я оставался. Сторож (дедушка Аркадий) прекрасно понимал причину этих "сверхурочных". Поднимал черенок лопаты и елозил кулаком вверх и вниз, демонстрируя суть процесса. "Держись Илюха! - подмигивал. - Жарь её, стерьву, как сидорову козу!" Всё происходило в кабинете, на маленьком неудобном диванчике. Я наблюдал, как прогибаются пружины и ждал, что ножки сломаются. Мы рухнем на пол, как вавилонская башня. На Почте я познакомился с Князевым. У меня никогда не было (и, наверное, уже не будет друзей), но Сарон Васильевич наиболее приблизился к этой удивительной человеческой "должности". Во многих смыслах, это был неординарный человек. Личность. И наше знакомство состоялось весьма экзотически - с крупного скандала. Он явился в отделение связи, предъявил паспорт и потребовал, чтобы ему выдали посылку. Дело было зимой (или поздней осенью... или ранней весной), помню, что за окном висело кошачье желтое око уличного фонаря, в комнате гудели лампы дневного света, а я сидел на "выдаче". Выдача - некрасивое слово и я заменил его романтическим "на выданье". - Ну? - нетерпеливо спросил Князев. Постучал монеткой по стойке. Это был категорически среднего роста пожилой человек. Тёмные волосы с проседью, густые брежневские брови, сверкающие энергией глаза. Худоба Князева граничила с болезнью, однако не переступила последнего рубежа. - Да? - в свою очередь спросил я. - Где она? - Князев. - Кто? - я. - Посылка? - Какая? На нас оглянулась "пенсионная" старушка (она явилась за пенсионной мздой). Охнула, и перешла в другое окно, чутьём разумея скорую драку. - Моя посылка! - прошипел Князев, ещё сдерживаясь, но уже багровея. Я никак не мог взять в толк, чего от меня хочет этот "нервный гражданин" и почему он кипятится? Не далее, как сегодня утром, я разобрал все посылки и "закодировал" адреса. Их было (посылок) немного, и посему я прекрасно помнил адреса и фамилии. Князев среди них не значился. - Вам нет корреспонденции. - Почему? Задав этот вопрос, Князев нахмурился. Мои губы, в противоположность, расползлись. Я задумался, как ответить на этот вопрос? Откуда я мог знать, почему? Почему ему нет посылки? Тем более из Англии? "Быть может, она сгорела или утонула в Ламанше... или в Европе случилось наводнение, и картонный ящик плывёт сейчас по Рейну и в ус не дует... А быть может, посылка поступит послезавтра..." Я не озвучил своих предположений, но часть из них отразилась на моём лице (вероятно). Князев решительно и по-змеиному проворно просунул руку, откинул задвижку и проник внутрь отделения. Сказал, что должен убедиться сам. Вышвырнуть наглеца за пределы "священного контура" мне не составило бы труда. (Кажется, я уже упоминал, про свои физические кондиции.) Однако я не стал применять силу. Почему? Князев мне понравился. Решительностью, напором, дерзкой уверенностью и нагловатой дерзостью. Я провёл его к полке с посылками и позволил просмотреть все адреса. Закончив проверку, он хмыкнул, заметил вскользь, что мы паршиво работаем, и спросил, почему на всех посылках один и тот же индекс. - Это индекс нашего отделения, - в свою очередь удивился я. С нехорошим предчувствием, спросил адрес Князева. Оказалось, что он живёт на другом конце города и явился "просто так, на всякий случай". Моё терпение иссякло. Я взял Сарона Васильевича "под белые рученьки" (в охапку) и выпроводил с миром (швырнул с крыльца). Полагаю, эта грубость значительно отразилась на моей дальнейшей судьбе. Князев не стал мстить или как-либо вредить мне - ничего подобного. Он исчез. Просто исчез. Я вспомнил о нём сам. Через полтора месяца. Когда пришла посылка на его имя. Из Англии. Адрес получателя был верен, но посылку (по ошибке) привезли в наше отделение. Заведующая скользнула равнодушным взглядом и повелела возвернуть её на главпочтамт. Я ответил, что сам доставлю её получателю. Мне хотелось загладить свой безобразный поступок.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.