Страница 26 из 171
- Ах ты, нищий ублюдок, - сказал он. - Я тебя убью за это! - И при его росте он мог бы это сделать.
- Ублюдок я или не ублюдок, - возразил тот, скрежеща зубами, - у меня найдется пара шпаг, и если вы желаете, как мужчина, встретиться со мной сегодня вечером в парке...
Но тут вмешательство доктора положило конец беседе юных рыцарей. Весьма вероятно, что, несмотря на свой рост, Хокшоу не слишком стремился продолжать бой со столь яростным противником.
Глава VIII
После дней благоденствия приходит беда
С тех пор как леди Мэри Уортли Монтэгью привезла из Турции обычай прививать оспу (который многие почитают опасным новшеством, находя, что не к чему по своей охоте лезть в огонь), оспа, этот страшный бич мира, как будто меньше прежнего свирепствует в наших краях; но я помню, как в дни моей юности сотни молодых и красивых людей преждевременно сходили в могилу или же вставали с постели, чудовищно обезображенные болезнью. Немало прелестных щечек оставили свои розы на подушке, куда уложил их обладательниц страшный, иссушающий недуг. В те времена эпидемия, войдя в деревню, покидала ее, истребив половину жителей; нетрудно представить себе, что весть о ее приближении приводила в трепет не только самых красивых, но даже и самых сильных, и кто только мог спешил бегством спастись от опасности. Однажды в году 1694-м (недаром для меня навсегда остался памятным этот год) в Каслвудский замок прибежал в полном смятении доктор Тэшер и сказал, что болезнь объявилась в доме деревенского кузнеца и что одна из девушек там захворала оспой.
Кузнец, кроме кузни, где подковывали лошадей, держал таверну, куда заходили выпить их хозяева, и посетители, сидя за кружкой эля на скамейке у дверей, смотрели, как работают в кузне. В этой таверне была прехорошенькая служанка по имени Нэнси Сиврайт, бойкая, свежая девушка, щеки которой рдели, как мальвы в палисаднике таверны. В ту пору Гарри Эсмонду минуло уже шестнадцать лет, и как-то так случилось, что хорошенькое личико Нэнси Сиврайт то и дело попадалось ему на глаза, когда он бывал в деревне; если не было у него никакой надобности до кузнеца, он заходил в "Три Замка" выпить кружку эля или придумывал другой предлог повидать красотку Нэнси. При этом у Гарри и в мыслях не было ничего дурного; да и у нее, бедняжки, тоже; но так уж выходило, что они постоянно встречались - то на улице, то у ручья, то у изгороди палисадника, то близ замка Каслвуд. "Господи, да это мистер Генри!" - "Как поживаете, Нэнси?" - слышалось там что ни день. Сколь удивительна эта магнетическая сила, издалека притягивающая двух людей друг к другу! Сейчас я краснею, вспоминая бедную Нэнси, ее алый корсаж, густо-пунцовые щеки и холстинковую юбку, и все хитрости и уловки, на которые я пускался, и длинные тирады, которые сочинял про себя, лишь изредка, впрочем, отваживаясь произносить их в присутствии своей скромной очаровательницы, чьи познания не шли дальше того, как нужно доить корову, - недаром она широко раскрывала от удивления свои черные глаза, когда я обращался к ней с какой-либо пышной речью, заимствованной у Овидия или Уоллера. Бедняжка Нэнси! Из мглы давно прошедших лет возникает передо мной твое честное лицо крестьянской девушки; и твой милый голос я помню так хорошо, точно лишь вчера слышал его.
Когда доктор Тэшер принес известие, что в "Трех Замках" появилась оспа, - говорили, что ее занес туда какой-то прохожий бродяга, - первое, что почувствовал Генри Эсмонд, была тревога за бедную Нэнси, но тут же его охватили стыд и беспокойство при мысли о том, что через него зараза могла проникнуть в семейство Каслвуд; дело в том, что мистер Гарри в этот самый день не меньше часу просидел в задней комнате таверны вместе с Нэнси Сиврайт и ее младшим братишкой, который все плакал и жаловался на головную боль и несколько раз впадал в забытье, то лежа в кресле перед огнем, то прикорнув на коленях у Нэнси или у меня.
Услышав слова доктора Тэшера, маленькая леди Беатриса вскрикнула, и милорд пробормотал: "Помилуй меня, господи!" Он был отважен и чужд страха смерти, но подобный конец пугал его. Он очень гордился своей белой кожей и вьющимися волосами, и возможность умереть от оспы приводила его в ужас.
- Завтра же возьмем детей и уедем с ними в Уолкот. - Так звалось небольшое поместье близ Винчестера, доставшееся милорду по наследству от матери.
- Да, это, пожалуй, самое разумное на случай, если зараза распространится, - сказал доктор Тэшер. - И ведь надо же было, чтоб началось с таверны. Половина деревни перебывала сегодня если не в таверне, так у кузнеца, что, в сущности, одно и то же. Саймонс, мой причетник, живет там, и я теперь просто боюсь взойти на амвон. Даже подумать не могу о том, чтобы очутиться рядом с Саймонсом.
- А если бы вас позвали к прихожанину, умирающему от оспы, - разве вы не пошли бы? - спросила миледи, поднимая от пяльцев свои ясные голубые глаза.
- Клянусь богом, я не пошел бы, - сказал милорд.
- Мы не паписты, и для нас исповедь и отпущение грехов больному не так у>к обязательны, - сказал пастор. - Правда, они служат ему поддержкой и утешением и могут способствовать поднятию духа больного. Но в тех случаях, когда жизнь священнослужителя особенно дорога для его паствы, он не должен рисковать ею (тем самым подвергая риску жизнь, надежды и благополучие не только мирское, но и духовное, собственного семейства) ради одного человека, да к тому же еще такого, который едва ли способен уразуметь слово божие, возвещаемое ему пастырем, как по недостатку образования, так и потому, что сознание его притуплено или помутнено болезнью. Другое дело, если б ваша милость или милорд, мой истинный друг и благодетель, имели несчастье...
- Сохрани нас бог! - вскричал милорд.
- Аминь! - подхватил доктор Тэшер. - Аминь, добрейший милорд! Ради вас я бы не задумался положить свою жизнь. - И по испуганному выражению багрового лица доктора можно было подумать, что ему сейчас же предстояло принести эту жертву.
Любовь к детям и ласковое обращение с ними были не столько добродетелью Генри Эсмонда, сколько внутренней потребностью, и он чуть ли не стыдился этого свойства, равно как и слабости, которая часто являлась его невольным следствием; в тот злополучный день бедняга не только держал на коленях своего юного друга - братишку коровницы, - но также рисовал картинки и рассказывал сказки маленькому Фрэнку Каслвуду, который после обеда забрался туда же, готовый без устали слушать рассказы Гарри и любоваться лошадками и солдатиками, выходившими из-под его пера. Судьбе угодно было, чтобы Беатриса в этот вечер отказалась от своего обычного места на коленях юного наставника, которое в другое время она охотно спешила занять. Ибо Беатриса с самого нежного возраста крайне ревниво относилась ко всякой ласке, которая выпадала на долю ее младшего брата. Она вырвалась бы даже из материнских рук, если б знала, что эти руки только что обнимали Фрэнка; дошло до того, что леди Эсмонд не решалась на глазах у дочери выказывать свою любовь к сыну и целовала одного, лишь когда поблизости не было другой. Девочка бледнела и краснела от ярости, замечая проявления взаимного понимания и привязанности между матерью и сыном; могла целый вечер молча просидеть одна в углу, если ей показалось, что мальчику досталось лучшее яблоко или больший кусок пирожного, чем ей; тотчас же бросала ленточку, если такую же дарили ему; и совсем еще крошкой, придвинув креслице к камину, у которого леди Каслвуд обычно сидела за вышиванием, на свой детский лад отпускала колкости по поводу предпочтения, оказываемого ее брату. Если милорд находился тут же, эти колкости смешили его и подзадоривали; он прикидывался, будто в самом деле больше любит Фрэнка, тискал и целовал его и покатывался со смеху при виде ярости Беатрисы. Но, по правде сказать, милорд не слишком часто оказывался свидетелем этих сцен и мало чем нарушал мирный уют, в котором его супруга коротала свои вечера. Когда наступала пора охоты, милорд целые дни проводил в поле; он не пропускал ни одной ярмарки, ни одного петушиного боя в округе и готов был проскакать двадцать миль, чтобы увидеть, как два мужлана палками дубасят друг друга по голове. Дома же он охотнее проводил время с Джеком и Томом за элем или пуншем, нежели с женой в ее гостиной, куда если и забредал, то нетвердо ступая, с налитыми кровью глазами и голосом, прерывающимся от пьяной икоты. Управление домом и хозяйством, забота о немногих арендаторах и приходской бедноте, все расчеты по имению находились в руках миледи и ее юного секретаря, Генри Эсмонда. На попечении милорда оставались конюшни, псарня и погреб, который он пополнял и опустошал с равным усердием.