Страница 2 из 20
Но оказалось, что догадка моя неверна.
– Нет, сэр. Сэр Родерик не удостоил меня своим доверием.
– Как же вы узнали про его семейные дела? Это что, экстра-что-то-там-такое?
– Экстрасенсорное восприятие? Нет, сэр. Я вчера пролистал нашу клубную книгу на букву «Г».
Я понял. У них на Керзон-стрит есть клуб дворецких и камердинеров, называется «Ганимед». Дживс состоит его членом, и там ведется книга записей, куда каждый обязан заносить информацию о своем нанимателе. Помню, я был совершенно ошарашен, когда узнал от Дживса, что в ней одиннадцать страниц посвящены лично мне.
– Сведения, касающиеся сэра Родерика Глоссопа и его горестного положения, вписаны мистером Добсоном.
– Это еще кто?
– Дворецкий сэра Родерика, сэр.
– Ах да, конечно. – Я вспомнил почтенную персону, в чью ладонь я только сегодня вложил, уезжая, пару фунтов. – Неужели сэр Родерик с ним поделился?
– Нет, сэр. Но у мистера Добсона весьма острый слух, который позволил ему разобрать, о чем говорили между собой сэр Родерик и ее сиятельство.
– То есть он подслушивал у замочной скважины?
– Можно и так сказать, сэр.
Я призадумался. Значит, вот как обстоит дело. Мое сердце сжалось от сочувствия к бедняге, чьи косточки мы тут перемывали. Не надо было обладать цепким умом Бертрама Вустера, чтобы уразуметь, в какое безвыходное положение попал старина Родди. Я знал, как он любит и почитает эту тетку моего друга Чаффи. Даже в ту ночь в Чаффнел-Риджисе, когда его лицо было замазано жженой пробкой, я мог наблюдать, как оно светлело при упоминании ее имени. С другой стороны, на всем свете вряд ли отыщется такой непроходимый осел, который женился бы на его дочери Гонории и тем самым расчистил ему прямую дорогу к счастью. Мне стало его ужасно жалко.
Я так и сказал Дживсу.
– Дживс, – говорю, – у меня сердце кровью обливается от жалости к сэру Р. Глоссопу.
– Да, сэр.
– А ваше сердце тоже обливается кровью от жалости?
– Весьма обильно, сэр.
– Но ничего невозможно поделать. Мы бессильны.
– К сожалению, да, сэр.
– Жизнь бывает так печальна, Дживс.
– Чрезвычайно печальна, сэр.
– Неудивительно, что Блэр Эглстоун ее невзлюбил.
– Ваша правда, сэр.
– Пожалуй, принесите-ка мне еще стаканчик виски с содовой, чтобы я немного приободрился. А после этого я подамся к «Трутням» перекусить.
На лице у Дживса появилось сокрушенное выражение, то есть он еле заметно вздернул одну бровь.
– Очень сожалею, сэр, но я ненароком упустил сообщить вам, что миссис Траверс собирается сегодня приехать сюда и поужинать с вами.
– Разве она не в Бринкли?
– Нет, сэр, она временно выехала из Бринкли-Корта и расположилась в своем лондонском доме с целью произвести покупки к Рождеству.
– И хочет, чтобы я накормил ее ужином?
– Именно таково было краткое содержание ее речи, которую она произнесла сегодня утром по телефону, сэр.
На душе у меня заметно распогодилось. Миссис Траверс – это моя положительная, добрая тетя Далия, посудачить с нею – всегда честь и удовольствие. Конечно, мы будем видеться, когда я приеду в Бринкли на Рождество, но такой предварительный прогон тоже будет очень приятен. Если кто-то способен отвлечь мои мысли от бед Родди Глоссопа, то только она. Так что я от души обрадовался предстоящему свиданию. Я и не подозревал, какую бомбу она прячет в рукаве, намереваясь взорвать ее под сиденьем моего стула еще до наступления ночи.
Всякий раз, как тетя Далия приезжает в Лондон и я угощаю ее ужином у себя в квартире, на меня прежде всего обрушивается лавина новостей из Бринкли-Корта и окрестностей, и, пока не покончено с этим, она не дает племяннику вставить ни словечка ни на какую другую тему. Так что имя сэра Родерика Глоссопа в первый раз всплыло в разговоре только после того, как Дживс подал кофе. Закурив сигарету и отхлебнув первый глоток, тетя Далия спросила у меня, как поживает сэр Родерик, и я сказал в ответ ей то же самое, что раньше говорил Дживсу:
– Физически вполне здоров. Но мрачен. В унынии. Тоскует. Огорчается.
– Просто из-за твоего присутствия или были другие причины?
– Он со мной не делился, – осмотрительно отозвался я. Я стараюсь не называть источник информации, полученной через Дживса из их клубной книги. У них в «Ганимеде» очень строгие правила насчет нераспространения ее содержания. Не знаю, что за это бывает, если тебя поймают за руку и разоблачат, наверно, построят в каре лакеев и дворецких, выволокут провинившегося на середину, срежут пуговицы, а потом по всей форме исключат из рядов. И очень правильно, что принимаются такие меры предосторожности, а то вдруг бы те одиннадцать страниц, которые про меня, стали достоянием широкой общественности? Страшно подумать. Уже одно то, что они вообще где-то существуют, внушает самые серьезные опасения. – Он не открыл мне, что его гнетет. Просто сидит человек, и видно, что подавленный и мрачный.
Престарелая родственница расхохоталась зычным смехом, от которого в те годы, когда она ездила на лисью охоту, многие всадники, я думаю, вздрагивали и вываливались из седла. Она так громогласно реагирует, если ее рассмешить, можно подумать, на улицах Лондона опять кто-то что-то взорвал, как об этом пишут в газетах.
– Ничего удивительного. Перси живет у него уже несколько недель. А тут еще ты явился. Мало, что ли, чтобы затмить солнечный свет человеку? А кстати, как Перси?
– Дядя Перси в порядке, снова стал самим собой. Радоваться, по-моему, особенно нечему, но он явно доволен.
– Черные человечки его больше не преследуют?
– Если еще показываются, то только бритые. По его словам, он уже давно не видел ни одной черной бороды.
– Ну и отлично. Перси придет в норму, если выбросит из головы мысль, что можно питаться алкоголем. Ну а Глоссопа мы скоро приведем в хорошее настроение, когда он приедет на Рождество в Бринкли.
– А он должен приехать?
– Конечно. Будем радоваться и веселиться. Устроим настоящее традиционное Рождество на старинный лад. По всем правилам.
– С омелой и остролистом?
– Увешаем все стены. И организуем детский праздник с Санта-Клаусом.
– Викарий в главной роли?
– Нет, викарий лежит в гриппу.
– Тогда его помощник?
– Помощник подвернул ногу.
– Кто же тогда будет Санта-Клаусом?
– Отыщем кого-нибудь. А кто еще был у Глоссопа?
– Только некто Эглстоун.
– Блэр Эглстоун? Писатель?
– Да, Дживс сказал мне, что он пишет книги.
– И статьи. Он подготавливает для меня серию «Современная девушка».
Тетя Далия уже несколько лет с помощью финансовых вливаний со стороны Тома Траверса, своего благоверного, издавала еженедельный женский журнал «Будуар элегантной дамы», и я даже дал туда статейку под заголовком «Что носит хорошо одетый мужчина». Теперь-то этот еженедельник уже кому-то перепродан, но тогда он еще кое-как влачил существование, каждую неделю принося убыток, что служило постоянным источником душевных мук для дяди Тома, вынужденного оплачивать счета. У него денег куры не клюют, но он смертельно не любит раскошеливаться.
– Мне от души жаль этого юношу, – сказала тетя Далия.
– Блэра Эглстоуна? За что?
– Он влюбился в Гонорию Глоссоп.
– Что?! – вскричал я. Она меня поразила. Я ведь считал, что такого просто не может быть.
– И из робости не может признаться. Обычное дело с этими бесстрашными, откровенными романистами. На бумаге им сам черт не брат, но при виде живой девушки, а не соскочившей с кончика их пера, у них от страха холодеют ноги, как нос у таксы. Когда читаешь его книги, то думаешь, что этот Блэр Эглстоун – гроза женского пола, его надо на цепи держать для защиты невинной женственности. Но так ли это? Отнюдь. Он просто трусливый заяц. Не знаю, случалось ли ему когда-нибудь в действительности очутиться в благоухающем будуаре наедине с томной девой, обладательницей чувственных губ и страстных темных очей, но если и случалось, держу пари, он садился на самый отдаленный стул и спрашивал ее, какие интересные книги она прочитала за последнее время. Что это ты уставился на меня, как безмозглая рыба?