Дмитрий Донской. Искупление

— Подай меч!

Епифан отстранил набежавшего было мечника и сам вынес меч. Князь обхватил рукоять меча узкой, без мизинного пальца ладонью и ловко ударил концом меча по глине. Ком развалился, и обнажилась бело-жёлтая туша лебедя, заляпанного глиной прямо с перьями. Перо обгорело, но почти не дало запаха, зато на диво сильный и пряный дух истомлённого в глиняном панцире лебедя растёкся по лесной поляне и, казалось, достиг озера, поблескивавшего за деревьями.

— Блюдо!

Епифан помог князю закатить на блюдо жареную птицу, и вместе они, не отрывая глаз от чудесной еды, внесли блюдо в шатёр. На столе зажгли свечу, из влажной холстины достали и нарезали хлеб. Пиво, мёд и кувшин фряжского вина — пошлина с проехавших месяц назад тверских купцов — поставлены были на большой самодельный стол. Деревянные расписные яндовы сдвинулись на середину.

— Фряжского?

— Пива, пожалуй, добрей: оно сразу кишки завертит! — усмехнувшись, ответил князь. — Давай!

Вот оно! Тёмно-коричневое, пахучее и пенящееся, с лёгким запахом жжёной корки и ячменя, оно золотилось мелкой осыпью хмеля, а если продуть пену — во всю глубину яндовы играло и шипело. Тут главное удобно сесть на стольце походном, расставить колени, локти — на стол, зажмуриться и тянуть понемногу из яндовы, а Епифан, верный боярин и советчик, уже отламывает для князя лебяжью ногу... Мать говаривала прежде: "Не пей, Ольгушко, пиво, отцу станешь подобен — тяжёл вельми и обл!"

— Помилуй бог, как славны ныне рыбные ловы, да вот уж и птичьи, бегло крестясь, проговорил князь Олег, — а ведь токмо-токмо ильин день минул...

Говорили по-пустому, но каждый — и в шатре, и там, у костра, где расположились ближние вой из стремянного полка, поедая битых уток, — все думали о том, чему суждено быть под Тверью, а после и во всём княжестве Московском, намерившемся сокрушить Тверь, не взирая на Литву и на Орду. Как это — не взирая? Тут надо смотреть, и смотреть в оба...

Князь Олег Рязанский чувствовал себя привольно только вот в таких выездах. Там, в стольном граде своём, в терему, на высоком берегу Оки, кажется, ни разу не спалось спокойно, да и не диво: набеги Орды с пожарами, грабежом, беспощадной резнёй, с плачем и криками полона — со всеми страхами, коих было превелико, не давали поселиться покою ни в тереме, ни в душе. А стоит отъехать на северо-восток, к Мещере древней, где леса с озёрами, со зверем, птицей, где множество дикой пчелы, а главное — тишь и глушь лесная, испокон пугавшая Орду, так и отойдёшь, отмякнешь душой и телом. Сколько раз при набегах уходил сюда Олег Рязанский! Сюда увёз он и зарыл родовое серебро в месте, никому не ведомом, даже сыну его Фёдору. Не с того ли уж легко Олегу Рязанскому тут и тогда даже, когда лежит его княжество в развалинах и пепелищах? Точно, не худо бы взградить каменные стены вокруг Рязани по московскому чину! За каменной стеной можно отсидеться и в ордынские набеги, только нелегко поднять на такой труд разорённое княжество. При другом набеге лучше вновь утечь к Мещере, бросив на прикрытие лихих рязанцев из стремянного полка. Два года назад полегли стремянные под кривыми ордынскими саблями, а великий князь с семьёй и казной сумел укрыться в лесах...

— Что ня молвишь, Ольг Иванович, про Тверь с Москвою? Что довёл тебе вчерашнего дня гонец? — с обидою и бражной смелостью спросил князя ближний боярин.

Князь Олег отломил другую лебяжью ногу, локтем указал на кувшин с мёдом — налей! — подержал молчание и проговорил наконец хмурясь:

— Ня молвишь! Тут молви ня молви, а Митька-т Московский невиданной силой навалился на Тверь. Всё княжество под московскими полками.

— А кто под рукою у Митьки? — спросил Епифан, намеренно унижая московского князя именем, коим недостало называть боярину князя даже заглазно. Олег почувствовал в словах боярина поношение всему княжескому роду и насупился вновь:

— Заочников ня люблю! Ты вот изреки те слова прям Митьке-т Московскому! — Выпил мёду, обглодал полноги белотелой, лебяжей. Видя, что Епифан ждёт, заговорил: — Митька-т собрал ныне войско многое и престрашное. К Волоку сошлись полки бессчётны: все князья удельны и подколенны сели на коней с полками. Тесть из Нижня Новгорода со братом и сыном пришли, ростовский Василей с Александром, да ещё брата, Андрея, что в Орду с Митькой ездил, и того захватили, чину-важности ради! А ещё — Василей Ярославской, Федька с Мологи с той поры ещё злобу на Тверь держит, как Михайло повоевал их в прошлый раз. Белозерской Фёдор прикопытил, Андрей Стародубской, Иван Брянской, Роман Новосильской, а Иван Смоленской на большого князя, на Святослава, наплевал, отправясь ко Митьке Московскому.

— Подомнёт Москва Тверь — несдобровать Смоленску! Вытянет Москва смолян из-под Литвы, сам узриши, княже!

Князь Олег тяжело вздохнул, поглодал ногу и продолжал:

— Князенок Васька Кашинской, отцу своему подобно, крест целовал Михаилу Тверскому, а тут — на тя-бе! — сел на коня и поехал Тверь же воевати, предавшись Москве.

— Сила берё-ёт... — вздохнул и Епифан, он как-то весь сжался, будто от холода, ушёл в круглую бороду, широкую — в полплеча на обе стороны.

— Сила взяла уж! — мрачно поправил его князь Олег. — Княжество Тверское сплошь повоёвано. Деревни пожжены, хлеба вытоптаны и потравлены конями, а днями этима подошли новгородцы, гневом распалясь за Торжок. Покуда шли, всё жгли, скот отгоняли к Новугороду, полон немал взят...

— А Тверь?

— А Тверь... Не дождалась Тверь Литву: Ольгерд как глянул на силу московску — так и ушёл скороспешно.

— А Орда?

— Орда токмо ярлык выслала Михаилу, а войско не послано, ныне видит Мамай: Москву надобно не набегом лихим брать — того вельми мало, — а войною великою... Не-ет, Мамай не дурак. А я-то высиживаю, мню, что-де Мамай сгоряча набежит на Москву — ан нет!

— Ужель и Мамай в испуге?

— Такого, Епифан, за Ордой не водилось прежде да и ныне, при Мамае прегордом, не быть тому.

— А чему быть?

— Вестимо, чему: великому нашествию всей Орды!

— Господи, помилуй!.. — отпрянул от стола Епифан и закрестился торопливо, будто руку обжёг.

Уже догорела свеча, а князь Олег и Епифан Киреев так больше и не вымолвили ни слова, молча доедая жаркое. За шатром укладывалась малая дружина. Где-то ржал конь и ругался Князев подуздный.

Лебедь кричал над озером всю ночь.

9

Михаил Тверской стоял на стене города. Один. Стрелы шоркали порой рядом, падали за раскатом дубовых стен, у домов, где мальчишки с криком кидались за ними, набивая колчаны. Не потому князь был один, что стрелы несли смерть, а потому, что никто сейчас не осмеливался приблизиться к нему: гневен и грозен был Михаил. Шлем надвинул на глаза, а из-под него выбивало слёзы. Текли они по впалым щекам (не спал уже две недели), дрожали на широкой бороде. "То есть бесчестие мне!" — жарко шептали его багровые толстые губы. Узловатая, мужицкая рука в ярости сжимала рукоять тяжёлого меча. Ольгерд ушёл!

Михаил Тверской сумел оценить боевое искусство князя Дмитрия. Войска его приступили толково: в четыре дня навели два моста через Волгу, обложили Тверь плотным кольцом — мышь не проскочит. Весь день после этого готовились лезть на стены, а потом весь день тверитяне били их, пока те не отступили. Наутро затрещали окрестные леса — рубили лес москвитяне, а ещё через день уму непостижимо! — весь город был охвачен плотным тыном. Его москвитяне двигали всё ближе и ближе к стенам, укрываясь за ним от стрел защитников, и вот настали дни новых приступов. Кровь лилась под стенами и на стенах ещё несколько дней. Было видно, что Дмитрий не отступит. Вся надежда была на Ольгерда, и тот подошёл. К тому дню войско князя Дмитрия почти вплотную придвинуло тын, накидало к стенам приметы, подняло многоярусные туры, с которых стрелки лучного бою без устали били по стенам Твери. Загорелся мост у Тмакских ворот, загорелись стрельницы. Весь город был при стенах, и тверитяне потушили огонь. Тут мог бы настать перелом сражению: москвитяне не успевали мёртвых оттаскивать, в дыму задыхались, да Ольгерд не ударил и даже ближе не подошёл. Тогда Михаил растворил Тмакские ворота и вместе с воеводой Петром Хмелевым вырвался во главе трёх полков. Большие силы москвитян были в тот час на отводе, и тверитяне, растёкшись вдоль тына, посекли Дмитриевы сотни лучников, пожгли завалы-засеки, туры и приметы... Вот бы когда ударить Ольгерду! Но подошли новгородцы...