Страница 36 из 119
В раздумье этом он не спешил и слегка смежил веки, сладко придрёмывая. Думал при этом: вот и ещё одна ночь на пути в Орду прошла, но не кончилась пока Русь, немного ещё осталось этой земли. Немного ещё... А там? Что там? Может, и ладно задумал Бренок погулять на зорьке, как бывало в милом и таком далёком отрочестве? Доведётся ли ещё выехать на охоту? И, чувствуя, как томится мечник ожиданием, спросил:
— По птице?
— По птице! — встрепенулся Бренок, зарозовел щеками. — Тут правее села Рождествена поле великое есть. Вчера в деревне Рязанца холоп ткнул перстом правее дальнего лесу. Да и сказано тем холопом: поле то по все годы зелено и мокро, а ныне сушь и его объяла.
— И ныне оно пусто?
— Коли оно пусто, то за дубравою, Дону поблизку, есть речка Смолка, в коей вода черна и студёна.
— А там что?
— А там — кулик ходит и много иной птицы живёт. А не то — поедем по Непрядве-реке, версты четыре и — вот он, Дон!
— А тамо?
— А там, княже, в самой год худой и то утка в камыше держится.
— В сие раннее время млада птица худа, жиром не залита — перо да кости.
Бренок сник от этих Князевых слов. Вздохнул, как всхлипнул, опустил красивую голову. Тёмный волос в полумраке рассвета казался ещё темней, и так же свежо и ангельски чисто высвечивало лицо. Дмитрий не раз слышал, что они с Бренком немало схожи на лицо. "Вот вернусь, бог даст, из Орды, в тот же день погляжусь в зеркало у Евдокии", — подумалось ему сладко, и так сладко и недоступно привиделся ему терем на великом холме московском, половина Евдокии, где всегда разлит пряный дух трав и благовоний египетских, купленных у Некомата, где таинственно шуршат сарафаны теремных боярынь...
— А что ты смур, Михайло? Али не желаешь ехать?
— Княже!..
— Седлай! Токмо... — Дмитрий поднёс палец к губам.
— А князя Андрея?
— И его не буди.
Они вышли из шатра. Дмитрий ещё придерживал полог, отяжелевший от росы, но уже чувствовал, что Бренок поднял его не напрасно. Прохлада, желанная прохлада, по которой в это жаркое лето соскучилось всё живое, пришла только сейчас, на рассвете. Было по-погожему росно. Намокший полог холодил руку, напоминая о том, что в самый страшный суховей сбережёт природа и подарит человеку живительную влагу. А кругом, по всей приречной низине, пахло дымом вчерашних, всё ещё дотлевающих костров, но огня не было видно, даже у сторожевых воинов. Увидав князя, они встрепенулись, но Дмитрий успокоил их движением руки и велел, чтобы оставались на месте.
Стан расположился по чину боевого порядка, перенятого ещё дедами у Чингизхана[41] и Батыя, ещё в те времена: на лучшем месте ставился шатёр князя, а вокруг него выстраивались телеги, за ними — тоже кругами располагались ратники по старшинству, и каждый живой круг отделялся от другого кострами. Дмитрий никогда не жил посредине такого стана, вот и сейчас сотни хватило лишь на один круг с редкими кострами.
Выехали и сразу взяли в сторону от Непрядвы — прямо на ордынские просторы. Где-то там, у самого горизонта, еле видимый перед рассветом темнел лес, за которым, как говорил Бренок, была та река Смолка. Оттого и Смолка, что вода в ней черна, что течёт по чёрной и благодатной, исполненной жизненной силы чёрной земле. Вчера Дмитрий видел эту землю, когда Монастырёв копнул ямку под шатровый шест. "Тут бы ратаю идти с сохою, тут бы колосу зеленеть..." — думалось Дмитрию. А кони несли и несли их меж кустарников да тополиных перелесков, мимо одиноких корявых дубов. Копыта сухо стучали по затвердевшей а безводье земле, болью отдаваясь в душе: голод неминуем. Вон ведь как напористо требовал куны Емельян Рязанец — с топором, — так выходят только в большой нужде, чуя впереди лихую годину. Такое Дмитрий замечал и раньше и понимал, что голодного человека, будь он вольный, третник, половник, обельный холоп или вовсе с рождения смерд — всё едино: голодного человека ни страхом, ни молитвою, ни пеклом адовым — ничем не запугать, не пронять и не остановить его повальное, до безумия порой, стремление добыть хлеб насущный — так велика над живым власть хлеба. Обыкновенно об эту пору вот уж полтора столетия кочевники шли на Русь по свежей июньской траве, и праздник троицы испокон был омыт кровью христиан, пропах дымом пожарищ. Так было и так может быть снова.
Даже на охоте тяжёлые мысли не отпускали его, стоит пробудиться, как снова берут они в полон ум, терзают душу. Что будет с Русью ныне, на другой год, в грядущем? Что будет завтра? Что ждёт его в Орде? Бояре успокаивали, мол, в Орде кутерьма, неспокойно — кото́ра меж ханом, эмирами, бегами, темниками, расхватавшими по кускам весь Улус Джучи[42] — на податные, а то даже и тарханные[43] уделы. Сидят там, правят, сами ходят в походы и готовы ринуться хоть до моря. Вон сидит в Крыму темник Мамай, всех во страхе держит, подобно знаменитому Ногаю, и тоже, как тот, станет скоро менять ханов, как пастухов, — вот где опасность! Такой сольёт все силы Орды и станет страшнее Чингиза и Батыя. Распря в Орде, но от этого Орда не слабеет почему-то. Помнится, Дмитрий был ещё отроком лет семи, поднялся во княжеском терему переполох — прискакал тысяцкий Вельяминов и закричал: хана в Орде задушили! Джанибека! Отец вышел в крестовую и долго молился, а за вечерней трапезою твердил, что-де всё это не к добру. С той поры, как воцарился сын-убийца Бердибек, не стало в Орде покою. Через два года сменил его Кульна-хан, затем воцарился Темир-Ходжа-хан — и пошла распря, полетели ярлыки во все русские княжества. Распря в Орде, а кочевой люд признает ханом только того, кто ведёт свой обох — род свой — от Чингизхана, однако слабы пошли родичи великого завоевателя. Вот ныне поставлен чьей-то невидимой и сильной рукой юный хан Абдулла, но чьими мыслями набита его голова? Неужели всё тот же коварный Мамай? Вот уж двадцать лет, как этот темник вплотную сблизился с родом Чингизидов, женившись на дочери хана Джанибека. Не он ли услал на тот свет тестя, а за ним — и шурина? А если Мамай убьёт Абдуллу а возьмёт власть? Этот стянет воедино все части Орды — сила необоримая! Не приведи бог такого несчастья...
— Сухо, княже, и тут. Надобно влево править, во-он за ту дубраву.
Дмитрий придержал коня, будто обдумывал слова мечника, но на самом деле всё ещё во власти раздумий своих.
— В дубраве какой-никакой, а найдётся зверь али птица боровая, продолжал Бренок, он жаждал теперь успеха на охоте как оправдания за княжий недосып.
Они свернули налево, а с правой руки осталось громадное поле, отлого подымавшееся вдали, в ордынской стороне, поле это венчалось холмом, уже проступившим на багрянице погожей зари. Здесь, у самой дубравы, держалась трава. Верещали птицы. Где-то за опушковым кустарником взгомонилось стадо и даже послышался щёлк пастушьего кнута.
Дмитрий неожиданно приостановил коня:
— Зри, Михайло: тополёк-то — рогатина чистая, хоть на медведя бери!
"Слава богу — не гневается!" — первое, чему обрадовался Бренок, услыхав голос князя, потом глянул на молодой тополёк. Дмитрий трогал с седла макушку тополя, достававшего ему до плеча, макушку необыкновенную ровно раздвоенную и лихо выгнутую, будто двурогие вилы.
— Добра рогатина, — промолвил Дмитрий.
— Велишь срубить, княже? Осенью с этой рогатиною на медведя пойдём. Добры медведи у села Радонежа! Раз поехали мы с батюшкой к отцу Сергию в монастырь, стали у речки Вори, а они, медведи-то, возьми и выйди на бережок, возьми и кинься в воду! Един фыркает, другой ворчит, а иной, младенец, скулит. А как на берег-то полезли — нам с батюшкой коней не сдержать.
— И сам, поди, устрашился?
— Так кабы рогатина была... — потупился Бренок. — Так велишь срубить, княже?
— Пусть растёт божье древо...
Из кустов порскнул серый заяц, тощий, ещё не выгулявшийся. Только тут охотники вспомнили, что луки их ещё не натянуты. Дмитрий накинул тетиву на свой и протянул руку к мечнику. Тот вынул из колчана пук стрел и сунул их копейцами в короткий сапог — так удобнее, а колчан подал князю. Они разъехались, чтобы встретиться, как солнце взойдёт, на той же опушке, у тополя-рогатины. Бренок, почуяв свободу, ускакал через кустарник в чащу, Дмитрий взял чуть левее. Ехал осторожно, прислушивался. На большую живность в малой дубраве рассчитывать не приходилось, но боровая птица взлетала порой из-под копыт. Дубрава неожиданно кончилась, открылось небольшое покатое поле, убегающее вниз, где светлой полосой блестел на рассвете Дон. Где-то левее, вёрстах в трёх или пяти, Непрядва впадала в него. Тихо было на опушке, не хотелось и ехать дальше. Вскоре показался Бренок, скакал по полю в сторону реки Смолки, верно выследил зайца. "И зачем коня томит?" покачал головой Дмитрий, подумав о дальней дороге в Орду.
41
...у Чингисхана... — Чингисхан (ок. 1155 — 1227), основатель и великий хан Монгольской империи (с 1206 г.), организатор завоевательных походов против народов Азии и Восточной Европы, сопровождавшихся опустошениями, гибелью целых народов и приведших к установлению монголо-татарского ига в завоёванных странах. Его потомки, чингисиды, правящие династии, основанные его сыновьями: Джучи, Джагатаем, Угедеем, Толуем и др., правили многочисленными улусами, в том числе улусом Джучи, в состав которого входила Золотая Орда.
42
Улус Джучи — земля Джучи, сына Чингизхана, в русских источниках Золотая Орда.
43
Тарханные уделы — уделы, освобождённые от податей.