Медальон

– А я знаю! – девушка потрепала Ваньку по голове и ободряюще рассмеялась. – Для того и рассказываю, чтобы ты вспомнил. – А потом в нашу Васильевку нагрянули фашисты, – продолжала Катерина. – Перво-наперво расстреляли председателя колхоза и председателя сельсовета с их семьями. В конторе колхоза сделали полицейский участок, а парторга нашего, Кузьму Нечитайло, коему народ верил боле, чем самому себе, главный фриц поставил старостой. Но недолго он над людинами измывался, Кузьма-то. Кто-то из наших хлопцев ночью гранату ему в хату бросил, и погибло всё это бесовское отродье! Вытащили только младшего брата этого Кузьмы, Мыколу, всего израненного, в крови и сразу увезли на грузовике в Станислав. Ну, немцы рассвирепели, понятно дело и наутро согнали весь народ на площадь. Главный немец что-то кричал, ругался, а потом нас начали сортировать.

– Как это сортировать? – задумчиво спросил Ванька, с трудом восстанавливая где-то виденную, но расплывчатую картину.

– Ну, как? Нас, кто помоложе да поздоровее, тех в одну сторону, а остальных да совсем маленьких – в другую. И моя мамо попала в ту сторону, и девяностолетний дед Макар, и грудные ребятишки, которых хвашисты вырывали из рук молодых матерей и бросали в толпу, где находились те, что постарше. Лай собак, крики, стоны, – голос Катерины становился все глуше и она тихонько зарыдала. – А потом повели усих к оврагу и постреляли, а нас заставили закапывать. До сего дня вспоминаю и до смерти не забуду мамины открытые глаза, а я в них землей, землей!!! – свистящим шепотом выкрикнула она, а Ванька протянул руку и осторожно погладил девушку по судорожно вздрагивавшей спине.

– А дальше что? – тихонько, одними губами, спросил он. – Как ты сюда попала?

– Погоди, – успокаиваясь, всхлипнула Катерина. – Это еще не всё, – она вытерла слёзы шапочкой, зажатой в руке, и продолжила свое горестное повествование:

– Когда мы закидывали тела, земля кое-где шевелилась и слышались стоны, а немцы, як хозяева, расхаживали по тонкому слою, добивая раненых сельчан. А писля нас знова пригнали в село, где уже стояли машины, загрузилы, як скотыну, у кузова, а сами пийшлы по ридной Васильевке с огненными факелами. Полыхнуло, як молонья в солнечный день, а воны, гады, стоють и ржуть! Привезли нас на станцию, затолкали в вагоны и повезли незнамо куда. А дорогою самолеты налетели, чи наши, советские, чи германские и разбомбилы паровоз к чертовой матери! Я выскочила из горящего вагона и сиганула в лес, а тама партизаны подбралы. До глубокой осени я кашеварила в ихнем отряде, а после самолетом мене переправили в Москву. Месяц помыкалась по разным углам, а як узналы, что я на медсестру целую годыну проучилась, так и направили сюда, у Кулебаки. Цельных три роки я тут працую. Поначалу-то дюже тяжело було, – Катерина смущенно улыбнулась и лучики из её голубых глаз озорно брызнули в разные стороны.

– Говорить-то я толком не могла, да и сейчас, когда волнуюсь, тоже бачу на мове. Народ здесь очень хороший, добрый и отзывчивый. Отнеслись ко мне, як к ридной сестре. Тетя Маша, техничка школьная, всё звала меня к себе жить, но я отказалась. Тогда она принесла мне постель, одеялко и определила комнатушку. Махонькая, да все свой уголок. Вот, маленько поправишься и будешь приходить до мене в гости.

– А ты помнишь, когда вас с Горького привезли, вам молоко давали? – неожиданно и резко сменив тему разговора, обратилась она к Ваньке.

– Помню, – озадаченно пробормотал парень. – А что?

– Колы мы уихалы за вами, тетка Маша обежала всех соседей и сообщила, что привезут сильно израненных бойцов. Так бабы с самого утра бегали по городку и вам молоко собирали. Тут ведь как? Кто козу захудалую держит, а у кого и коровёнка лядащая имеется. Тыл, – коротко пояснила она. – Кто полстакана дал, а кто и банку выделил. Детишкам малым не досталось, а вам принесли! Вот якие здесь людины! – горделиво произнесла Катерина.

– Ой! – внезапно спохватилась она и резко вскочила. – Побегу. Завтра вставать рано, да и ты спать хочешь. Уморила я тебя своей болтовнёй! – девушка улыбнулась Ваньке, легонько сжала его запястье на прощанье и торопливо направилась к выходу.

– А скильки тоби лет? – обернулась она у самой двери.

– Уже четырнадцать! – горделиво ответил Ванька и удивленно посмотрел на Катерину. – А что?

– Ничого, – ответила девушка и тихонько закрыла за собой дверь.

«Если в сороковом году ей было тоже четырнадцать, значит сейчас семнадцать. Или целых восемнадцать лет, – подумал паренёк и ужаснулся. – Какая старая!

– Хорошая девка, – услышал он хрипловатый басок и, повернув голову, увидел моложавого капитана, который восхищенно смотрел вслед удалявшейся Кате. – Ты береги ее, парень! Война-то, она ведь не вечно будет длиться, а там глядишь – сложится у вас, и будете жить нормально.

– Кому я нужен! – досадливо произнес Ваньке. – Безглазый, да еще и безногий!

– Не скажи! – задумчиво пробормотал капитан и натянул одеяло на голову. – Бабы, они ведь тоже разные бывают, – невнятно пробубнил он. – А на неё, на Катерину, многие мужики заглядываются!

А Катерина продолжала приходить почти каждый вечер, и Ванька настолько привык к её присутствию, что с приближением определенного времени с возрастающим нетерпением ожидал её появления.

Наступила весна. Нянечки отчистили огромные, запылившиеся за зиму, школьные окна и теперь каждый день в палате вольготно разгуливал шаловливый теплый ветер. За окном, в школьном дворике, расцветала буйная сирень, а ароматный запах цветущих садов густыми волнами плавал по зданию, напрочь заглушая специфические больничные запахи.

Глаз у Ваньки полностью поджил, шрамы на теле зарубцевались, а вот ноги, точнее, что от них осталось…

При любом неосторожном движении покрытые плёнкой швы расходились и парня заново везли в операционную.

– Ну, шо ты какой неуклюжий, – укоризненно выговаривала ему Катерина. – Трепыхаисся, трепыхаисся целыми днями! Полежи ты спокойно, зарубцуются твои раны, и перейдешь у мою в палату, где я працую. Там я тебя быстро на ноги поставлю! Ныне мене не ожидай, – торопливо проговорила она. – В Горький едемо, за ранеными, – она шутливо надавила на кончик Ванькиного носа и торопливо убежала по делам.

– Трепыхаисся, – досадливо передразнил Ванька девушку. – Я и сам скоро на ногах буду. Хоть на таких, – он достал из-под кровати поделку, доску на колесиках-подшипиках и обратился к соседу-капитану.

– Ну, скоро что ли, дядь Коль?

– Погодь ты, торопыга! – досадливо крякал сосед. – Дай-ка сюда свою повозку! Вишь, Катерина ругается, а мы еще добавочные ремешки приделаем, чтобы ноги не ерзали!

Катерина не знала, да и не могла знать о ночной жизни палаты, где лежал ее подопечный Ванька Петров из деревни Петровки.

Изготовление этого немудреного средства передвижения по негласному, молчаливому сговору всех раненых держалось в строжайшей тайне от Катерины. Да и изготавливали они доску на колёсиках всей палатой. Кто-то договаривался с одноруким и постоянно поддатым слесарем Василием о подшипниках, другой доставал крепкие дубовые дощечки для сиденья. Третий уговаривал кладовщицу, чтобы она выдала ему списанные офицерские сапоги для нарезки прочных кожаных ремней. А еще Николай, так звали соседа-капитана, обучал Ваньку вырезать из липовых чурбачков деревянные ложки, солонки и другие предметы обихода, благо, липы в здешних местах было предостаточно.

– Надо же тебе чем-то кормиться! – добродушно ворчал он, скептически осматривая неуклюжие Ванькины поделки. – Война закончится, а у тебя какое-никакое, а ремесло будет, чтобы семью прокормить. Ложка – это, братец, наипервейшее дело в любом доме!

К середине июня тележка с маленькими, бесшумно крутящимися колёсиками была готова. Коля-капитан изготовил спинку из остатков досок для того, чтобы парню было удобно сидеть, и теперь вся палата с любопытством и нетерпением ждала вечера. Катерина ещё вчера уехала в Горький за новой партией раненых, поэтому более удобного случая могло больше и не представиться.