Страница 6 из 26
– На следующей неделе, – почти выкрикнул я, – я приеду на следующей неделе.
Вот так десять лет тому назад я и оказался на весенних каникулах среди холмов Ирландии в полном одиночестве, попеременно то надираясь до самозабвения, то заправляясь готовой едой из столовых сети отелей «B&B», где вас обеспечивают исключительно порционными упаковками молока, а постельные покрывала в номерах постоянно соскальзывают на пол.
Я говорю «в одиночестве», хотя на самом деле компанию мне составлял дедушка, который расположился в картонной коробке на пассажирском месте взятого напрокат автомобиля. Мы с ним прекрасно поладили, что приятно отличалось, помнится мне, от нашего общения при его жизни.
– Помнишь, как-то раз ты отшлепал меня какой-то клюшкой, когда я дерзил тебе за столом? – общительно вопрошал я моего пассажира, пока мы кружили по сельским ирландским дорогам, пейзажи которых оказались на удивление близкими к тому, как я представлял их: горбатые мостики и прочие детали. Хотя добавилось множество овец: я даже не думал, что их бывает так много.
Или:
– Как насчет того раза, когда ты заявил моей сестре, что никто из приличных парней и не взглянет на нее всерьез, раз она ест руками баранью отбивную?
Дедушка помалкивал. Он не ворчал даже, когда я резко сбрасывал скорость или выезжал на встречную полосу дороги, а на ланч неизменно употреблял только картофельные чипсы и «Гиннесс» или затягивался косячком марихуаны, используя курение в качестве отсрочки времени ночного сна.
И вот однажды, ближе к концу выделенного мне двухнедельного отпуска, я ехал с побережья в сторону границы. Мы с дедушкой обсуждали, хотим ли мы еще куда-нибудь съездить отметиться – может, в графства Голуэй и Слайго, или перебраться в Ольстер – достаточно ли мы уже насладились пребыванием в Ирландии (он-то наверняка более чем достаточно). Свернув на перекрестке, я вскоре заметил на обочине дороги ребенка. Он просто сидел на земле, обхватив ладошками подбородок. Ударив по тормозам, я дал задний ход, медленно подъехал к нему и опустил окно.
– Привет, малыш, – сказал я как можно дружелюбнее, – все в порядке?
Он встал. Босоногий, лет шести или семи, одетый в странную теплую безрукавку, которая смотрелась так, будто ее соорудили беззаботные вольнодумцы под влиянием хипповой идеи.
Он открыл рот и выдал начальный звук. Может, он пытался сказать «Не» или «Мне». Последовала пауза. Но молчание его было своеобразным: напряженное, испуганное, мучительное молчание. Он пристально смотрел в землю перед собой, сжав зубы и кулачки. Я заметил, что малыш силился перевести дух. Он глянул в мою сторону и отвел глаза. Он вполне умело скрывал свои чувства, что обычно печально потрясало мою душу: бесстрашие и борьба, на которые оказывались способны бедные малыши. Мальчик возвел очи к небесам, изображая глубокую задумчивость или попытку выбора вежливого ответа, но меня ему не удалось одурачить. На заре карьеры я работал научным ассистентом на проекте, посвященном изучению заикания, и мне вспоминались все те малыши, которых мы обследовали, в основном мальчики, для которых речь представлялась минным полем, невыносимым испытанием, жестоким требованием человеческого общения.
Поэтому, глубоко вздохнув, я обратился к нему.
– Я понимаю, ты заикаешься, – заметил я, – так что, пожалуйста, успокойся и говори так медленно, как сможешь.
Он стрельнул в меня взглядом, на лице его отразилось недоверчивое потрясение. Такое я тоже помнил. Они не могли поверить, что их недостаток так легко обнаружить.
И конечно, этот малыш спросил, в стремительной манере опытного заики:
– Как вы узнали?
Я не удивился, не услышав ирландского языка. Мальчик выглядел приезжим, поселенцем – мне говорили, что в этих краях встречаются английские хиппи. Я привалился к открытому окну и пожал плечами:
– Это моя работа. Отчасти. В общем, когда-то я этим занимался.
– Вы л-лог-г… – он запнулся, вполне для меня понятно, пытаясь произнести слово «логопед». По иронии судьбы это буквосочетание чертовски трудно произнести заикам. Скопления согласных и гласных, требующих гибкости языка. Мы ждали, мальчик и я, пока он сумеет хоть приблизительно произнести это слово.
– Нет, – в итоге сказал я, – я занимаюсь лингвистикой. Изучаю язык и процессы его развития и изменения. Но раньше мне приходилось работать с такими детьми, как ты, у них тоже возникали речевые трудности.
– Вы – американец, – сказал он, и я осознал, что его произношение сложнее, чем я предположил сначала. В основном он правильно говорил по-английски, но с примесью неизвестного мне акцента.
– Угу.
– Вы из Нью-Йорка?
Я вытащил сигарету из бардачка.
– Я поражен, – откликнулся я, – у тебя тонкий слух на акценты.
Он пожал плечами, но выглядел довольным.
– Я жил там одно время, когда был маленьким, но обычно мы жили в Лос-Анджелесе.
– Правда? – Я удивленно приподнял брови. – Но где же сейчас твои мама и папа? Может, они…
Он перебил меня, но я не воспринял это как невежливость: таким детям приходится говорить, когда они могут, не дожидаясь нужной паузы в разговоре.
– У нас был дом в Санта-Монике, – выпалил он, вовсе не отвечая на мой вопрос. – Прямо на берегу, и мы с маман плавали каждое утро, а потом ее достали эти люди, и маман сбежала с лодки, она… она… она…
Он беспомощно умолк на этом интригующем моменте сообщения, щеки его покраснели от напряжения в хаотической борьбе с изменчивым союзничеством собственного языка, неба и дыхания.
– Да, Санта-Моника прекрасна, – выждав приличную паузу, заметил я. – Видимо, тебе там славно жилось.
Плотно сжав губы, явно не доверяя своему языку, он просто кивнул.
– Значит, теперь вы живете здесь? В Ирландии?
Он опять кивнул.
– С мамой? С твоей… маман?
Очередной кивок.
– И где же она сама? Может, она… – я замялся, размышляя, как лучше спросить, чтобы не напугать малыша навязчивостью, – где-то поблизости или?..
Он мотнул головой куда-то за спину.
– Она где-то там?
– Ш-ш-ш… ш-ш-шина… л-о-п – лоп-нула.
– Вот как, – сказал я, – понятно.
Поставив машину на тормоз, я вылез на дорогу. Улыбнувшись малышу, я не стал подходить слишком близко. Дети могут занервничать, и вполне оправданно.
– Как ты думаешь, не нужна ли ей помощь?
Он с готовностью нырнул в кусты и вскоре появился на дороге, не замеченной мной раньше. Усмехнувшись, он углубился в окрестные холмы, следуя за изгибами известного ему пути. Мы сделали один поворот, потом другой, мальчик быстро забрался на дерево и спустился, то и дело оборачиваясь и весело поглядывая на меня, точно считал отличным случаем, что ему удалось увлечь меня за собой. Приближаясь к очередному повороту, он опять нырнул в подлесок. Оттуда донеслись какие-то шорохи, смешки и женский голос:
– Ари? Это ты?
– Я нашел друга, – заявил Ари, когда я вышел из-за поворота.
Впереди на подъеме дороги стояла машина, поддерживаемая с одной стороны домкратом. Рядом валялось множество инструментов, и среди них сидела на земле женщина. Из-за ослепительного солнца я разглядел лишь смутный силуэт и длинные, касавшиеся земли волосы.
– Друга? – повторила она. – Как мило.
– Вот он, – сообщил Ари, поворачиваясь ко мне.
Женщина резко оглянулась и поднялась на ноги. В тот миг я отметил только, что она довольно высока и худощава. Даже костлява, ее ключицы на груди выпирали, словно плечики для пальто, а окружность запястий наводила на мысль о том, что вряд ли руки ее обладают достаточной силой для работы с разложенными на земле приборами. Лицо обрамляла густая шевелюра медового оттенка, но изгиб надутых губ выдавал явное недовольство. Рабочий комбинезон с закатанными штанинами позволял видеть залепленные грязью резиновые сапоги. В общем, далеко не героиня моего романа. Помню, я сознательно дал такое определение. Слишком костлявая, слишком заносчивая, слишком соразмерная. Лицо ее, правда, казалось крупноватым, словно виделось через увеличительное стекло: чрезмерно крупные черты, огромные глаза, чересчур полная верхняя губа, да и сама голова великовата по сравнению с телом.