Там, где тебя ждут

Найл пожал плечами.

– Что тебе прописывают теперь?

– Как обычно.

– Что именно?

– Стероиды и обезболивающие.

– Гм-м, – папа склонил голову набок. Он мягко похлопал Найла по запястью с расцарапанной покрасневшей кожей, так же, как я видела, поступал иногда и Найл, и я удивилась, как Найл стерпел это, ведь он терпеть не мог, когда трогали его кожу или даже говорили о ней.

– Все по-старому, все по-старому, – добавил он. – Ты еще наблюдаешься у Цукермана?

Найл сидел сгорбившись.

– Нет, в основном обхожусь своими силами.

– Ты еще ходишь в…

– В амбулаторный центр? – Подняв голову, Найл встретился с папиным взглядом.

Папа прекратил похлопывание. Убрал руку. Я вновь почувствовала приливную волну воспоминаний между ними.

– Ну да, – промычал он, крутя в руке кофейную чашечку и то опуская, то вынимая ложку.

– Нет, – ответил Найл, – не хожу.

Молчаливая пауза затянулась, и я задумалась, что могли бы сказать окружающие, обратив внимание на нашу троицу, могли ли они догадаться, в какой ситуации мы оказались.

– М-да, Феба, а в каком классе ты сейчас? – спросил папа. – В десятом?

– Одиннадцатом, – бросила я.

– Понятно, – произнес он, – в одиннадцатом. Ну и как тебе, нравится учиться?

– Нормально.

Очередная затяжная пауза. Найл поднял с блюдечка мокрый чайный пакетик. Несколько капель упало на стол. Найл положил пакетик обратно.

– А у тебя есть какие-то любимые предметы? – спросил папа.

Я пожала плечами. «Как же хочется слинять отсюда», – подумала я, сомневаясь, что Найл испытывал такое же желание.

– У тебя уже есть какое-то представление о…

– Где ты был все это время? – внезапно разозлившись, крикнула я, разозлившись до чертиков.

Как он посмел просто заявиться в кафе, и расспрашивать о работе Найла и о моей учебе, и ожидать от нас ответов, и притворяться, что все нормально? Ведь именно так воспринималась эта обстановочка: нормально. Да, возмутительно, сверхъестественно нормально воспринимался наш разговор с нашим папой, за исключением того, что на самом деле ситуация была абсолютно ненормальная.

– Куда ты подевался? – внезапно вырвалось у меня. – Что произошло? Как ты мог бросить нас так надолго? Почему ты не появлялся раньше?

– Не надо, – произнес Найл таким тоном, каким обычно успокаивал разлаявшуюся собаку или разозлившуюся маму, насколько я понимала, он опасался того, что именно ему придется потом успокаивать меня. Не маме, потому что мы, вероятно, ничего ей не скажем; не Стелле, потому что она не любит меня теперь; никому другому. – Не надо, – прошептал Найл, удерживая мой локоть точно чашку, – не надо.

– Все нормально, Найл. – Не теряя спокойствия, папа подался вперед и положил на стол пачку салфеток. – У вас есть полное право задать мне эти вопросы.

Я взяла эту пачку. Прижала салфетки к лицу, и мне стало легче.

– Это естественная реакция, – продолжил папа. – И у вас есть полное право кричать и злиться на меня.

Я отняла салфетки от лица, чтобы взглянуть на него.

– Я сам, бывало, кричал и злился на себя, – признался он, – фактически частенько. Дело в том, Феба, что я долго жил за границей. Но я писал вам обоим по два раза в месяц и еще на ваши дни рождения. Теперь, полагаю, вряд ли вы хоть раз… получали мои письма?

Я покачала головой. Найл уставился на свои руки; он опять начал царапать запястье всеми пятью ногтями, но на сей раз папа его не остановил.

– Я привык надеяться, что хоть одно сможет прорваться, – произнес он, словно сам себе, – хотя бы одно. Каждый год, иногда даже чаще я обращался за разрешением увидеться с вами, но мне неизменно отказывали.

Я представила себе все эти письма, тринадцать на десять получается сто тридцать. А мне и Найлу вместе получается двести шестьдесят. Интересно, что мама делала с ними. Сжигала, выбрасывала в мусорные контейнеры? Эта мысль расстроила меня еще больше, Найл продолжал терзать запястье, а папа продолжал рассказывать. Он говорил, что многие годы каждую неделю пытался увидеться с нами, но мама всегда разрушала его планы тем или иным способом. Он говорил, что истратил все деньги на судебные дела, чтобы получить больше времени для встреч с нами и в законном порядке гарантировать свидания в положенное ему время, но ничего не получилось. Перед отъездом он был уже совершенно сломлен – «сломлен и убит горем», – а потом он встретил женщину и женился на ней. Он говорил, что прилетел этим утром из Нью-Йорка специально, чтобы разыскать нас.

– Я находился в аэропорту Ньюарка – на самом деле прилетел на юбилей моего отца – и внезапно сообразил, что Найлу уже исполнился двадцать один год. Возраст совершеннолетия с юридической точки зрения. Я давно собрался предпринять очередную попытку увидеть вас. Но вот я уже прибыл в Штаты, поэтому мне оставалось просто долететь до Калифорнии, и я решил, что не уеду, пока не разыщу вас обоих. И вот мы здесь.

Он сидел спиной к буфетной стойке. Взял ложку и уставился на нее так, словно в жизни не видел ложек.

– Я никогда не отказывался от надежды увидеть вас обоих, – добавил он, очевидно обращаясь к этой самой ложке. – Не было дня, часа, минуты, когда бы я не думал о вас. И мне хотелось, чтобы вы узнали это.

Я не представляла, что мне делать с этой информацией, поэтому сделала большущий глоток содовой, и она сначала заливалась в меня спокойно, но потом застряла где-то в глубине горла, и я начала давиться и кашлять, а Найлу пришлось хлопнуть меня по спине, и он ударил слишком сильно, как обычно, не способный соразмерить применение своей силы – он вечно разбивал кружки, срывал краны, а при случае и оконные шпингалеты. Заходясь кашлем, я услышала слова Найла.

– Так где же ты сейчас живешь?

– На острове, – ответил папа, или мне послышалось.

– Где? – выдавила я. – На острове? Типа в тропиках?

– Нет, скорее это на севере.

– Этот остров?

– Страна, – в своей укороченной манере бросил Найл, – а не изолированный участок суши.

Мне вновь отчаянно захотелось плакать, я не могла понять, о чем они говорили, и Найл, по-моему, просто дразнил папу так, как обычно дразнил только меня, и я вдруг почувствовала себя обделенной, забытой, и мне жутко не нравилось, когда Найл забывал обо мне, потому что Найл – единственный, в ком я на сто процентов уверена, он никогда не оставит меня – не важно, какая я, маленькая и глупая, я уверена, что он всегда будет учитывать мои интересы – и внезапно, похоже, у меня появился совершенно новый родительский конкурент, которого я даже не помню.

– Остров, остров, – повторил папа, – вы никогда не слышали об острове?

– Разумеется, я слышала об островах! – возмутилась я. – Мне просто не…

И тут я услышала пояснение папы:

– Историческая родина Салливанов. – И тогда до меня дошло.

– Ирландия, – сказала я, и все облегченно вздохнули. – Вроде она каким-то боком связана с Англией.

Папа начал что-то объяснять, но не закончил, видимо предпочтя согласиться со мной.

– Да, – в итоге подтвердил он, – верно говоришь.

– Строго говоря, – вступил Найл, – именно боком. Ирландия обрела политическую и финансовую независимость в…

– Она граничит с Англией, – поспешно добавил папа, улыбаясь мне, и мне захотелось улыбнуться в ответ, я поняла, что он вел себя как нормальный предок, сглаживая углы между мной и Найлом, и у меня вновь появилось смутное ощущение о чем-то далеком, но очень близком и дорогом, и я догадалась, что он мог поступать так же, когда мы были детьми. И наверняка поступал.

– И ты женился? – спросила я.

Он кивнул.

– Как ее зовут?

Странно, он вроде бы задумался, но в итоге сказал:

– Клодетт.

– Француженка? – спросил Найл.

– Наполовину, – ответил папа, и тут меня осенило, что он говорил так же, как Найл, опуская слова, которые традиционно считались обязательными, и я задумалась, не у него ли Найл подхватил такой лаконичный стиль.

Еще одна мысль вдруг пронзила меня, и я напряженно вытянулась на стуле.