Страница 17 из 26
Я не понимаю, что изменилось, что, собственно, произошло. Я всегда была тощей. Обычно носила джинсы и свободные рубашки: мы со Стеллой покупали одинаковые, мне – в синюю полоску, ей – в желтую.
– Значение женских буферов слишком переоценивают, – заметила однажды в бассейне Стелла. Мы стояли вместе в душевой кабинке, и она, закрыв ладонями свои груди, приподняла их и свела вместе, изобразив декольте одного из ее театральных нарядов. – Они только мешают, – заявила она.
«Вот катится плоская Плюшка Салливан», – однажды крикнул мне на математике Майк Леприс. Неужели с тех пор прошло всего два года? И потом, прошлым летом, совершенно неожиданно, буквально за ночь, мои груди резко выросли. Два этаких холмика, тяжелые, как пузыри с водой, появились на моей тощей грудной клетке.
– Ты что, подкладываешь что-то себе в бюстгальтер? – спросила мама как-то утром, прищурив глаза, как всегда делала, когда пыталась подловить меня на обмане. Ответив отрицательно, я покраснела, а она строго посмотрела на меня, на мою грудь.
– О господи! – наконец выдала она. – Ладно, подбери себе что-нибудь по размеру, нельзя, чтобы они так болтались.
Именно Стелла отвела меня в один магазинчик. Дама с сантиметром, сопроводив меня в примерочную, сказала, что тут нечего смущаться. Стелла разговаривала с ней по-польски, пока я примеряла бюстгальтеры. А через неделю начались школьные занятия, и тогда-то я и потеряла Стеллу из виду.
Майк Леприс вывел меня из задумчивости. Обняв меня за плечи, он прижал горлышко этой бутылки к моим губам и направил на нее луч фонарика. В бутылке что-то бурно пузырилось, извергая дым, как дракон, и я резко повернула голову в сторону. Мне хотелось сказать: «Отстань, я не хочу заниматься этой дурью и никогда не занималась», – но почему-то голос изменил мне, наверное, часть этого дыма уже заползла в рот, проникла в горло и обожгла его. Закашлявшись, я оттолкнула бутылку, а Майк рассмеялся, по-прежнему обнимая меня за плечи, и я почувствовала его губы на своей щеке, мокрые и упругие, они запечатлели слюнявые эллипсы на моей коже; разумеется, он ждал, что я повернусь к нему и мы сольемся в поцелуе, и, само собой разумеется, если взглянуть правде в глаза, давно пора, мне ведь уже почти семнадцать. Да, реально давно пора было попробовать вкус поцелуев, но тут перед моим мысленным взором вдруг промелькнула череда образов: его острый ноготь, его косматые брови, словно грубо намалеванные черным маркером, и то, с каким дурацким видом он твердил свое дурацкое, придуманное для меня прозвище Плюшка Салливан, и палец Криса на бахроме шортиков Кейси, и ее кудрявая шевелюра, которую она каждую ночь завивала на бигуди… И внезапно, словно опомнившись, я вскочила на ноги – юбка с шелестом опустилась, словно оживая от новой встречи с гравитацией, – и, закинув сумку на плечо, пошла к выходу из этого душного укрытия, стремясь вырваться из полосатого полусвета, за спиной слышались оклики, кто-то заливался дурным смехом, что-то кричал Майк Леприс, не «Плюшка Салливан», что-то другое, и Кейси звала меня по имени, но я не остановилась.
Такое ощущение, будто я лишилась части головы. В моем черепе, казалось, свистел ветер, выдувая сквозняком все мысли. Я ощупала рукой голову, проверив, все ли на месте. Вроде все в порядке. Я рассеянно провела рукой по скулам, волосам, изгибам ушной раковины. На редкость странное ощущение. Осторожно покачав головой, я замерла, испугавшись, что мой мозг выкатится и смачно шлепнется на землю.
Я прошла мимо смутно знакомого парня, он стоял за дверью спортзала и крутил баскетбольный мяч на тонком смуглом пальце. Он отлично смотрелся там, мяч крутился и покачивался в косом луче солнечного света. Парню просто хотелось крутить мяч, и у него здорово получалось. Остановившись, я следила за движением мяча, воспринимая его как чудесное самостоятельное вращение, совершенно не связанное с точкой опоры, это зрелище показалось мне невероятно изумительным, и я рассмеялась, захлопав в ладоши. Парень обернулся и удивленно глянул на меня, и я поняла его изумление, поскольку теперь считалась популярной девушкой, одной из недосягаемых красоток, и мне не следовало по жизни обращать на него внимание. Строго говоря, мне следовало просто пройти мимо, словно его не существовало.
– Привет, Феба Салливан, – сказал он, хвастливо поднимая и опуская руку, но не уронив мяча.
Мне хотелось спросить: «Откуда ты знаешь мое имя?» – но я промолчала и, улыбнувшись ему, прошла дальше.
На автостоянке я заметила девушку, похожую на Стеллу. Одетую в один из тех джинсовых прикидов, которые мы с ней обычно покупали, если обнаруживали в винтажных магазинах, и я уже подзабыла волнение, испытываемое при виде таких нарядов на вешалках. На некоторых из них обнаруживался именной бейдж на лацкане, и нам казалось жутко забавным носить шмотки с чужим именем. Помню, я нашла джинсовку с именем «Рэнди»[44], и мы еле выбрались из примерочных, едва не падая от хохота.
Да, это точно Стелла. Рукава куртки завязаны на талии, а выше – красная блузка, так мы обычно их и носили. Она подкрасила кончики волос яркими синими перьями, заметными даже издали. Она стояла около ступеней школьного крыльца, разговаривая с парнем, и это представилось мне наилучшим случаем. Я направилась к ней, собираясь сказать: «Стел, где ты пропадала, как я умудрилась потерять тебя, давай прогуляемся, если ты не против?»
И вдруг я осознала, что ее собеседник – мой брат. Найл стоял на парковочном месте, скрестив на груди руки, с ключами на пальце. Его волосы стояли торчком, как обычно, словно их недавно прошило электрическим током. Мне захотелось раскинуть руки и броситься к ним навстречу. Передо мной стояли два моих самых любимых человека в мире.
На подходе я увидела, как Стелла повернулась и заметила меня. Она повернулась обратно к Найлу и наверняка заявила ему: «Мне пора».
Так она обычно заканчивала телефонные разговоры, постоянно, и вообще любые разговоры и уроки. Мне пора. Можно было провести со Стеллой целый день за долгими, праздными беседами, а потом она вдруг произносила два этих коротких слова, и все заканчивалось, она уходила. Раньше я поддразнивала ее из-за этого. «Ты хочешь сказать: «Мне пора» – не так ли?» – могла я спросить в момент молчаливой паузы. «Точно, – отвечала она, – мне пора». И она исчезала. Конец связи.
Итак, Стелла подняла глаза на моего брата – она по-прежнему коротышка, несмотря на толстую платформу – ее росточек всего пять футов и два дюйма[45] («И все благодаря генам моей восточноевропейской бабушки», – обычно жаловалась она), – и заявив: «Мне пора», – отвалила, даже не оглянувшись в мою сторону.
Поправив очки на носу, Найл похлопал себя по сгибу локтя, как обычно поступал, если ему хотелось почесать руку.
– Что ты тут делаешь? – спросила я его.
– Заехал за тобой, – ответил он.
У моего брата особая укороченная манера разговора, он опускает слова, которые другие могли бы счесть обязательными. Однажды я спросила его, почему ему не нравятся препозиции, и он задумчиво уточнил, что, в сущности, я имела в виду всего лишь личные местоимения. Так называются коротенькие слова, типа «я», «ты», «мы». И с тех пор я навсегда запомнила, что такое личные местоимения.
Подойдя ближе, я обняла его, вообще-то он не любит объятий, но к моим относится нормально. Мой брат также окружен особой атмосферой со своеобразными запахами: бумаги, компьютеров, хлопка, успокаивающих мазей, гренок, травяных лосьонов и чаев и безоконных помещений. Мой брат окружен атмосферой напряженной работы. Его аура включает также изрядные умственные способности, ночные бдения, просвещенность, преданность и порой, на мой взгляд, одиночество. Хотя с последним он вряд ли согласился бы. Брат окончил среднюю школу на год раньше обычного с высочайшим рейтингом за всю историю. Он слыл легендой среди персонала нашей школы. Некоторые из здешних учителей до сих пор не могут опомнится из-за его ухода.
44
Помимо обычного имени, в переводе с английского слово «randy» означает бродяга, ведьма, вертихвостка и т. п.
45
157,5 см.