Там, где тебя ждут

Найл застегнул ремень безопасности, но ничего не сказал, его отец не ждал от него болтовни[23], что является приятным разнообразием по сравнению с остальным мировым населением.

– Итак, – продолжил его отец, разворачивая машину и выезжая из школьных ворот на дорогу, – нам назначен прием на два часа, и мы уже в пути, но примут ли нас вовремя, это уже никому не известно.

Найл склонил голову. Он нащупал бинокль, спрятанный под молнией ветровки, пальцы скользнули по окружностям его окуляров. Ранец лежал на коленях, и его наличие действовало обнадеживающе уместно.

– И вообще, как у тебя дела? – спросил отец, не сводя глаз с дороги. – Ты хорошо продержался?

Найл поднял плечи, позволил им опуститься, мучительно почувствовав, как ткань рубашки коснулась самых болезненных участков его кожи. «Скоро, – мысленно успокоил он себя, – скоро мне станет легче».

Отец склонился в сторону и перевернул ближайшую к нему руку Найла. Вместе они уставились на медицинскую перчатку, испачканную рыжими пятнами на запястье, в местах суставов пальцев и на ладони.

– М-да, – пробормотал отец, – я говорил ей[24], что следовало поменять их вчера.

Найл перевернул руку, скрыв пятна. Потом посмотрел на отца.

– У тебя все в порядке? – спросил он.

– У меня? – Отец, видимо, удивился. Машина затормозила на красный свет, и он бросил взгляд на Найла. Их взгляды встретились. – Все отлично, – ответил ему отец хрипловатым голосом, отводя глаза. – Почему бы могло быть иначе?

Странно, но, общаясь с отцом, Найл понимал, что тот думал и чувствовал. Он мог настроиться на мысли отца, точно на волну радиостанции[25]. Именно сейчас он понимал, что отец расстроен, но старается не показать этого. В его взгляде таился тот еле сдерживаемый, яростный и слегка угрожающий огонь, который Найл однажды подметил в глазах лошади, удерживаемой перед стартовым барьером. Это наблюдение наполнило мальчика трепетным страхом: когда отец в таком настроении, могло случиться все что угодно.

Найл сменил позу, закинув левую ногу на правую, потом опять выставил правую, пытаясь определить, какое положение причиняет сейчас меньше боли.

– Вперед, – произнес он, и отец вместо ответа нажал на газ.

Найл всю жизнь, сколько себя помнил, ходил в Педиатрический амбулаторный центр острой дерматологии[26]. Это самое жестокое и мучительное место в городе: вам не придется ходить сюда, если у вас только легкий зуд или легкая сыпь под коленками. Оно предназначено для детей, пораженных экземой с ног до головы, детей, не имевших никакой возможности спокойно спать и носить обычную одежду[27].

Поэтому раз в неделю Дэниел перестраивал, как он это называл, свое расписание и привозил Найла туда, в эту амбулаторию, где медсестры в колпаках и застиранных туниках смешивали ингредиенты в керамических чашечках и сочувственно цокали языками, обмазывая Найла холодной, как глина, мазью[28], пока он не становился похожим на маленькое привидение или какого-то актера из пантомимы[29], потом обертывали его, с пяток до шеи, мягкими клейкими бинтами. Облегчение могло продлиться целый день, если вести себя осторожно и если Найл умудрится не сдвинуть эти бинты.

В общем, Найл любил посещать амбулаторию. Ее посещение означало двадцать четыре часа свободы от сводящего с ума, изнурительного зудящего состояния. Означало также полдня свободы от школы. Означало, что он будет сидеть рядом с Дэниелом в приемном покое, поглядывая, как Дэниел разбирает бумаги[30]. Если отцу надо было поработать, он всегда приносил что-то интересное для Найла[31]: журнал, или книжку, или набор магнитов, или, однажды, шагомер, чтобы Найл мог пристегнуть его к ремню и ходить туда-сюда по коридору, считая, сколько понадобится шагов, чтобы добраться от автомата с напитками до лаборатории ультрафиолетового излучения.

Сегодня, правда, отец не стал разбирать бумаги. Он положил их на колени. Найл заметил половину названия на верхней странице пачки, надпись черными чернилами слегка смазана, но отец не смотрел на документы. Он сердито уставился в потолок, точно эти листы как-то обидели его, и постукивал концом маркера по зубам.

Самое трудное, как уже знал Найл, это ожидание. Сейчас 14.27, почти полчаса прошло после назначенного им времени. Приемная залита солнечным светом, и жара в ней кажется одурительной[32], она размягчает пластиковые стулья, нагревает стопки журналов с выгоревшими обложками. Найл присел возле стола, пытаясь запустить гироскоп, который сегодня принес ему Дэниел, но это раскрученное блестящее устройство выскальзывало из его рук из-за белых перчаток.

В дверях появилась медсестра, на фоне бежевых стен кабинета видна голубая колонка хирургической обработки рук, медсестра пробежала пальцем по списку имен в ее планшете.

Скоро Найл пойдет в операционную, буквально через мгновение. Сейчас она назовет его имя, он уверен[33]. Он смотрит на ее губы, которые готовы произнести начальный звук «Н»; он видит, как она вздыхает. Сейчас будет его очередь, он знает это.

Медсестра произносит имя.

Но не его[34].

Найл сжал скованные перчатками пальцы – ногти всегда коротко острижены, подпилены до самой кожи – и сделал глубокий вдох, как пловец при виде огромной волны, как путешественник, узнавший, сколько еще много миль впереди. Он осознал, какое разочарование испытала его кожа, ее поверхность, его внешний слой, волна жара прошла между одеждой и той внутренней частью, которую он считал «самим собой».

Зуд, боль, пот, воспаление, краснота, безумие, отвлекающие недомогания: все это не его. Они посторонние захватчики. Существует он сам и отдельно его состояние. Это два бытия, вынужденных жить в одном теле.

Часы показывают 14.36. Найл сглотнул слюну, прижал обрезанные ногти к ладони, и через защитный хлопок перчаток ощутил их возможности, их силу. Очередные полчаса, может, и больше.

Он вновь вздохнул, откинул волосы с глаз, попытался сосредоточиться на гироскопе, но не смог отрешиться от жгучих, палящих ощущений на внутренней стороне руки, между лопатками; шею и лодыжки, казалось, сдавливал раскаленный жгут.

Дверь в процедурный кабинет закрылась со щелчком, пропустив другую семью (маму, папу и девочку, еще младше Фебы, с кровоточащей, покрытой рубцами кожей, не такой страшной, как у него). И они с отцом остались в приемной одни.

Внезапно он осознал, что рядом с ним что-то стремительно переместилось. Отец вскочил со стула. Кажется, он бросился вперед, специально разбрасывая бумаги, куртки и очки. Все силы, разочарования и ярости, которые, как понимал Найл, отец сдерживал скрученными в глубине себя, видимо, готовы вырваться на волю, и Найл затрепетал от страха. Он вздрогнул, отклонившись в сторону.

– Папа? Папа? – произнес он, даже не сознавая, что эти слова вырвались у него, ведь он отлично знал, с тех пор как сел в машину и даже раньше, что все это копилось в отце. Найл не знал, что намерен делать отец – в такие моменты он не понимал его, – но знал точно, что это будет плохо.

– Папа! – шепотом воскликнул он, надеясь отвлечь отца на себя.

Но Дэниел проскочил мимо журнального столика, мимо журналов с потрепанными уголками и брошюр с рекламой обезболивающих и безопасных очищающих средств, мимо ненавистных игрушек в пластиковых ящиках. Он пересек комнату за два широких шага, достиг противоположной стены, замер лишь на мгновение, чтобы выхватить ручку из кармана пиджака, и тогда Найл догадался, что надумал сделать Дэниел.

23

Хорошие черты Дэниела. № 2.

24

Медсестре в амбулатории? Или матери Найла? Неясно.

25

Найл не способен так настраиваться на других людей, за исключением, возможно, Фебы, но она не считается, потому что ей всего шесть лет и она постоянно говорит то, что думает.

26

ПАЦОД для краткости.

27

Прочие невозможности включают: сидеть на мягкой мебели или на ковре, играть с домашними животными, носить нижнее белье из обычных магазинов, спать где-то, кроме своей специальной кровати, ходить в гости с ночевкой или на детские праздники, снимать перчатки, принимать участие в любых спортивных играх на траве, плавать в бассейне, плавать в морской воде, есть пищу руками, трогать деревья, цветы или листья.

28

Смесь из антисептической и антибактериальной мази, парафина и стероида: Найл спрашивал медсестер, и они все рассказали ему.

29

Такие актеры выступают на темном фоне; Найл сам видел одного мима на фестивале искусств.

30

Написанные его студентами в Беркли. Дэниел говорит, что большинство из них не улавливают даже основ построения фраз, но что среди кучи булыжников всегда находится случайный алмаз. Ради этого, как он говорил Найлу, я там и работаю. Алмаз? Найл спросил. Редкий, достойный огранки алмаз, пояснил Дэниел.

31

Хорошие черты Дэниела. № 3.

32

Слишком жаркое отопление, один из источников ухудшения состояния экземы. Другие источники включают: пыль, чистящие средства, стиральные порошки, чувственное раздражение, орехи и все продукты с орехами, яйца, молочные продукты, соя, духи и одеколоны, мука, травы, почва, песок, пыльца, слюна, латекс, шерсть, синтетические ткани, краски, клей, листья, семена, посевы, древесный дым, бензин, войлок, моллюски, одежные швы, одежные ярлычки, одежные украшения, хлориновые ткани, нитки из полиэстера, мягкие игрушки, веревки, растопка, пластиковые столовые приборы, эластик.

33

Найл читал о методах управления сознанием. Здесь он проверяет их действие.

34

Он решает отказаться от всех опытов по управлению сознанием.