Волчье время

Южанин улыбнулся собственным воспоминаниям.

Просто невероятно, в каких неожиданных вещах могут сойтись непримиримые враги. Олварг вот тоже полагал, что Князь его использует. Олваргу просто не дано понять, что Истинная магия никогда никого принуждает, она только предлагает человеку выбор — идти за своим Предназначением, каким бы трудным и мучительным это не оказалось, или предпочесть спокойную, ничем не омрачаемую жизнь.

С тех пор, как Меченого охраняли люди коадъютора и магнуса Бонаветури, жизни Рикса больше ничего не угрожало. То есть — никаких причин навещать старого врага у Льюберта как будто не было. Дарнторн и сам не очень понимал, зачем идет наверх, но все равно упорно поднимался по крутым, отполированным сотнями ног ступеням. Охраняющие коридор гвардейцы смотрели на его лиловый траурный колет с приличествующим их положению бесстрастием, но во взглядах той части охраны, которая была приставлена к «дан-Энриксу» мессером Иремом, Дарнторну все равно почудилось злорадство.

К счастью, в крепости знали, что он написал Бонаветури знаменитое письмо, вызволившее Рикса из Кир-Рована. Благодаря этой сомнительной известности Льюберту не пришлось доказывать охранникам, что он не питает в отношении «дан-Энрикса» каких-либо дурных намерений. Гвардейцы просто расступились и позволили ему войти. Должно быть, рассудили, что скучавший в одиночестве южанин будет рад любому обществу.

Льюберт переступил порог, пытаясь придумать, как бы объяснить «дан-Энриксу» свой неожиданный визит.

Меченый лежал на застеленной кровати, подложив под спину несколько подушек и пристроив на коленях древнюю, растрепанную книгу. Льюберт узнал охотничий трактат, который он читал месяц назад — в то время он не знал, чем бы еще себя занять, пока его письмо дойдет до магнуса Бейн-Арилля. По правде говоря, Льюс предпочел бы больше никогда не видеть этот засаленный фолиант — слишком остро вспоминалось ощущение, с которым он смотрел на легкомысленные завитушки на заглавных буквах или на какую-нибудь потускневшую от времени гравюру, а сам в это время пытался представить, что делают с Меченым в Кир-Роване.

При виде Льюберта лицо энонийца осветилось, словно он был очень рад увидеть старого врага. Заранее продуманная Льюсом речь пропала зря, поскольку Меченый бросил трактат на одеяло и сказал загадочную фразу:

— Ты на редкость вовремя, Дарнторн! Я уже полчаса сидел и думал, кто в этом проклятом замке может мне помочь — и тут заходишь ты. Это определенно перст судьбы.

— А что случилось?.. — растерялся Льюберт.

— Ничего особенного — если не считать того, что со мной обращаются, как с умирающим. Сэр Ирем заходит ко мне каждый день, но ненадолго, и на все вопросы о переговорах отвечает очень скупо. А чуть что, мгновенно заявляет, что мне нужно отдохнуть, поэтому он придет в следующий раз. Не знаю, как насчет других вопросов, а по поводу меня у них с Бонаветури наметилось полное взаимопонимание. Оба уверены, что я должен лежать в постели и ни во что не вмешиваться. Мне это не нравится.

— Но… — «ты ведь и правда очень нездоров» хотел сказать Дарнторн, но вовремя сообразил, что сейчас такое замечание не вызовет у Меченого ничего, кроме досады. Льюберт примирительно сказал — Может быть, я не прав, но я не понимаю, почему тебе не предоставить все переговоры Ирему. Я полагал, ты ему доверяешь.

— Доверяю, — подтвердил «дан-Энрикс». — Но это не значит, что я готов валяться в этой комнате и считать трещины на потолке, пока другие будут обсуждать условия мирного договора. Ирем вчера проговорился, что в Кир-Кайдэ уже прибыли представители Двенадцати домов. Они наверняка решат, что я настолько плох, что не способен сойти вниз. Еще чуть-чуть — и кто-нибудь из них притащится сюда, закатывать глаза и выражать мне свои соболезнования. Я не ручаюсь, что не запущу в него чем-нибудь тяжелым.

— Ну и запусти. Ты ведь дан-Энрикс, тебе можно, — слабо улыбнулся Льюберт. Пожалуй, отвратительное настроение южанина можно было считать хорошим признаком. Все, кто выздоравливает после продолжительной болезни, в какой-то момент становятся сверх меры раздражительными. Сил еще слишком мало, чтобы возвращаться к полноценной жизни, но уже достаточно, чтобы безделье сделалось невыносимым.

— В гверрских представителей ты тоже предлагаешь чем-нибудь швыряться? Они приезжают со дня на день.

— Ну и чт… — Дарнторн осекся и мысленно обругал себя за тупость. Надо же быть таким дураком! Любой другой на его месте догадался бы еще сто лет назад. Тем более, что до него и раньше доходили слухи о связи «дан-Энрикса» с Лейдой Гефэйр. — Лейда? Вы с ней…?

— Мы с ней, — мрачно подтвердил энониец. — Но не в этом дело. Я не думаю, что она будет рада меня видеть.

Не думает — и все же собирается, вопреки здравому смыслу и предписанию врачей, спуститься вниз и встретить гверрцев лично. Впору радоваться, что сам Льюберт еще никогда не был влюблен. Или не радоваться, а, наоборот, завидовать?.. Хегг его разберет.

— Чего ты от меня-то хочешь? — мрачно спросил Льюберт, уже понимая, что «дан-Энрикс» от своей идеи не откажется. А вся ответственность за безрассудство Меченого ляжет на Дарнторна, которого энониец непонятно с какой стати выбрал в конфиденты.

— Мы с тобой почти одного роста. Если ты ссудишь меня штанами, сапогами и колетом, я буду тебе очень признателен. Побриться-то они мне дали, а вот из одежды у меня есть только то, что сейчас на мне. Но не могу же я сойти вниз в одной сорочке и подштанниках! Да еще в этих жутких войлочных туфлях. Мне-то, положим, все равно, а вот послы со стульев упадут, бедняги. Да и с престижем Династии выйдет как-то не очень…

Меченый произносил слова небрежно, словно все это казалось ему шуткой, но взгляд оставался напряженным. Льюс вздохнул, подумав про себя, что проще всего притвориться, что достанет все необходимое, а потом ничего не делать. Никуда «дан-Энрикс» в таком виде не пойдет. Нет, вообще-то с него сталось бы… Плевал он на послов и даже на престиж Династии, но вот предстать перед Лейдой Гефэйр в подобной одежде энониец точно не рискнет.

Одна беда — Льюс точно знал, что не после недавних событий сделает для Рикса все, что тот захочет, даже если это будет абсолютной глупостью.

Вечером он долго рылся в своем гардеробе, выбирая вещи, которые подойдут «дан-Энриксу». В конце концов Льюберт остановился на темно-зеленом бархатном колете и разношенной рубашке. Поднимаясь по знакомой лестнице, Льюберт сам не знал, чего ему хочется больше: чтобы стражники, приставленные к спальне Рикса, заинтересовались, что за узел он несет наверх, и отобрали «контрабандную» одежду — или чтобы Меченый все-таки получил то, о чем просил. Наверное, первое все же было предпочтительнее. Тем не менее, явная радость, с которой дан-Энрикс встретил его появление, доставила Льюсу неожиданное удовольствие.

— Принес? — азартно спросил Крикс.

Дарнторн вздохнул.

— Да, я же обещал… И все равно, это дурацкая затея. Если ты уже способен пройти от кровати до умывальника, это еще не значит, что пора слезать с постели и начинать что-то делать. Ты на себя в зеркало давно смотрел?..

— Мне его не давали, — возразил «дан-Энрикс».

— И правильно делали, — буркнул Дарнторн. Он имел в виду ввалившиеся щеки, серый цвет лица и тени под глазами, но его замечание направило мысли южанина в другую сторону. Меченый дотронулся до бинтовой повязки вокруг лба.

— Знаешь, а я ведь до сих пор его толком не видел. То есть в самый первый день Музыкант нарочно ткнул зеркало мне под нос, чтоб я полюбовался, но тогда мне было так паршиво, что я ничего не разглядел. Да и не очень-то хотел, сказать по правде. Потом лекарь накладывал какую-то жирную мазь. Сказал, что так оно быстрее побледнеет и вообще станет не таким заметным. Но клеймо — оно и есть клеймо. Довольно мерзко выглядит, наверное.

Льюберт опустил взгляд.

— А что, много об этом говорят? — спросил «дан-Энрикс». И быстро добавил — Только честно.