Волчье время

Шаря взглядом по пустой комнате, Крикс обнаружил деревянный погребец. Внутри нашлась заплесневевшая лепешка и пара яиц. Должно быть, их оставил Бренн кто-нибудь из ее последних «посетителей»… при мысли о которых энониец снова разозлился так, что даже перестал пугаться сумасшествия хозяйки дома.

Бренн взяла две деревянные ложки, постояла несколько секунд, как будто бы задумавшись, что с ними делать, и неуверенно улыбнулась Риксу. Он вздохнул. На вид Бренн было лет семнадцать или даже меньше. Оставалось совершенно непонятным, что в ней находили эти Вареки с Лягухами — у самого-то Крикса ее внешность вызывала только жалость. Посчитать ее красивой было вовсе невозможно. Бледное одутловатое лицо с широким ртом и носом уточкой, нечесаные волосы, ветхое платье… единственной привлекательной чертой в облике Бренн были большие серые глаза, точнее — то доверчивое выражение, с которым Бренн смотрела на своего собеседника. Когда Крикс случайно встретился с ней взглядом, ему сделалось не по себе. После всего, что с ней случилось, смотреть с таким выражением на чужого неприветливого парня в кожаном доспехе, неожиданно ввалившегося в ее дом — это еще надо суметь… Впрочем, на того мелкого гаденыша, который первым стал швыряться в нее грязью, «малахольная», наверное, смотрела точно так же.

— Римуш, я забегу к Ланке с Мариком? Или мне посидеть с тобой?.. — спросила Бренн, вертя в руках злополучные ложки. Рукав сполз до локтя, и Крикс увидел несколько багровых синяков, похожих на оттиски пальцев. Кто-то держал ее за руки, а она вырывалась. И солдаты Дарнторна тут явно ни при чем — они уехали еще зимой, а синяки — вчерашние…

— Да, лучше посиди пока что здесь… Но только я не Римуш. Меня зовут Рик, — возразил Меченый рассеянно, не очень понимая, что он говорит. Сейчас Крикс чувствовал почти такую же беспомощность, как и в тот день, когда сэр Ирем показал ему приказ о заключении Дарнторна в Адельстан. Как и тогда, «дан-Энрикс» не видел ни одного приемлемого выхода из положения. Оставить все, как есть, было немыслимо. Помимо всего прочего, еще и потому, что тогда еще долго будет передергивать от каждого воспоминания о приступе своего «благородного» негодования в корчме. Разогнать свору мелюзги и гордо хлопнуть дверью — это может каждый. Это почти так же просто, как высокомерно осуждать чужое свинство. А вот если нужно что-то сделать самому, то сразу возникают тысячи сомнений, оговорок и препятствий.

Если уж начистоту, то что он мог? Взять сумасшедшую с собой? Нелепая идея. Ну, до лагеря-то он ее, положим, довезет, но вот куда ее пристроить дальше?..

Правда, в лагере решать подобные вопросы будет все же проще. Там есть Нойе, Лэн и Гилберт Тойн, который, хоть и жуткий пьяница, все-таки неплохой товарищ и, определенно, не дурак. Из минусов — там же остался Лео Ольджи, люто ненавидящий «дан-Энрикса». Он будет рад любой возможности устроить своему врагу какую-нибудь пакость.

— Бренн, у тебя есть другое платье, кроме этого?.. Или вообще какие-нибудь вещи? — спросил Крикс задумчиво.

Бренн непонимающе захлопала глазами. А на Меченого снова навалилось ощущение нелепости того, что он намеревался сделать. Энониец поднял руки к голове и помассировал виски.

— Не бери в голову, не так уж это важно… Хотя если честно, я и сам не знаю, что тут важно, а что нет. В балладах все ужасно просто — там герой просто сажает девушку на лошадь и увозит прочь, после чего все совершенно счастливы. Боюсь, на практике все будет несколько сложнее. А если еще и окажется, что ты не хочешь уезжать из этой сточной ямы — тогда вообще конец… Не стану же я тебя похищать, на самом деле. Знаешь что?.. Пойдем со мной, я тебе кое-кого покажу.

Он взял девушку за руку, почему-то вспомнив Лейду — как когда-то торопил ее спуститься в Нижний город, чтобы успеть к Братским скалам до захода солнца — и потянул Бренн на двор. Ладонь у нее оказалась влажной и холодной. Про себя Рикс молился, чтобы не оказалось, что девчонка, кроме всего прочего, боится лошадей.

Увидев своего хозяина, рыжая по привычке потянула морду к Риксу. Он достал из седельной сумки сухарик, предложил его кобыле, и она аккуратно сняла угощение с ладони.

Южанин покосился на стоявшую поодаль Бренн.

— Хочешь ее угостить? — спросил он без особенной надежды.

Бренн помедлила, но потом все-таки кивнула. Крикс покопался на дне сумки достал еще один сухарь.

— А как ее зовут?.. — спросила девушка внезапно. Вопрос был самым обычным, удивительно нормальным — и как раз поэтому он несказанно удивил «дан-Энрикса», не ожидавшего от Бренн чего-нибудь подобного.

— Кажется, «Герба», — отозвался Рикс, внезапно вспомнив имя, которое Гилберт называл ему в конюшне.

— Герба… — тихо повторила Бренн и протянула лошади сухарик. А когда кобыла приняла предложенное угощение, девушка осторожно, почти не касаясь, погладила рыжую атласистую морду. Наблюдающий за этим Рикс поймал себя на том, что улыбается — хотя за полчаса до этого мог бы побиться об заклад, что разучился это делать.

От «черной рвоты» умирают быстро, а вот выздоравливают — очень медленно. Прошел апрель и май, потом июнь, но улучшение никак не наступало. Слабость, свалившаяся на коадъютора, была поистине чудовищной. Первое время, поднимаясь на ноги, Ирем едва мог сделать несколько шагов по комнате, чтобы потом опять бессильно рухнуть на кровать. Порой, позволив слугам переменить себе постель или же съев тарелку супа, коадъютор чувствовал себя таким измотанным, как будто целый день провел в седле, а более серьезное усилие уже кончалось новыми приступами судорог или тяжелым, обморочным сном.

Еще одним тяжелым испытанием было постоянное безделье, доводившее рыцаря до приступов бессильной ярости. Зрение у него ухудшилось настолько, что после пары минут за чтением глаза начинали слезиться и болеть. Рам Ашад уверял, что это временно, но это было слабым утешением.

При каждом посещении лекарь твердил, что нужно не перетруждаться и спокойно ждать, пока силы мало помалу восстановятся, но Ирем придерживался на этот счет другого мнения. Мысль об уходящем времени мучила коадъютора и днем, и ночью. Он решил бороться с истощением и слабостью по принципу «клин клином вышибают». Залпом выпив кубок красного вина, дававшего короткий и фальшивый прилив сил, Ирем поднимался на ноги и старался сделать то, что делал бы обычно. Скажем, сесть к столу и разобрать бумаги. Или даже заново примериться к мечу. Эйсат для этих тренировок приходилось привязывать к руке, так как иначе удержать его не получалось.

За последние недели он добился значительных успехов. Настолько, что решился сделать следующий шаг — спуститься вниз и попытаться сесть на лошадь.

Собираясь с силами перед тем, как сесть в седло, Ирем похлопал Кору по теплой шее. Ему показалось, что кобыла его не узнала. Впрочем, он и сам бы себя не узнал. С начала болезни Ирем ни разу не смотрелся в зеркало, но в прошлом ему пару раз случалось видеть тех, кто выжил после «черной рвоты», и он обоснованно подозревал, что выглядит не менее паршиво.

Теперь нужно было как-то сесть на лошадь… сейчас это было ненамного проще, чем залезть на Разделительную стену. С первой попытки рыцарю не удалось даже поставить ногу в стремя, хотя прежде он не утруждал себя подобными мелочами и взлетал в седло, едва коснувшись лошадиной шеи. Ирем саркастически подумал, что он действует с изяществом мастерового, вздумавшего сесть на лошадь после феерической попойки. Кора явно думала так же, потому что удивленно отшатнулась.

Краем глаза Ирем увидел идущего через двор Ральгерда Аденора, и мысленно выругался. Вот ведь принесла нелегкая…

— Что это вы делаете, монсеньор? — приподнял бровь незваный посетитель, останавливаясь в нескольких шагах от рыцаря.

Лорд Ирем выразительно поморщился. Лорд Аденор стал появляться в Адельстане в то же время, когда коадъютор пошел на поправку, и отпала главная опасность — заразиться от больного «черной рвотой». Первым к Ирему явился Валларикс, приезд которого вызвал у коадъютора сильнейшую досаду. Ирем полагал, что в такое время, как сейчас, правитель должен неотлучно находиться во дворце, а уж никак не подвергать себя лишнему риску, выезжая в город — что он без обиняков и высказал Валлариксу. Была и менее весомая, но все же важная причина — Ирем не желал, чтобы друг видел его в таком жалком состоянии. Он положил немало сил, чтобы заставить императора дать слово, что тот больше не станет приезжать. И все бы ничего, но через пару дней к нему явился Аденор — Ирем едва поверил собственным ушам, когда Эрлано назвал ему имя визитера. Аденор жизнерадостно заявил, что он пообещал докладывать правителю о состоянии больного, так что коадъютору придется — он так и сказал, «придется» — время от времени мириться с его обществом. Будь у Валларикса чуть-чуть другой характер, Ирем обязательно решил бы, что король послал к нему Ральгерда Аденора в виде мелкой мести за ту отповедь, которой удостоился он сам. Но, к сожалению, не приходилось сомневаться в том, что Валлариксом двигали самые лучшие побуждения. А вот что двигало Ральгердом Аденором — это, как обычно, знал только сам Аденор.