Волчье время

— Он и правда был настолько плох?

— Не знаю, Ирем. Я не слишком объективен. Интарикс был на восемь лет старше меня, но это не мешало ему делать мне всякие гадости. Он отравил мою любимую собаку. Портил все, что, как ему казалось, должно быть мне дорого. Хотя, конечно, это еще ни о чем не говорит. Ему и самому тогда было четырнадцать-пятнадцать — слишком рано для того, чтобы судить о чьем-нибудь характере.

— Ты был младше, когда брал Олений брод, — хмуро заметил Ирем. Но Валларикс продолжал, даже не слушая. Должно быть, он так много лет не мог ни с кем поговорить о брате, что сейчас его буквально прорвало. Сэр Ирем понимал, что сейчас не время и не место для подобных откровений, но перебить своего спутника не мог.

— Один раз наш отец оставил Тара управлять столицей, когда отправлялся в Ярнис. Тару тогда было восемнадцать лет. Так вот, он вспомнил о традиции, по которой каждую весну камеры Адельстана принято освобождать от заключенных — наименее виновных просто выпускают, остальных отправляют мостить дороги или добывать руду. Но Тар как будто ошалел. Он приказал поставить виселицы на всех площадях и заявил, что к осени в столице не останется ни одного карманника. А для тех, на ком висело что-нибудь потяжелее простой кражи, он придумывал другие наказания. Меня там не было, но мне сказали, что кое-кого он даже затравил собаками — и все это при большом скоплении народа, словно кукольное представление на майской ярмарке. Отец вернулся несколько недель спустя и совершенно вышел из себя. Тогда-то он и вышвырнул Интарикса из города.

— А ворья меньше все-таки не стало?.. — спросил Ирем. И, заметив потрясенный взгляд Валларикса, поморщился. — Прости. Это я неудачно пошутил. Лучше скажи, что дальше делал этот Эверетт, твой родственник? Как он отнесся к тому, что наследник теперь ты?

— Как все, — пожал плечами Валларикс. — Отец собрал всю знать и приказал мне присягнуть. И они присягнули. Думаю, что в таком состоянии, в каком он тогда был, никто бы просто не посмел с ним спорить. И потом, по нашему закону Император вправе назначать себе наследника. Правда, по тому же самому закону предпочтение следует отдавать тому дан-Энриксу, который уже получил рыцарское посвящение и доказал, что он способен защищать свою страну. Теперь ты понимаешь, почему отец уже через два года взял меня в Каларию?..

— Да. Теперь понимаю. Подожди, я подержу тебе коня.

— На самом деле, это должен делать Ховард, — вздохнул Валларикс. — Похоже, он ужасно оскорбился тем, что я позвал тебя с собой, как будто бы не доверяю рыцарям из гвардии.

— И правильно не доверяешь. Твоя гвардия никуда не годится. Будь я на месте того человека, который решил тебя убить, я уже двадцать раз исполнил бы свое намерение.

— Но ты же видишь, что никто не собирается меня убивать. Ты ошибался, Ирем.

— Может быть. Но ты все-таки будь настороже.

Пока шел этот разговор, Валларикс спешился и медленно, с достоинством направился в сторону троих Миэльриксов. Мессер Эверетт держал массивную корону на весу, и плотные кожаные перчатки на его руках были такого же молочно-белого оттенка, как его колет.

Перчатки.

Несмотря на конец октября, день выдался солнечным и удивительно безветренным. Большая часть людей в толпе стояли с непокрытой головой и без плащей, и вовсе не из-за почтения к Валлариксу. Перчатки в данном случае казались совершенно лишней частью гардероба, еще более заметной от того, что ни у кого больше из стоявших у колонн вельмож их не было.

Ирем спросил себя, что это может значить.

— Дальше я должен идти один, — решительно сказал Валларикс, жестом приказывая спутнику остановиться. Рыцарь смотрел ему в спину и гадал, почему на душе у него так тревожно и так скверно.

А потом он вспомнил то, что слышал об аварских отравителях. Искусство тихого убийства у аварцев достигало небывалой высоты — они пропитывали ядами одежду или простыни, использовали надушенные письма и отравленные свечи, но особенно любили украшения, способные как будто бы случайно оцарапать кожу жертвы, так что через крошечную ранку в кровь попадал сильнейший яд.

— Стойте, милорд! — выкрикнул Ирем.

В торжественной тишине, повисшей над площадью в тот момент, когда Валларикс начал подниматься по ступеням, его голос показался резким, как удар хлыста. Ирему померещилось, что все столпившиеся у помоста горожане разом уставились на него. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Но раздумывать над этим было уже некогда — как, впрочем, и заботиться о соблюдении приличий. Оттолкнув с дороги попытавшегося ему помешать гвардейца, Ирем в несколько прыжков взлетел по лестнице наверх и, миновав ошеломленного Вальдера, оказался лицом к лицу с лордом Эвереттом.

— Снимите перчатки, монсеньор, — потребовал он.

— Что?.. Что? — пробормотал светловолосый Миэльрикс. Это вполне можно было списать на потрясение, поскольку повод изумляться у мессера Эверетта, несомненно, был. Но в тот момент сэр Ирем был склонен рассматривать эту растерянность как лишнее свидетельство дурного умысла.

— Вы что, оглохли, монсеньор? — осведомился он, не обращая ни малейшего внимания на воцарившуюся вокруг тишину и напряжение, из-за которого сам воздух вокруг них казался сгустившимся и неподвижным, как перед большой грозой. Сэр Ирем понимал, что, если Эверетт ни в чем не виноват, даже старинной дружбы с Валлариксом будет недостаточно, чтобы исправить его вопиющее, скандальное вмешательство в ход коронации. Но рыцарь был готов поклясться в том, что не ошибся. — Я сказал — снимите с рук перчатки! Или есть какая-то причина, по которой вам не хочется брать эту корону голыми руками?..

— Да кто вы такой?! И по какому праву здесь командуете?.. — возмутился Эверетт. Однако Ирем обратил внимание, что от его последних слов скулы у Миэльрикса побелели, сделавшись почти такого же оттенка, как и его праздничный колет. — Мой принц! Кто этот выскочка и почему он позволяет себе оскорблять ваших ближайших родичей?..

Лорд Ирем опасался, что Валларикс примет сторону своего родственника, но принц молчал, переводя взгляд с Ирема на Миэльрикса — и обратно.

— Объяснитесь, мессер Ирем, — произнес он, наконец. — В чем вы обвиняете моего дядю?

— В государственной измене. В Каларии многие считали, что ваш отец умер от яда. Я не вижу никакой причины, по которой монсеньор Миэльрикс не может взять эту корону в руки, если она не отравлена.

— Этот человек рехнулся! — громыхнул лорд Эверетт. — Вы что, верите в то, что он тут нес?

— Конечно, нет, — успокоительно заметил Валларикс. — Но, полагаю, это недоразумение будет очень легко уладить. Снимите перчатки. Как только мы убедимся, что в этой короне нет никакого вреда, сэр Ирем принесет вам положенные извинения.

— За такое одних извинений будет маловато! — процедил лорд Эверетт. Сэр Ирем обратил внимание, что дядя Валларикса беспокойно озирается, как будто бы ищет кого-нибудь в толпе. Он локтем прижал корону к груди и начал стягивать перчатки. Медленно. Ирем подумал, что успел бы десять раз переодеться, пока Эверетт стянул одну перчатку и принялся за другую. Про себя рыцарь отметил, что ни один из стоявших сзади близнецов не сделал ни единого движения, чтобы помочь ему и подержать корону. Зато лица у обоих Миэльриксов стали белыми, как соль.

Взгляд лорда Эверетта, устремленный на толпу, выражал откровенное отчаяние. На что бы он ни надеялся, было похоже, что его надежда оказалась тщетной.

Вслед за левой он стянул и правую перчатку, мельком оглянулся на своих кузенов — а потом внезапно сделал судорожный вдох, схватил корону Кметрикса обеими руками и надел ее себе на голову.

Валларикс ахнул. Когда Ирем вспоминал этот момент, ему всегда казалось, что дальнейшие события заняли меньше двух секунд. Лорд Эверетт нелепо пошатнулся, рухнул на колени и, мотая головой, попробовал сорвать с себя корону. Проще было бы снять с топорища боевой топор — казалось, что тяжелый обруч намертво пристал к его голове. А потом изо рта Миэльрикса неожиданно вырвался крик. Или, точнее, вопль, от которого даже у сэра Ирема, не отличавшегося впечатлительностью, по спине прошел озноб.