Волчье время

Олрис прикусил губу. Можно представить, что подумает дан-Энрикс, когда он расскажет ему правду.

В комнату вошел мэтр Викар, а вслед за ним — слуга, несущий ворох разноцветной ткани. Лицо ворлока было немного ошалевшим, а лицо слуги — сияющим, словно у человека, только что услышавшего потрясающую новость.

— Подбирайте себе чистую одежду, и пойдемте в город, — сказал ворлок тоном человека, думающего о чем угодно, только не о том, о чем он говорит.

Олрис замотал головой.

— Я должен найти Меченого. Это срочно!

Ингритт удивленно переводила взгляд с Олриса на мага — и обратно, видимо, пытаясь угадать, что на них вдруг нашло. Олрис упрямо сдвинул брови, приготовившись настаивать и спорить, потому что был уверен в том, что ворлок попытается узнать, в чем дело, или скажет, что дан-Энрикс слишком занят, чтобы отвлекать его по всяким пустякам. Но вместо этого маг несколько секунд внимательно смотрел на Олриса, после чего сказал:

— Понятно. В любом случае, я только что узнал, что лорд дан-Энрикс сейчас в Адельстане. Это близко. Если ты настаиваешь, то я провожу тебя к нему. Но для начала все-таки переоденьтесь. Лорд дан-Энрикс будет недоволен, если вы привлечете к себе лишнее внимание.

Стоя на верхнем этаже Книгохранилища, Безликий мрачно размышлял, что он здесь делает. Когда Отт уговаривал его довериться Саккронису и побеседовать со стариком без маски, Алвинн упирался до последнего. Он был уверен в том, что Отт сошел с ума, и ничего хорошего из этого не выйдет — в лучшем случае, Саккронис просто запретит «кромешнику» переступать порог Книгохранилища, а в худшем — в городе начнется паника, и к вечеру императорский дворец будет осаждать озлобленная, возбужденная толпа, требуя выдать «монстра» на расправу. Но Кэлринн уверял, что Алвинн заблуждается, и тот в конце концов махнул на все рукой и согласился на безумную идею Отта.

Кэлринн оказался прав. Узнав про его тайну, архивариус не выказал ни страха, ни брезгливости. Однако, проведя несколько дней в обсерватории Саккрониса, в которой тот не только наблюдал за звездами, но и проделывал огромное количество разнообразных опытов, Алвинн начал жалеть о том, что архивариус не впал в истерику и не попытался натравить на него всю Адель. По крайней мере, это бы не вызывало никаких вопросов. А вот то, что он, по милости Саккрониса, торчит на захламленном чердаке, среди стеклянных призм и полок с минералами, и позволяет чокнутому старику на пару с Кэлринном удовлетворять свое извращенное любопытство, именуемое для приличия «научным интересом» — это было совершенно не понятно.

Саккронис явно вознамерился составить полное описание «кромешников», подобного которому на свете пока не существовало (да и не могло существовать), и теперь добросовестно записывал, что кожа у Безликого сухая и холодная, как у змеи, сердцебиение значительно замедленно, а вот реакция, наоборот, в несколько раз быстрее человеческой. Кэлринн обычно принимал в происходящем самое активное участие и обсуждал с Саккронисом идеи новых опытов, ничуть не сомневаясь в том, что жертва их нелепых наблюдений — то есть Алвинн — будет только рад помочь им в этом деле. Эта искренняя и счастливая уверенность двоих ученых в его доброй воле всякий раз мешала Алвинну послать обоих «наблюдателей» туда, куда им, без сомнения, давно пора было отправиться.

Впрочем, сегодня Кэлринн припозднился. По подсчетам Алвинна, Отт должен был прийти в Книгохранилище, по меньшей мере, час назад. Должно быть, этой ночью они с Эстри, как обычно, сочиняли новую балладу и — опять же, как обычно — засиделись над этим занятием до самого рассвета, так что Кэлринн просто-напросто проспал условленное время.

Саккронис оптимистично заявил, что, раз Отт задержался, можно посвятить первую половину для тем измерениям, которые не требуют присутствия помощника, и для начала попросил Безликого ходить взад-вперед по чердаку, таская каменное мельничное колесо. Саккронис отмерял время по песочным часам и каждый раз, когда песок пересыпался до конца, считал его пульс. Через некоторое время архивариус торжественно отметил ускорение сердцебиения — те тяжести, которые они заготовили для опыта в прошлый раз, оказались неспособны утомить Безликого. Исписав цифрами пару листов, Саккронис попросил у Алвинна позволить завязать ему глаза и проверить точность его ощущений, для того, чтобы сравнить их с человеческими. От повязки Алвинн отказался наотрез, однако же закрыл глаза и позволил Саккронису проделывать над ним свои манипуляции, мысленно обещая самому себе, что завтра же положит этому конец. Впрочем, такие же обещания он давал себе вчера и позавчера.

Магия отвлекла его в ту самую минуту, когда стоявший рядом с Алвинном Саккронис положил на его раскрытые ладони две монетки и попросил определить, какая из них тяжелее.

«Никакая, они одинаковые» — собирался буркнуть Алвинн — но не произнес ни слова, потому что почувствовал ее_. Ощущение было таким, как будто в душном помещении внезапно настежь распахнули окна. Магия ворвалась в обсерваторию Саккрониса, как яростный весенний ветер. В ней было что-то властное, призывное, и вместе с тем прозрачное, как звук серебряной трубы.

Безликий пошатнулся и открыл глаза. Две полустертые от долгого хождения монетки по пол-медьки соскользнули на пол.

— Все в порядке?.. — озабоченно спросил Саккронис, взяв его под локоть так, как будто немощный старик вроде него мог помешать Безликому упасть.

Алвинн едва расслышал, что он говорит. Он готов был поклясться, что сейчас его сердцебиение, так поражавшее Саккрониса своей неторопливостью, сравнялось с человеческим и почти попадает в такт звучавшей вокруг магии — Безликому казалось, что внутри него растет что-то огромное, не помещавшееся в грудной клетке, и это ощущение было мучительно-приятным. Алвинн далеко не сразу осознал, что он испытывает счастье — ощущение, утраченное (как ему казалось, безвозвратно) уже очень много лет назад.

Алвинн знал эту магию — это была магия Седого и дан-Энрикса, неразличимая обычным слухом музыка, живущая в камнях Адели и в любом предмете, созданном руками Альдов. Люди считали эту магию непостижимой и невидимой, поэтому назвали ее «тайной» магией. Безликие, наоборот, воспринимали эту магию в самом прямом, пугающе конкретном смысле — как тепло и холод, звук и свет. Во время своей службы Олваргу Алвинн ненавидел эту магию, позднее, в заключении, воспоминания о ней вызывали чувство отвращения и удесятеренную тоску. Смешно сказать, в первую ночь после освобождения поступки Крикса представлялись Алвинну, как изощренное палачество — только такой благонамеренный кретин, как новый Эвеллир, способен был не только притащить спасенного Безликого в Адель, но еще и постоянно находиться рядом с ним, мучая пленника своим присутствием. Но, оказалось, к Тайной магии можно привыкнуть — точно так же, как к горевшей в его комнате жаровне с ароматными дровами, вдумчиво и тщательно приготовленной еде и тысяче других вещей, придуманных нарочно для того, чтобы доставлять людям удовольствие_, а значит, начисто лишенных смысла для Безликого, но, в то же время, не способных ему повредить. По сути, Истинная магия была довольно ненавязчивой. Прожив в Адели пару месяцев, Алвинн с внезапным удивлением отметил, что перестал обращать на нее внимание. Но именно сегодня этот тихий аккомпанемент, сопровождавший его жизнь в Адели, внезапно превратился в настоящий ураган ликующих аккордов. Алвинн помнил день, когда дан-Энрикс завладел наследством Альдов, но даже тогда мелодия Истинной магии не была такой громкой, торжествующей и внятной, как сегодня. Музыка твердила, что случилось что-то небывалое. Алвинн не представлял себе, что именно должно было произойти, чтобы заставить магию звучать подобным образом, но зато твердо знал, с кем это связано.

— Дан-Энрикс в городе, — сказал он вслух, и с удивлением услышал радость в своем голосе.

Не может быть, подумал он. Этого просто-напросто не может быть.