Страница 11 из 18
Место ночных посещений герра коменданта – не только конюшня, где сей рыцарь смерти седлает коня лихого, на котором пытается избавиться «от жутких картин», но и нечто более соблазнительное…
В тюремной исповеди палача Гесса, где он отчитывается в мельчайших деталях о немыслимом, перед нами верный долгу службы и приказу солдат – человек, «который с самого детства привык слушать только приказы: сначала отца, потом боевых командиров, потом мастера на заводе, потом рейхсфюрера Гиммлера. Он как будто ни в чем не виноват – он всегда старается честно делать то, что ему поручено. Своя жизнь, чужие жизни при этом не имеют никакого значения. Приказы не обсуждаются. Все человеческое в нем заморожено задолго до Освенцима» (из предисловия к книге Робера Мерля «Смерть – мое ремесло»).
Приказы – приказами… Однако в какой-то момент в тебе что-то прорывается – ты сбрасываешь с себя мундир – воплощение верховного цензора, ставшего твоим суперэго, отделяющим дозволенное от недозволенного…
И ты во власти не знающего идеологических и прочих границ изначального животного побуждения, не подконтрольной даже фюреру таинственной силы. И ты уже не солдат рейха – воплощение непоколебимой стойкости нордического характера, не бесстрастный распорядитель жизни и смерти сотен тысяч узников – но всего лишь одержимое темным вожделением слабое существо.
Подобно вору в ночи, ты прокрадываешься к ней, к той, которая помещена за колючую проволоку как преступница рейха, к ней, которая, по слухам, была еврейкой, которую ты можешь безнаказанно раздавить как насекомое – к своей узнице в заветную камеру-одиночку номер 26.
Но об этой слабости, унижающей достоинство «рыцаря» ночи, принадлежащего к элите убийц, ты не смеешь признаться даже себе.
Ты готов на листках бумаги поведать миру даже самые омерзительные детали творимых тобой злодеяний, но не смеешь даже обронить намек на «преступную» связь.
Ты испытываешь панический страх от мысли прослыть (даже посмертно) нарушителем кодекса пресловутой чести бездушной машины – корпорации убийц, служению которой торжественно присягал: «Эсэсовец, твоя честь называется верность» (нем. – «SS-Ma
«Если твой друг ведет себя недостойно, – убеждает подопечных головорезов Генрих Гиммлер, – ты должен сказать ему: "Уходи!". Ну а если он запятнал позором нашу форму, твой долг – дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел».
Никто из собратьев по цеху убийц оберштурмбанфюреру пистолета с одним патроном не вручил. Выстрел, с помощью которого нарушитель кодекса чести должен был добровольно расстаться с жизнью, не последовал.
Сведения о недозволенных страстях, не вписывающихся в кодекс мундира, мы черпаем из показаний потерпевшей – узницы подведомственного герр коменданту концлагеря Освенцим Элеоноры Ходис, которые зафиксированы в протоколах эсэсовского судьи д-ра Моргена (Nurnbg. Doc. №–2366) в процессе то ли судебного расследования, то ли дисциплинарной разборки, которой был подвергнут оберштурмбанфюрер по прибытию в Берлин, куда был отозван в ноябре 1943 года.
За дверью заветной камеры
Фашизм, полагает итальянский ученый, философ Умберто Эко, переносит свое стремление к власти также и на половую сферу. При этом воспитанный в духе перманентной войны и героических деяний адепт фашизма «играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса».
В минуты одолевающей его человеческой слабости наш герой, предпочитает использовать в качестве эрзаца пистолета свой фаллос.
«Насколько я помню, это было 16 декабря 1942 года, около 11 часов вечера. Я спала, как вдруг передо мной возник комендант. Я не слышала, как открылась дверь моей камеры и очень испугалась. В камере было темно» – вспоминает Элеонора Ходис.
Решив, что перед ней эсэсовец либо заключенный, узница вскрикивает в темноту:
«Что за глупые шутки! Я тебе не разрешаю».
В ответ послышался похожий на шипение звук:
«Пст!»
Огонек зажженного карманного фонарика осветил лицо коменданта.
«Я воскликнула: "Герр комендант!" Затем мы оба долго молчали…
Гесс произнес первые слова: "Ты выходишь".
– Я спросила: "Прямо сейчас?"
Он снова сказал
– "Нет! Веди себя тихо, об этом поговорим потом" – и сел на мою постель в изножье…
Затем он начал медленно сдвигаться с конца кровати и попытался поцеловать меня. Я попыталась защититься и поднять шум…»
Вместо того чтобы броситься на беззащитную узницу, безжалостно терзать ее трепещущую плоть, – то ли от страха, то ли от предвкушения подзабытых ощущений, – бесстрастный убийца умоляет ее умолкнуть и сохранить в тайне неожиданное посещение.
Первый визит к даме носит исключительно ознакомительный характер. И, посему, ограничивается скромной попыткой поцелуя. Он, безжалостный палач, вовсе не пытается брать ее силой. Ему не нужен полуживой на все готовый или инстинктивно сопротивляющийся труп. Ему нужна взаимность – растворенность в изначальном все соединяющем едином забытьи.
Не более результативно и следующее свидание:
«Он спросил меня, почему я всегда так скрытна в общении с ним. Я сказала ему, что как комендант, он для меня важная особа и что он женат. Он сказал, что я не должна беспокоится и что он знает, что делает. Он попросил меня быть его другом. Затем он снова попытался меня поцеловать и приласкать…»
Настойчивость оберштурмбанфюрера, с которыми он полон решимости доказать свою мужскую состоятельность в объятьях добровольно отдающейся женщины, завершаются победой. Ворота неприступной крепости распахиваются.
«Он спросил, следует ли ему уйти. Я сказала: «Нет». Он спросил, что я могу сказать. Я сказала ему, что он знает, что я могу сказать. Тогда он пришел ко мне в постель, и у нас было половое сношение».
Из последующих сеансов половых сношений в памяти узницы запечатлена ночь, когда в самый неподходящий момент раздался сигнал тревоги. Изнутри включили свет, и послышались шаги дежурного надзирателя:
«Голый Гесс скрылся за дверью, а я спрятала его униформу в постели… Когда все успокоилось, Гесс оделся и вышел. Но вскоре он вернулся и сказал, что не хотел бы выходить в лагерь, потому что там много людей. Он ушел от меня после часа ночи».
Обнаженный, трясущийся за дверью от страха предстать перед подчиненными без мундира герр комендант пытается одной рукой дотянуться до символа своей «истинной мужественности» – к эрзацу фаллоса – пистолету, прикрывая другой еще не успевшую расслабиться плоть.
Всего, по подсчету узницы, «у нас было четыре или пять ночных половых сношений».
Неизвестно, насколько – за время этих немногочисленных ночных сношений – Руди Гесс успел проявить себя успешным самцом. Тем не менее следует отдать должное их результативности – одно из осемений, которым он почтил лоно узницы, привело к зачатию новой жизни – дьявол зачал потомство.
В панике перед незапланированным последствием таинственной связи оберштурмбанфюрер предпринимает срочные меры – беременность должна быть прервана.
«Это было в апреле или мае 1943 года. Госпожа Регенштайдт сказала мне взять длинную иглу, чтобы открыть яичник, и положить внутрь калийное мыло… При помощи зеркала я попробовала это сделать и потеряла много крови, а место сильно распухло. Попытка оказалась безрезультатной». Плод дьявола остался неудаленным.
P. S. В своем «Предисловии» к «Автобиографическим заметкам Рудольфа Гесса» Мартин Брозат нам напоминает:
«Подретушировал Гесс и описание своих отношений с женщинами – например, он умалчивает об интимных связях с еврейкой, которые поддерживал, будучи комендантом Освенцима, и за которые чуть не предстал перед эсэсовским судом».