Страница 6 из 8
Тут случилось непредвиденное. Собака, послушно трусившая позади, внезапно рванулась вперед. Из-за близости козерогов я не мог окриком задержать Наля. Оставалось с отчаянием смотреть, как фокстерьер вцепился в зазевавшегося сурка. Свирепое рычание собаки и отчаянное верещание ее жертвы разом нарушили тишину долины. Невидимые до сих пор сурки кинулись к своим норам, и от зверя к зверю, от колонии к колонии понеслись пронзительные сигналы тревоги.
Я выглянул из-за камней. Два козерога исчезли, третий, готовый к бегству, настороженно смотрел прямо на меня. Я торопливо вскинул карабин. За спиной зверя вспухло облачко пыли, козел свечкой взмыл вверх и исчез. В спешке я не сменил прицел у оружия.
Вконец расстроенный, я сел покурить. Подбежала собака, успевшая прикончить злополучного сурка. Вид у Наля был столь победоносный, что наказать его не хватило духа. Да и не за что было. Мы оба охотники, каждому выпал шанс добыть крупного зверя. Фортуна улыбнулась ему.
Нарушенная выстрелом жизнь зеленой долины быстро пошла своим чередом. Со звонкими криками села рядом стайка красноносых галок-клушиц. По ямам, на месте раскопанной медведем сурчиной норы, кормился выводок краснобрюхих горихвосток, ярких, словно бабочки. Показались и сами хозяева нор. При виде сурков Наль рванулся навстречу новым подвигам, но я успел ухватить его за ошейник. От возбуждения челюсть у собаки отвисла и судорожно подергивалась, с губ стекали ниточки слюны. Я был отомщен за испорченную охоту, ибо видеть зверя и не кинуться на него было для Наля мучительно.
Из ближней норы выглянула мордочка любопытного сурчонка. Он долго озирался по сторонам, все дальше высовываясь наружу. Наконец, зверек встал столбиком у входа, смешно прижав передние лапки к толстому брюшку. Все привлекало его внимание – крики клушиц, тень пролетевшей птицы и, особенно, невиданная фигура человека. Несколько раз рядом показывался другой сурчонок, но тут же испуганно скрывался. Тогда первый храбрец принимался обиженно кричать, ему явно не хватало общества. Наконец, высунулась большая голова старого сурка. Несколько секунд он рассматривал меня, затем тревожно свистнул и исчез под землей. Тотчас скрылся и маленький, только задние лапки и тонкий хвостик мелькнули в отверстии норы.
Солнце уже низко стояло над горами, давно пора было уходить и нам. Только встав на ноги, я понял, как сильно устал. Прошло возбуждение охоты и путь вверх по долине оказался не так короток и легок, как я воображал. Быстро вечерело. Сурчиные семьи выстраивались у нор и провожали нас прощальным свистом. Оглядываясь назад, я их больше не видел, животные скрывались на ночь в свои подземные жилища. Пришла тревожная мысль: «Когда же мы будем нынче дома?» Перспектива возвращаться в темноте меня сильно беспокоила, но ускорить движение я был не в состоянии. Впору было радоваться, что упустил киика. Вынести отсюда мясо не хватило бы сил, а оставленную тушу непременно растащили бы грифы.
Особенно тяжко было взбираться обратно на гребень, с которого я заметил козерогов. Сыпучий склон круто уходил вверх. Каждый метр подъема давался с трудом, отяжелевшие ноги дрожали от перенапряжения, рот жадно ловил воздух, но не успевал напитать легкие кислородом. Лишь однообразные тягучие мысли стучали в голове: «Дойти вон до того камня. А теперь до следующего…» Солнечные лучи перегнали меня и уходили все выше по склону, оставляя за собой густую тень. Когда я из последних сил выбрался на гребень, только вершины окрестных гор еще светились в последних лучах солнца.
Наш лагерь находился близ устья ручья, впадавшего в Сарез. Ручей слабо шумел по другую сторону гребня, на который я выбрался. Чтобы облегчить дорогу домой, я решил двигаться вниз по его течению.
С началом спуска как будто прошла усталость. Мы с Налем почти сбежали в верховья ущелья, где талые воды снежников сливались в небольшой ручеек, и споро пошли вдоль него. Стемнело. Приняв притоки из боковых ущелий, ручеек смотрелся уже небольшой речкой, с шумом катившейся по возрастающей крутизне. Большие и малые камни сплошь покрывали дно ущелья. То один, то другой берег речки оказывался непроходимым, приходилось брести через ледяную воду или прыгать по мокрым камням, едва различимым в темноте. Наль уже не выбирал дороги и понуро брел следом.
Прошел час, второй. Я ждал, что ущелье вот-вот распахнется и за очередным его поворотом откроется темная долина Сарезского озера и станет виден отсвет лагерного костра. Или светлячки фонариков в руках товарищей, которые наверняка беспокоются и вышли меня встречать. Поворот сменялся поворотом, но ущелье оставалось все таким же тесным и угрюмым. Было почему-то неловко нарушать покой ночи, но я дал сигнальный выстрел. Грохот прокатился по ущелью, долго затихал вдали, но ответа не было. Вдобавок стреляная гильза мертво застряла в патроннике и карабин вышел из строя. Вскоре путь преградила снежная арка, под которую с ревом уходил поток. Ничего похожего вблизи нашего лагеря быть не могло. Стало очевидным, что я заблудился.
Идти обратно не было сил. Из камней я сложил заслон от холодного ветра, расчистил небольшую ямку и лег. Усталая и голодная собака прижалась ко мне и тут же заснула. Я же не мог сомкнуть глаз. Только в высокогорье приходит такая страшная усталость, когда неспособен уснуть, не хочется есть и нет сил даже переменить неловкую позу. Беспокойные мысли крутились в голове. Я вспоминал весь свой путь и не мог понять, как сумел заплутаться. Угнетала и мысль о товарищах – им тоже предстояла тревожная ночь, в горах пропал человек. Никто не мог знать, где я очутился. Стоит оступиться и повредить ногу, выбраться отсюда будет невозможно. Впервые пришло в голову, что ненавистная инструкция по технике безопасности в горах не столь бесполезна, как казалось раньше.
Время шло томительно медленно. Лоскут ночного неба, видимый со дна ущелья, беспрестанно пересекали сияющие полосы метеоритов. Иногда со склонов начинали катиться камни, все ближе и ближе, возможно ночной зверь проходил по осыпи. Ворчал проснувшийся Наль, рука машинально тянулась к бесполезному карабину. Но все смолкало, только речка продолжала свой шумливый бег.
Разгоряченный ходьбой, я сперва не почувствовал, как упала температура. Холод скоро напомнил о себе и без труда пробрался под легкую одежду. Развести огонь было не из чего, кругом громоздились одни камни. Чтобы немного согреться, я сунул под штормовку дремлющего Наля и передвигал эту живую грелку с места на место. Ныли замерзшие ноги, мокрые ботинки и брюки заледенели. Наконец, холод стал нестерпимым, пришлось подниматься.
Я медленно побрел назад, вверх по течению речки. Все мелкие ручейки и лужи сковало морозом. Звонко трещал под ногами лед, встречный ветер обжигал лицо и руки, задувал под куртку. Из-за склона показалась луна. При подъеме местность казалась иной, чем при спуске вниз по ущелью. Речка не раз делилась на два одинаковых потока и было не понять, вдоль которого из них идти дальше. В лунном свете выступали причудливых очертаний скалы и камни, не запомнившиеся по пути сюда. Я стал подозревать, что в темноте опять сбился с дороги. Снова поворачивать назад? Угроза блуждать по теснинам ручьев в поисках выхода приводила меня в отчаяние.
Немного успокоил меня череп верблюда, смутно белевший в рассветных сумерках. Его мертвый оскал показался желанней дружеской улыбки. Этот приметный череп, бог знает как попавший сюда, я запомнил с вечера, когда спускался вниз по ручью.
Быстро светало. Когда я поднялся до верховьев ручья и выбрался на гребень, первые лучи солнца вырвались из-за дальних вершин.
И тотчас все кругом переменилось. Тени ночи быстро спускались в ущелья, засинело серое небо, склоны гор окрасились в лиловые, оранжевые, нежно-розовые тона. Впервые я видел, как на короткие минуты восхода исчезает дневная однотонность Памира, и горы предстают во всем великолепии цвета. Эти краски я узнал впоследствии на гималайских пейзажах Николая Рериха: художник ведал секретом утренней красоты гор.