Бомба в голове

– Я полагал, она является проводником религиозных взглядов.

– Религия, как известно, есть опиум народа.

– Вот как?

– Именно так! А вы думали, кому-то там наверху есть дело до ваших химер? Учёному искать объяснения на небесах по меньшей мере наивно. – Виталий завёлся. – И мне вы, в сущности, никак не сможете возразить, поскольку всю нелепость теологии я давно уже уяснил до самого основания. Наука основана на фактах, а теология – на предположениях. Против здравого смысла и логики она слаба, как, впрочем, была слаба изначально. А процветает потому, что люди ленивы и не хотят знать больше, чем им говорит сосед. А уж если у собеседника бойкая речь и душевные складки на лбу, его тут же готовы записать в свои наставники.

Учёный улыбнулся с таким видом, будто заведомо знал больше, чем Виталий. Он не допускал снисхождения, что при его широком кругозоре и умении вести диалог ещё сильнее подчёркивало разницу в классе.

– Вы молоды и потому бескомпромиссны, – сказал он. – Однако реальная жизнь не состоит из одних лишь плюсов и минусов, кое-где встречаются пробелы, многоточия. Обычно тратишь себя на то, чтобы избавиться от неопределённостей, но с годами они только прибавляются, растут как снежный ком. И, набив себе шишек, накричавшись в порыве экстаза «да!» или «нет!», постепенно начинаешь понимать: эти самые неясные, многозначительные пустоты и наполняют реальное бытиё, а плюсы или минусы мы присваиваем событиям только для себя, поскольку в масштабе человечества они не имеют ровным счётом никакого значения. По прошествии некоторого времени начинаешь удивляться: чего ради ломал копья? Почему устроил свой мир так, а не иначе? Зачем поддался ярым убеждениям, так красиво отметающим мелкие соблазны? С какой стати поддерживал одних и ненавидел других? И вот тогда приходит прозрение: ты только барахтался среди событий, ничего в них толком не поняв. Твой ум был занят чем-то мелким, потому что глобальное находится в нас самих. Ты был пленником иллюзий. Всё до этого свидетельствовало лишь об отсутствии опыта, не только бытового, но и опыта познаний. К знаниям ведь тоже можно идти разными путями.

Канетелин отвернулся, сосредоточившись на мысли, при этом зная, что его внимательно слушают, точно он выступал с речью среди ярых своих поклонников.

– Человек, напичканный информацией, всё время ищет ей подтверждения. Он спокоен и в ладу с самим собой, если видит, что получал вполне достоверные сведения. События неизвестной природы, неординарные, сверхнеобычные, вызывают у него сначала любопытство, потом тревогу и в конце концов панику. Ему страшно за своё будущее. Он не видит выхода, не знает, что делать и чему учить других. Обычно говорят, что он бессилен перед натиском природы. Но он бессилен только потому, что не может с нею слиться, он этого не умеет. Мы не можем противостоять стихии и глобальным космическим явлениям. Наша функция в другом: упорядочить отношения и, соответственно, знания внутри сообщества, в том малом кусочке пространства и времени, в котором мы обитаем. Функция человечества в том, чтобы выжить. Надеюсь, с этим вы согласны?

– Согласен.

– Так вот, представьте, что один из миллионов, вполне умный, просвещённый человек, вдруг получает возможность управлять потоками вещества вне нашего информационного поля. Он не понимает происходящего процесса. Он не способен ни описать его, ни проанализировать, но он видит, что данный процесс работает, работает с завидной регулярностью, и даже есть способ вызывать его искусственно. Вы знаете, что Белевский несколько раз использовал установку несанкционированно?

– Вы же говорили, что полученный процесс неуправляемый.

– Я надеюсь, что он неуправляемый. Он не должен быть управляемым. Но, возможно, Белевскому удалось в этом плане что-то обнаружить. Это его тайна, о которой мы теперь можем только догадываться. Те его записи, которые мне недавно показывали, есть лишь результат обычной рутинной работы, не более.

– И вы ничего не можете предположить?

– Предполагать можно что угодно. Но любая гипотеза требует экспериментального подтверждения, что является долгим и дорогим удовольствием. Я ещё раз говорю: наши исследования лежали в совершенно другой плоскости.

«Неужели он попытается всё спихнуть на Олега? Что за наивность. Кто же поверит, что он ничего не знал?» – подумал Виталий.

– А почему он тогда сам погиб? Случайность?

Канетелин развёл руки:

– Понятия не имею.

Он уселся и опять потускнел, будто устал от бездушия донимающего его дилетантства.

– Материя тонкое вещество, – резюмировал он, – и в то же время глобальное. Иногда она излишне любопытных поглощает. Во всём нужна отведённая нам свыше мера, иначе благо превращается в порок, как, например, способность некоторых детей замучивать своей любовью животных.

Виталий уже несколько минут перебирал пальцами брелок от ключей: сначала в кармане, затем достав его и теребя перед собой.

– Вы можете объяснить поподробнее, хотя бы в первом приближении, как были произведены эти взрывы?

Канетелин посмотрел на него несколько вызывающе.

Чем бы таким необычным мог отличаться этот непростой посетитель, чтобы заставить уделить ему чуть больше внимания, чем он заслуживает? Он явно не верит учёному и не знает, с какого боку к нему подступиться, дабы, не обладая компетенцией спецорганов, сделать разговор более продуктивным. Однако что-то в нём всё же настраивает на позитивную волну, подталкивая отнестись к нему с уважением и доверить ему информацию о некоторых аспектах проблемы. Ну что ж. Наверное, там знают, что делают. Хотя учёный не совсем понимал, почему выбор пал именно на этого журналиста, пусть даже он и являлся другом его помощника.

– Я расскажу вам. Расскажу всё, что смогу рассказать, – Канетелин сделал философский жест рукой. – Но если вы думаете, что узнаете что-то совершенно конкретное, то смею вас разочаровать: никаких разгадок не будет. В ином случае я бы с вами теперь не беседовал. Я, заметьте, не изолирован, не убит, не накачан транквилизаторами, а свободно рассуждаю с вами о погоде и нравах, имея, правда, устойчивое подозрение, что вам хотелось бы услышать от меня нечто иное. Так вот, я готов поделиться с вами некоторыми подробностями наших наработок, но прежде позвольте мне небольшое отступление, без которого вы не поймёте суть проблемы. Ибо суть её не в научных достижениях, а в людях, в нас с вами.

– О да, конечно. Люди – это сложный материал, – счёл необходимым вставить Виталий. – С ним можно долго упражняться, так и не поняв его структуры. Но зато будет возможность потом бить себя по ляжкам: «Чёрт возьми, вот этого как раз я и не мог предвидеть». Мир устроен так, что человек ответствен только за свои деяния, поэтому попытки покопаться в чужой душе выглядят всегда нелепо. Его помыслы и чувства есть его личное дело, но никак не общественное. Он никогда не откроется вам до конца. Или он глупый человек.

– Однако его слова и поступки говорят о многом, в том числе и о том, что он может сделать в будущем.

– Допустим.

Продолжение последовало не сразу. Канетелин был настоящим актёром. Всё отчётливее вырисовывались его манеры, он умело использовал интонацию и выдерживал глубокие паузы, отчего его речь становилась весомее и ярче. Поистине в нём пропадал драматический талант.

– Мне всегда казалось, что мы с Белевским очень похожи, – сказал он. – Я его хорошо понимал – и как учёного, и как человека. Наверное, поэтому я и сделал на него ставку как на основного продолжателя моего дела. Он обладал научной хваткой, быстро соображал, умел увидеть главное в цепочке разрозненных, казалось бы, данных. И при этом никогда не выпячивал своё «я». Может, он держал его на привязи – до поры до времени, – но мне слабо в это верится. Быть открытым в столь сложном научном пространстве, коим являлся наш коллектив, где постоянно шла борьба за первенство, борьба нервов, по-моему, невозможно. Но я его чувствовал: в последнее время в нём копилось раздражение. Знаю по себе: ты внешне спокоен, но в отдельные критические минуты нервы не выдерживают, и следует срыв. В принципе ничего страшного, но если подобный рецидив далеко уже не первый, тогда они могут вылиться в серьёзный недуг.