Бомба в голове

Прикрыв дверь, Захаров проследовал в свой кабинет. Предстояло серьёзно поразмышлять: он с нетерпением ожидал того момента, когда сможет спокойно обдумать свои дела, ни на что не отвлекаясь. Усевшись в гостевое кресло, он прислушался к воцарившейся в доме тишине и сосредоточенно уставился перед собой.

На стене мерно тикали часы. Письменный стол олицетворял собой лёгкий творческий беспорядок, чего он практически никогда себе не позволял. Последние события в клинике выбили его из колеи. Он перестал заниматься другими делами, поражённый необычной формой психического расстройства и удивительной саморегуляцией организма, с которой столкнулся впервые в жизни. Конечно, если при этом пациенту никто «не помогает» помимо него.

Вчера вечером произошло нечто. Сестра на этаже передала, что с ним хочет поговорить Канетелин.

– Он так и сказал? – поинтересовался Захаров.

– Да. Ему как бы очень неспокойно, и он хотел бы поделиться с вами своими подозрениями.

– Хм, интересно. Последние дни он спит как убитый. Я уже думал, что он успокоился… Хорошо, я пошлю за ним санитара.

– В этом нет необходимости, он сидит в приёмной.

– В приёмной? Это вы его привели?

– Да. Вы знаете… – Сестра неопределённо пожала плечами. – Он теперь нормальный.

Захаров не понял, о чём она говорит, но разбираться не стал.

– Зовите.

Однако когда Канетелин зашёл в кабинет, удивлению Захарова не было границ. Уверенной походкой, без каких-либо признаков помутнения рассудка к нему приблизился не пациент его клиники, а вполне здоровый человек, будто пришедший по поводу содержания здесь его любимого родственника. Захаров видел многих людей с психическими отклонениями и заблуждаться в данных вопросах не мог. Перед ним стояла личность – с ясным взглядом, чётким контролем своего поведения, вполне обыденными манерами. Столь редкостного преображения в его практике ещё не встречалось. Он не верил своим глазам. Уж не сон ли это? Даже с учётом того стремительного прогресса, с которым физик, пройдя стадию утраты умственных способностей, вновь ощутил себя человеком, Захаров полагал, что пройдут по крайней мере долгие месяцы, пока тот снова научится думать, принимая адекватные формы поведения. Но так быстро выйти на уровень рационального из глубокого кризиса представлялось делом совершенно немыслимым. «Если он ещё и рассуждает как учёный, то это просто волшебство», – подумал Захаров, рассматривая пациента в упор.

Первая же мысль, пришедшая в голову академику, касалась того, что Канетелин до этого момента умело симулировал болезнь. Неизвестно зачем – у людей возникают разные проблемы, в том числе и проблемы с законом, чтобы таким вот образом скрываться от преследования. Однако он прекрасно понимал, что это невозможно. Любой врач-психиатр, даже менее опытный, чем он, без особого труда способен отличить подобного рода притворства. Некоторые отклонения в поведении человека подделать нельзя, это прекрасно известно, так что разоблачить в обмане даже искусного актёра можно в два счёта. Но тогда как всё это объяснить? Что такого произошло с этим человеком, чего Захаров не знает, из-за чего теперь его пасут спецорганы? Мало этих таинственных ночных фокусов, так теперь ещё и в сфере его непосредственных знаний образуется прореха, грозящая одним махом вытряхнуть через себя весь его многолетний научный багаж. Этот физик и удивлял его, и в той же мере теперь раздражал своей уникальностью и непредсказуемостью.

Канетелин будто выжидал, что скажет доктор. Его лицо было спокойным, а взгляд сосредоточенным.

– Рад вас видеть, Ларий Капитонович, – невозмутимо заявил Захаров и протянул пациенту руку.

Тот смело её пожал, будто они были большими друзьями, но никак не соответствовали статусу доктора и больного.

– Как ваше настроение?

– Скверное, – ответил Канетелин, не сводя с Захарова глаз. – Последние дни меня всё больше мучают кошмары. Собственно, поэтому я и попросился к вам на приём.

Он говорил так, будто в данную минуту решалась вся его дальнейшая судьба. Доктор жестом указал сестре оставить их одних и предложил пациенту сесть.

– Расскажите, что вас беспокоит. Как вы сегодня спали?

Канетелин на мгновение запнулся, точно не зная, с чего начать. Если он соразмерял свои ощущения с возможностью правильно передать их словами, это указывало на то, что он явно желает, чтобы его поняли.

– Спал я крепко, но мне теперь являются непонятные видения. Они ужасны.

– Ужасны теперь? А до этого вас кошмары не мучили? Вы мне рассказывали про них уже несколько раз.

Больной напрягся. Видимо, откровенный разговор с предельной мерой доверительности давался ему совсем не просто.

– Доктор, я помню, что я вам говорил. То, о чём я рассказывал, было частью моего потерянного сознания, со всеми моими ощущениями во сне и наяву. Для меня сон и явь тогда практически ничем не отличались. Я был вневременным существом, словно ходячая сомнамбула, и порой, наверное, не очень спокойная. Вы можете даже не показывать мне те записи, которые демонстрировали прошлый раз, я всё знаю. Для меня это жуткие воспоминания, но это не главное.

Нет, он был далеко не прост, он внутренне готовил монолог, Захаров даже за него порадовался. То достойное спокойствие, с которым он вошёл в кабинет, являлось лишь формой представления себя в новом качестве. Однако теперь уже определённо можно было сказать, что он справляется со своей новой ролью блестяще.

– Что же главное? – поинтересовался Захаров.

– Я стал различать кошмары, потому что начал о них думать, как-то сопоставлять с теми фантазиями, которые возникали у меня, когда я был… – пришлось мучительно подбирать нужное слово, – ещё тогда, – он указал пальцем себе за спину, – ненормальным.

Прошли секунды, прежде чем разговор возобновился. В связи с последними словами, похоже, он сам себе показался слишком самонадеянным. Захаров открыл было рот, но дал говорить пациенту, видя, что тот намерен продолжать.

– И вот, что я заметил. Те странные видения, что преследовали меня в течение моего помешательства, выглядят теперь какой-то сказкой. Они неестественны, потому что нереальны. Это всего лишь сны. Люди видят множество таких, не придавая им никакого значения, поскольку те никак не влияют на их жизнь. Однако мои нынешние видения вполне конкретны по содержанию и будто целенаправленно меня пугают. Самое страшное то, что они являются мне не во сне, а наяву. И я меньше всего склонен думать, что это какие-либо галлюцинации.

– Ну, самому вам определить это сложно. Сознание может неявно управлять эмоциями. Нередко оно тщательно маскирует свои функции, дабы вы жили и действовали в привычном вам ритме и сами себе не навредили. Человек – самодостаточная система. Если у вас подобные видения, то это, скорее всего, отвлекающий манёвр организма.

Захаров вдруг поймал себя на том, что слишком увлекается разъяснениями.

– Так что вы конкретно видите? В каких ситуациях? Постарайтесь это поподробнее описать.

Канетелин заволновался:

– В последнее время я пребываю в каком-то жутком состоянии, я ничего не понимаю. Мне страшно. Поверьте, со мной творится что-то невероятное, чему я не могу найти объяснений.

Доктор внимательно смотрел на пациента. Выслушивать подобные истории ему приходилось довольно часто.

– Скажите мне, – обратился к нему Канетелин, – если вы, находясь в тёмном помещении, закроете глаза, что вы увидите?

Захаров неопределённо вскинул брови:

– Ничего. Полнейшую темноту.

– Нет. Если присмотреться внимательнее, то на фоне черноты вы всё же увидите отдельные пятна и разводы. Зеленоватые такие. При этом они находятся в постоянном движении. – Он уставился на доктора, надеясь на подтверждение своих слов.

– Пожалуй, да. Действительно. Но это всего лишь отображение на сетчатке неоднородностей жидкой среды, в которую погружён хрусталик. Они незаметны, когда он пропускает световые лучи.

– Возможно, так. Но почему эти искажения складываются у меня во вполне различимые портреты? Вы можете это объяснить?