Страница 5 из 13
– Что ты на меня так смотришь? – прошипела Дара. – Не нравлюсь? А раньше нравилась. Забыл, как ты?..
– Заткнись, шлюха.
– А ты-то кто такой? Том Круз? Ты – полное ничтожество! Если бы я не вытащила тебя из твоего затхлого театра, ты так и сдох бы в пыльных кулисах! Ты…
Но он не стал больше слушать.
Приехав к матери, Алымов целый вечер метался между ванной и унитазом – его выворачивало при малейшем воспоминании о Даре. Стоя в очередной раз под душем, он чуть не плакал от стыда и унижения и, если б мог, разбил бы голову о кафельную стену. Сергей не хотел, не мог ее больше видеть. Не видеть, не слышать, не помнить. Ни ее, ни режиссера-любовника. Но уже завтра надо было ехать на съемки – шоу должно продолжаться. Он еще не знал, что шоу только начинается. Встревоженная мама отпаивала его крепким чаем с лимоном, ничего не спрашивая, и Сережа сам сказал, опустив голову:
– Я развожусь с ней.
– Ничего, ничего, все образуется, не переживай, дорогой.
Он отправился было на тренажеры, но сил никаких не было, и, бесцельно побродив по квартире, пришел к маме, которая вязала перед телевизором. Он сел на пол у ее ног и прислонился к коленям. Илария Львовна отложила вязанье и стала гладить его по голове.
– Что ты смотришь? – спросил он, чувствуя, как снова подступают слезы.
– Нашла старое кино, там твой дед играет.
Фильм был черно-белый, наивный, пропитанный советскими штампами, но поразил Алымова не-обыкновенным целомудрием и чистотой отношений между героями. Дед Горячев – еще совсем молодой и плакатно-красивый, изображал комсорга на заводе: обличал тунеядцев и боролся за повышение показателей, заодно выводя на путь истинный заблудшую комсомолку. Комсомолка смотрела на своего спасителя так, что сразу становилось ясно: влюблена не только героиня, но и сама актриса.
– Сейчас будет сцена собрания, смотри внимательно, – вдруг сказала мама. – Покажут зал, в первом ряду в центре увидишь девушку с косами. Это твоя бабушка, мать Олега.
Алымов покосился на маму, которая неотрывно смотрела на экран – впервые в жизни она назвала отца по имени. Он взял ее руку, которая так и лежала у него на плече, и поцеловал.
– Вот, смотри.
Сергей увидел светловолосую девушку с широко распахнутыми глазами – она смотрела прямо в камеру, как бы на оратора, стоявшего на трибуне, и перебирала пальцами кончик косы, потом улыбнулась…
Сергею вдруг стало так тошно, что он, не выдержав, уткнулся в материнские колени и простонал:
– Ну почему, почему я такой идиот!
На следующий день на съемках Дара держалась как ни в чем не бывало, а режиссер отозвал Алымова в сторону:
– Слушай, ты извини, что так вышло. Она мне сказала, что у вас все кончено, разводитесь – вот я и поперся, как дурак.
– Теперь разводимся, – процедил Алымов сквозь зубы.
– Вот черт! Но ты доиграешь? У тебя ж контракт, ты помнишь?
– Доиграю.
Алымов так посмотрел на режиссера, что тот побледнел и слегка попятился, ожидая удара. Но Сергей сдержался. Из развода Дара устроила целое шоу – но развод оказался самой меньшей из последовавших неприятностей: Дара с той же страстью, с какой прежде вещала всему миру об их с Алымовым несказанной любви, взаимопонимании и доверии, теперь рассказывала о его чудовищном эгоизме, паталогической жадности, пьянстве, жестокости и постоянных изменах. Пресса жадно накинулась на растерянного Алымова, который недоумевал и попытался было говорить с Дарой: он ушел от нее без судов и разборок, оставил ей квартиру, а деньги она предусмотрительно прибрала сама, сняв с общего счета – так чего ей еще надо, какого рожна? Ничем хорошим этот разговор не закончился, только у журналистов желтой прессы появилась новая тема: «Известный актер театра и кино преследует свою бывшую жену». Он плюнул и отступился.
Сергею было мучительно стыдно перед мамой, которая вынуждена читать всю эту грязь. Алымов прятался от журналистов и чувствовал себя загнанным зайцем. Главное, он никак не мог понять: почему, за что? Друг Савва, отбирая у Алымова очередной глянцевый журнал с очередным интервью Дары, которое Сергей читал с болезненным отвращением, сказал:
– Прекрати этот мазохизм. Что ты душу себе рвешь? Забудь эту суку раз и навсегда.
– Савва, но ведь это же все вранье. От первого до последнего слова.
– Вот и не читай. Какого хрена ты вообще читаешь это дерьмо?
– Я пытаюсь понять…
– Зачем? Зачем тебе это понимать? Да там и понимать-то нечего! Нападение – лучший вид защиты, только и всего.
– Это она так защищается? От меня? Но я же не нападаю на нее. И не собирался.
– Да она-то этого не знает, Сереж! Она по себе судит. Решила, что ты сейчас ей всю карьеру поломаешь.
– Черт знает что… И как мне теперь жить?
– Как жил, так и живи. Плюнь и разотри. Это все забудется через неделю, я тебя уверяю.
Но сколько ни утешали Алымова друзья и близкие, он мучился, не спал ночами и ловил себя на том, что без конца принимает душ, смывая несуществующую грязь. Сергей старался не вспоминать Дару – он ненавидел ее так, что руки сводило от желания придушить. Ненавидел, да. Но после очередного припадка ненависти она снилась ему в самых непристойных позах и сценах, так что просыпался он разбитым и уничтоженным.
А потом умерла мама.
Внезапно.
Он пришел поздно вечером и нашел ее, бездыханную, перед включенным телевизором. И жизнь Алымова окончательно рухнула. Он физически ощущал свою вину – непоправимую, бесконечную и невыносимую. Сергей, наверное, запил бы, если б мог, но его организм не переносил алкоголя ни в каком виде. Поэтому он маялся, не зная, что с собой делать – как, каким способом избыть эту боль? Горе и чувство вины оказались просто неподъемными. Все это время он жил у Веры Павловны, бывшей жены деда Горячева, при которой он родился и которую с детства привык звать теткой. Он был не в силах вернуться в дом, где умерла мама. Первый месяц Сергей вообще не помнил, но тетка уверяла, что спектакли он отыграл нормально. Понимал, что мешает Вере Павловне: несмотря на далеко не юный возраст, у нее была весьма бурная личная жизнь. От тетки он и сбежал к Савве на дачу – уж очень Вера Павловна доставала своей сочувственной заботой. Да и вообще, шуму от нее слишком много. Сергею хотелось собраться с силами, подумать, как жить дальше. Надо было возвращаться домой. Он оттягивал этот момент, вот и к Савве даже поехал, обманывая сам себя: в тишине ему, видишь ли, побыть надо! Еще не тошнит от этой тишины? Савва долго колебался: стоило ли отпускать Алымова одного?
– А ты там никаких глупостей не наделаешь?
Сергей угрюмо ответил:
– Не бойся, я об этом больше не думаю.
– А думал?
– Да не слишком серьезно, – признался Алымов. – И вообще, какой-то фарс получился. Я у тетки был, полез зачем-то в холодильник, смотрю – бутылка водки. И вдруг подумал: да вот же выход! Хоть напьюсь раз в жизни. Ну, достал. А там такая штучка на горлышке…
– Дозатор.
– И я, как дурак, не смог справиться, представляешь? Не льется, и все!
– Ну да, она ж холодная, загустела…
– И уронил. Разбил, конечно. Думаю: даже этого я не смог. А потом представил, как придет тетка и скажет: «Поллитру? Вдребезги? Да я тебе за это!» – и мне так смешно что-то стало. Ну, и все. А потом мне подумалось: а вдруг они меня обманывали всю жизнь? Ну, про непереносимость алкоголя? Боялись, что я на отцовскую дорожку сверну? Я-то ничего такого про себя не помню. Вот хохма была бы, если б я выпил – и ничего. Но проверять что-то не захотелось.
Савва только покачал головой, но слегка успокоился: раз Алымов может шутить – значит, пошел на поправку.
Глава 2
Что скрывал снег
Полив герани, Сергей натянул куртку и снова отправился чистить дорожки. Он дошел до угла дома, когда послышался рев мотора, звуки резкого торможения и крики – Алымов выглянул за калитку. Машина стояла у одного из соседних домов, а на крыльце происходила какая-то возня. Потом дверь захлопнулась, и кто-то забарабанил в нее, крича: