Страница 11 из 13
Ничего особенно хорошего пока не было – Сергей маялся дома, изнуряя себя на тренажерах, и отворачивался, проходя мимо комнаты мамы, куда зашел после похорон только один раз, за Чеховым. На Иванова его все-таки утвердили, начались репетиции, на которых не все получалось, и Сергей пытался понять, как наладить отношения с режиссером. Он все время чувствовал обоюдное напряжение, возникающее между ними при любом общении. В институте Сергей мало знал Синицкого – у них были разные факультеты и компании. Сейчас же, наблюдая его каждый день, Сергей чувствовал, что Синицкий проникается к нему уважением.
Синицкого в театре прозвали Замороженным Умником. У него было некрасивое, но мужественное лицо, длинный нос, тонкие губы и высокие залысины. Он строго держал дистанцию, обращаясь ко всем исключительно по имени-отчеству. Когда что-то нравилось, мрачно говорил: «Годится», когда не ладилось – «Так не пойдет». Синицкий избегал показов, хотя делал это прекрасно – старался разъяснить словами, чего добивается от актера. Хуже всего обстояло дело с доктором Львовым, которого играл Леша Скворцов – удивительно добрый и беззлобный молодой человек. Именно поэтому ему никак не давалась та яростная ненависть, которой добивался режиссер: в свои двадцать шесть лет Леша не обзавелся ни одним врагом, всех любил и искренне не понимал, как это – ненавидеть кого-то до скрежета зубовного? Он старался, но получалось плохо.
– Готовый князь Мышкин, ты подумай! – в перерыве сказал Алымову Савва, игравший Боркина. – Такой же юродивый.
– И не говори. Надо Деду намекнуть – пусть «Идиота» поставят.
– Да нет, не вытянет. Молод еще. Это он по жизни идиот, а так… «Так не пойдет», – скопировал Савва интонацию Синицкого.
После перерыва Синицкий вышел на сцену, походил там, потирая лоб, потом обратился к Леше:
– Что же нам с вами делать, Алексей Анатольевич? Так не годится. У вас получается какое-то жалкое существо. А он вовсе не жалок, нет! Это сильная личность. Не зря же он именно Львов. Да, сильная. Хотя и ограниченная. Но! Львов болен Ивановым. Очарован им. Да-да, именно так! И поэтому ненавидит. Не может освободиться. Понимаете? А Иванову до него и дела нет. Он помнит о существовании Львова только потому, что тот лечит его жену. И все.
– Ну да, – неуверенно ответил окончательно запутавшийся Леша.
– Давайте мы сделаем вот что: Сергей Олегович, вы можете сыграть за Скворцова?
– Да, пожалуйста. – Алымов удивился, но не подал виду.
– После реплики: «Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу». Начинайте.
Алымов встал на место Леши:
– Проклятый характер… Сейчас… «Проклятый характер! Опять упустил случай и не поговорил с ним как следует… Не могу говорить с ним хладнокровно! Едва раскрою рот и скажу одно слово, как у меня вот тут начинает душить, переворачиваться, и язык прилипает к горлу. Ненавижу этого Тартюфа, возвышенного мошенника, всею душой… Вот уезжает… У несчастной жены все счастье в том, чтобы он был возле нее, она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один вечер, а он… он не может… Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть один вечер проведет дома, то с тоски пулю себе пустит в лоб. Бедный… ему нужен простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость… О, я знаю, зачем ты каждый вечер ездишь к этим Лебедевым! Знаю!»
– Вот видите? Он ревнует Иванова и к Сарре, и к Саше, он страдает от того, что Иванов не так хорош, как мог быть. Я понимаю, вам этого не сыграть так, как Сергею Олеговичу, поэтому просто копируйте его. Решим это технически. Львов все время следит за Ивановым. Следит за ним и подражает – неосознанно! Не может не следить, не может не думать о нем. Зациклен, понимаете?
– Вы так это видите? Именно такой подтекст? – осторожно спросил Алымов.
– Да! Я не имею в виду никаких нетрадиционных отношений, избави боже! Но разве никто из нас не переживал хоть однажды в жизни подобной очарованности человеком – неважно какого пола? Не сотворял себе кумира? И не мучился потом, когда оказывалось, что кумир – дешевка? И чем больше мы осознаём, что сами выдумали этого кумира, тем больше его ненавидим. Вот это и происходит со Львовым.
Синицкий нервно оглядел изумленных актеров – на щеках у него горели пятна от волнения. Впервые он позволил себе такое эмоциональное выступление. Он ни разу не взглянул на Алымова, но у Сергея было четкое ощущение, что все говорится лично для него. Так вот оно что, подумал он. Значит, не в одной Даре дело.
Синицкий вернулся в зал и махнул рукой:
– Продолжаем! Шaбельский, Иванов, Львов. Всю сцену сначала, с реплики: «Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять». Давайте.
Он не сделал ни одного замечания и закончил репетицию раньше времени. Алымов спустился в зал к Синицкому:
– Александр Владимирович, я хотел спросить, довольны ли вы моей игрой? Вы ничего не говорите, и я не уверен…
– Меня все устраивает. Вы справляетесь. В результате, правда, получается не совсем то, что я изначально замыслил, но… Может, это и к лучшему.
Они постояли некоторое время, глядя друг на друга, но когда Сергей повернулся, чтобы отойти, Синицкий сказал:
– Сергей… Олегович! Я хотел…
– Да?
– Я хотел сказать, что… Вы оказались совсем не тем человеком, какой мне представлялся, – видно было, что слова даются Синицкому с трудом. – Я отнесся к вам предвзято. И сейчас я рад, что мы работаем вместе.
– Спасибо. Я тоже рад.
На лице Синицкого появилось что-то вроде улыбки, улыбнулся и Алымов. Оба почувствовали, что напряжение между ними тает.
– Александр Владимирович, вам не кажется, что нам нужно поговорить?
У Синицкого на щеках опять вспыхнули багровые пятна.
– Пожалуй, вы правы, – ответил он, не глядя на Алымова. – Может, перекусим где-нибудь?
– Я не против, но… Не хотелось бы в ресторан. Я избегаю появляться на публике.
– Что, достают?
– Да. После… после развода меня узнают даже те, кто никогда не слышал о моем существовании.
– Да уж, Дара постаралась облить вас грязью. Похоже, я легко отделался. Скажите, а как вам удалось с этим справиться?
– Не уверен, что справился. Это было… больно. Так что про ненависть я очень хорошо понимаю.
– Верно, самое трудное – перестать ненавидеть. Кто это из литературных героев молился: «Господи, сделай так, чтобы я стал равнодушен к Теодоре»?
– Кажется, кто-то у Стендаля? А, нет, Бальзак – «Шагреневая кожа»! Не разлюбил, не возненавидел, а стал равнодушен.
Пару секунд они смотрели друг другу в глаза, потом Синицкий отвел взгляд и сказал:
– Знаете что – поедем ко мне. Я тут недалеко, на Солянке. Только позвоню жене, предупрежу.
Беременная жена Синицкого, невысокая симпатичная брюнетка, радостно вспыхнула при виде Алымова – Синицкий только усмехнулся:
– Танечка большая ваша поклонница. Раз двадцать смотрела «Капитанскую дочку».
Таня покраснела еще больше:
– Саша, ну зачем ты?.. Проходите, пожалуйста.
Алымов галантно поцеловал ей ручку и прошел на кухню вслед за Синицким.
– Ничего, что мы здесь?
– Нормально. У вас прелестная жена.
– Да. Наконец повезло. Это четвертый мой брак.
– Может, перейдем на «ты»? – осторожно сказал Алымов, глядя в напряженную спину Синицкого, который доставал что-то из холодильника: что ж за человек такой? Он никогда не расслабляется?
– Хорошо, – согласился Синицкий. – Что будем пить?
– Я – минеральную воду или сок, если есть.
– Вы… Ты не пьешь?
– Вообще. У меня аллергия на алкоголь. Мой отец все выпил за меня.
– А мне говорили… Неважно. И тут вранье. А я, пожалуй, выпью водки.
Синицкий одним махом опрокинул стопку и подцепил на вилку ломтик ветчины.
– Никогда не думал, что мы будем вот так сидеть.
– Саша… Можно, раз мы на «ты»?
– Да, конечно.
– Может, поговорим о том, что было сегодня? Мне почему-то показалось, что твоя речь о докторе Львове была обращена ко мне. Я не прав?