Страница 11 из 31
Доктор Карфэкс вынул изо рта трубку.
– Touché![12] В то время я был молод и переживал муки первой любви.
– Ах! – тихонько выдохнул месье Ледрю. – Так вы думаете…
– Нет, не думаю, – отрезал доктор, словно запирая неосторожно приоткрытый ставень. – Нет, не думаю, – повторил он. – Возможно, мне следует сказать вам, что я в некотором роде, по-своему, являюсь человеком науки. О, у меня нет никаких ученых степеней! Можете называть меня натуралистом, если вам хочется загладить своей любезностью мое нелюбезное приглашение войти в дом через дверь врачебного кабинета. Истина заключается в том, что мое парадное крыльцо заняла одна леди – довольно неприятная леди. Вчера она убила своего мужа и съела его. Короче говоря, это садовый паук, чьи повадки я наблюдаю последние две недели. Почему она выбрала мое парадное крыльцо? Почему Лето[13] выбрала Делос, чтобы произвести там на свет Аполлона? Во всяком случае, я запер парадный вход, дабы не тревожить ее, и прикрепил там табличку с просьбой, чтобы посетители прошли кругом, ко входу во врачебный кабинет.
Доктор Карфэкс поднялся, снял с огня свистящий чайник и сосредоточенно занялся приготовлением пунша в чаше. Эта процедура исключала какие-либо разговоры. Когда она была закончена, доктор взял два бокала с высокими ножками и, быстро поднеся их к пламени свечи, ловко наполнил доверху.
– Оцените, – сказал он, передавая нотариусу дымящийся бокал.
– Вкусно, – сказал месье Ледрю, сделав глоток, и добавил через секунду: – О, удивительно вкусно. Да вы просто художник, доктор Карфэкс.
– Я натуралист, как уже говорил вам. Мой дед тоже был натуралистом, но лучше меня, ибо придерживался только фактов, которые наблюдал, совершенно не теоретизируя.
– Он тоже был доктором?
– О да! У нас в семье было три поколения врачей, и я, бездетный, буду последним в роду. Но все мы, пожалуй, подозревали, что наша практика – чистый эмпиризм и лучшее, что мы можем сделать, каждый в своем приходе, – это облегчить страдания и внушить уверенность, которая облегчает эти страдания. Я говорю не об исключительных случаях или сложных хирургических операциях, а о той загадочной уверенности, которую может внушить доктор, просто войдя в дом и положив в холле шляпу и перчатки. Итак, все мы, Карфэксы, были врачами, но нас все же занимало нечто, находящееся за пределами эмпиризма. Подытоживая все, что мы знали, втайне мы всегда искали в природе какое-то шестое чувство – и у человека, и у паука. Вы понимаете, куда я клоню?
– Начинаю понимать, – с интересом ответил нотариус Ледрю, удобно расположившийся в кресле. В тех случаях, когда старики не рвутся выговориться сами, они – самые лучшие слушатели.
Доктор Карфэкс подошел к буфету, стоявшему в углу, достал из него нечто вроде серебряного кубка с крышкой и, наполнив его горячим пеплом из камина, осторожно опустил в чашу с пуншем, чтобы подогреть жидкость.
– Любопытно, – заметил он задумчиво, – что серебро не вредит пуншу. И сидру тоже. А вот для любого вина металл – яд. Как только самое лучшее вино соприкоснется с металлом, оно безнадежно испорчено, причем мгновенно. – Обернувшись к месье Ледрю, он протянул ему вновь наполненный бокал. – Так вот, как я говорил или собирался сказать, у вас в голове засело слово «Лантиэн». Во время путешествия по реке ваши мысли были заняты Лантиэном. Кроме того, вы надеялись, вопреки всему, найти остров. Могу я спросить, уж не тот ли остров вы искали, на котором Тристан сражался с ирландцем Морхольтом?
Нотариус вздрогнул словно от звука выстрела и с изумлением взглянул на доктора Карфэкса:
– Как! Значит, вы тоже об этом знаете?
– А почему бы и нет? – сухо ответил доктор Карфэкс и, подойдя к книжным полкам, указал на несколько тонких томиков, плотно прижатых друг к другу. Он слегка потянул за один из них, затем водворил его на место и снова повернулся к своему гостю. – Кто может сказать, какими путями приходят к нам сведения, когда они нас интересуют? Перед тем как стать натуралистом, я собирал книги, и наше Общество антиквариев, членом которого я был, имело связи с аналогичным обществом по вашу сторону Ла-Манша. Мы передавали трактаты из одного общества в другое, и любимой нашей темой было сходство топографических названий в Бретани и Корнуолле, а также местные легенды. Вначале я был совершенным невеждой. Как большинство корнуолльцев и англичан, я считал, что двор короля Марка находился в Тинтагеле, что Изольда высадилась там, прибыв из Ирландии, – а если вы взглянете на побережье, то поймете, что это невозможно. И только когда я прочитал Беруля…
– Ах! – воскликнул нотариус. – Значит, вы читали Беруля!
– Рукопись двести семнадцать, – процитировал хозяин, – du fonds français de la Bibliothèque Nationale, le commencement et le fin du poème sont perdus»[14], двенадцатый век – самый ранний сохранившийся манускрипт из всего, что написано о Тристане. Да, я читал «Роман о Тристане» Беруля, по крайней мере ту часть, которую профессор ученого общества, о котором я только что упомянул, счел нужным процитировать. Сюжет восходит к шестому веку, а то и ранее, и это сказание передавалось от отца к сыну, скорее, от матери к дочери, пока ваши странствующие трубадуры не подхватили его и не превратили в поэзию.
– Романтизируя похоть и распущенность и превращая их в бессмертную любовь, – прошептал нотариус.
– Можно сказать и так, – ответил Карфэкс, – однако мой опыт врача свидетельствует, что в целом результат был благотворен. Не хлебом единым жив человек, точнее, простите за прямоту, не только совокуплением. Мечтательную сторону натуры тоже надо удовлетворять. Позвольте мне рассказать вам кое о чем. Лет девятнадцать тому назад ждал я в Замке Дор появления на свет младенца – это та самая молодая женщина, которая чуть не погибла сегодня в экипаже, когда лошади понесли, – и, когда я бодрствовал под звездами, мне показалось, что я близок к какому-то прозрению. Я не знал, что это такое, разгадка была мне не под силу. И вот, много месяцев спустя, читая вашего поэта Беруля, я обнаружил слово «Lancien» – древний вариант нашего «Лантиэна» – и осознал, что если его слова верны, то все свое детство – разоряя птичьи гнезда, собирая в лесу куманику и орехи или просто предаваясь праздным мечтам – я ходил по тропинкам одной из величайших в мире историй любви.
– И что же?
Доктор Карфэкс размышлял с минуту, пытаясь оживить прошлое, стертое временем, – лишь аромат его сохранился в лабиринтах памяти, словно цветок, забытый между страницами книги.
– Меня озарило, – ответил он наконец. – Я взял «Роман о Тристане» Беруля, вернее, отрывки из него, напечатанные в журнале нашего общества, – чтобы перечитать его снова в Замке Дор и в лесах Лантиэна, где, по утверждению вашего поэта, Тристан когда-то назначил свидание королеве Изольде. Припоминаю, что там как раз валили дубы ради коммерческих целей какой-то фирмы, контора которой находилась за пределами Бодмина, и стволы свозили на санях к бухте, чтобы сплавлять их бог знает куда. Но в тех местах, где вырубили деревья, удивительно пышно разрослась наперстянка, прикрывая холм и оказывая первую помощь поруганной красоте.
Он поднялся с кресла и встал у окна, глядя на гавань. Не так уж и притупилась у него память. Он вспомнил, как шмели пили нектар из цветов, как сверкали крылья стрекозы, как внезапно взлетали напуганные голуби.
– Это один из самых чудесных фокусов Природы, – продолжал он, – когда после опустошения вырастает дикий цветок. Снесите дом, разрушьте город – и на следующий год вы увидите там целое поле одуванчиков. Глядя на изобилие наперстянки, выросшей в разоренном лесу, я размышлял: возможно, почва, когда-то породившая такую историю, как история о Тристане и Изольде, никогда больше не возродит подобный цветок, но все же не в силах будет позабыть его и воздержаться от попытки снова дать ростки…
12
В яблочко! (фр.)
13
Лето – в греческой мифологии дочь титанов Коя и Фебы, родившая от Зевса Аполлона и Артемиду. Остров Делос приютил богиню, став священнейшим из островов; там Лето и родила своих детей.
14
Из французского фонда Национальной библиотеки, начало и конец поэмы утрачены (фр.).