Страница 23 из 33
Генерал плюхнулся в кресло и глубоко вздохнул.
– Знаете, любезный Мединг, сколько мне приходилось ждать в моей жизни? – И он вопросительно посмотрел на своего собеседника.
Мединг только пожал плечами в знак недоумения.
– Восемь лет, семь месяцев, три недели и четыре дня! – отчеканил громко генерал.
Мединг не мог удержаться от улыбки.
– Прекрасная школа терпения, ваше превосходительство.
– У меня есть книжечка, – продолжал генерал, и в тоне его звучали не то юмор, не то горечь, – в которую я вписывал каждый день, сколько времени мне приходилось проводить в приемной. До сегодняшнего дня итог составляет восемь лет, семь месяцев, три недели и четыре дня. Что вы на это скажете? Говорят, мне шестьдесят восемь лет, но это неправда – я прожил только пятьдесят девять лет пять месяцев одну неделю и три дня, остальное время я ждал.
И генерал с выражением покорности судьбе поудобнее устроился в кресле.
– Я должен признаться, – отвечал Мединг, – что мне подобная идея никогда еще не приходила в голову. Я предпочитал оставаться в неведении и без оглядки топить в Лете темные моменты, которые приходится проводить в этой salle des pas perdus[34].
– Вы еще молоды и не предаете значения времени, – отвечал генерал, – но я…
В эту минуту раздался громкий звонок. В дверях появился камердинер и пригласил Мединга к королю.
Мединг, почтительно раскланявшись с генералом, отправился в комнаты короля.
В кабинете, окна которого были широко раскрыты в сад, а все углы заполонены группами цветущих растений, за четырехугольным письменным столом сидел король. Георгу V было тогда сорок шесть лет, это был красивый мужчина в расцвете сил. Классически правильные черты его лица сияли веселостью и добродушием, нисколько не умаляя королевского величия, которым он был преисполнен. Слегка приподнятые белокурые усы покрывали верхнюю губу, и никто с первого взгляда не мог бы догадаться, что этому оживленному и подвижному лицу недостает зрения. Возле короля у стола стоял тайный советник Лекс, маленький худенький человечек, с густыми седыми волосами, умным лицом и скромной, почти застенчивой манерой. Он торопливо прибирал бумаги. У ног короля лежал маленький черный кинг-чарлз.
– Здравствуйте, любезный Мединг, – заговорил король своим громким чистым голосом, – рад вас видеть. Садитесь и скажите, что нового. Что говорит общественное мнение в моем королевстве?
Мединг низко поклонился и сел на кресло против короля. Лекс между тем успел собрать свои бумаги и ушел.
– Общественное мнение, – начал Мединг, – очень взволновано, ему сильно хочется задержать войну и, главное, побудить Ваше Величество примкнуть к Австрии и открыто восстать против Пруссии.
– Отчего же так? – спросил король. – Давно ли наша разлюбезная оппозиция так восхищалась мечтой о прусском преобладании?
– Мудрено решить, Ваше Величество, отчего – тут в ходу так много разных влияний, но суть в том, что общественное мнение Ганноверского королевства желает союза с Австрией.
– Странно, – промолвил Георг V, – то же самое говорил мне вчера граф Декен. Он мне показался ярым австрийцем.
– Граф Декен, – отвечал Мединг, – говорит в духе великогерманского союза, который основал, – он большой поклонник Бейста.
– Знаю, знаю, – сказал король, – так, стало быть, он был прав, уверяя меня, что все хотят войны с Пруссией и в особенности армия, то есть молодые офицеры?
– Он прав, Ваше Величество.
Король задумался.
– Что же вы делаете против этого течения? – спросил он.
– Стараюсь успокаивать, разъяснять, насколько хватает моего влияния в прессе, потому что считаю это течение опасным: оно вовлечет нас в войну, а война поставит Ганновер в чрезвычайно рискованное положение.
– Совершенно справедливо, – живо заметил король, – надо предпринять все меры, чтобы успокоить это воинственное антипрусское настроение. Я глубоко проникнут убеждением, что в добром согласии обеих великих держав Германского союза заключается единственная надежная основа благосостояния Германии, и вы знаете, как я лично заинтересован в том, чтобы оно не нарушалось. Вам известна также цена, которую я придаю прусскому союзу – меня называют врагом Пруссии, но в сущности, это неправда. Я только стою за свою полную самостоятельность, но никто сильнее меня не проникнут желанием жить с Пруссией в дружбе и мире. Те, кто желает нарушить эту дружбу, не понимают истинных интересов обоих государств. В Берлине много толкуют о политике Фридриха Великого, но вовсе ее не понимают! Какое высокое значение придавал Фридрих Второй союзу с Ганновером, видно уже из того, что он уступил ганноверскому правительству лучшего своего полководца, герцога Брауншвейгского. И какие прекрасные последствия имел этот союз, хотя и был направлен против Австрии! Ах, если бы в моей власти было сохранить добрые отношения между Австрией и Пруссией! Но уж если, Боже сохрани, дело дойдет до разрыва, я не намерен примыкать ни к той, ни к другой стороне.
Король высказал это с той определенностью и ясностью, с какою всегда высказывался перед своими исполнителями во избежание всяких недоразумений.
– Весьма счастлив, – отвечал Мединг, – что сумел действовать согласно видам Вашего Величества, тем более что мое положение в этом кризисе, как прусского уроженца, в высшей степени тягостно.
– Не предавайтесь пустым опасениям, – сказал король со свойственной ему приветливой улыбкой, – я знаю, что вы искренно преданы мне и ганноверским интересам. Вам известно, что я считаю общественное мнение шестой великой державой Европы – пожалуй, первой из них, – и потому дорожу дружбой прессы, органом этой державы. Я желаю слышать, что думает и говорит народ, а в правительственных газетах хочу доводить до его сведения мои собственные соображения и намерения – только таким путем может быть достигнута ясность отношений между мной и моими подданными и целиком обеспечено благосостояние как престола, так и страны. Вы так отлично меня понимаете и действуете как нельзя более в моих интересах. Спасибо вам. – И король ласково протянул Медингу руку.
Мединг встал и почтительно поцеловал ее.
– Ваше Величество всегда позволяли мне, – заговорил снова Мединг, – высказывать во всех вопросах внешней и внутренней политики мое мнение прямо и откровенно. Это милостивое позволение крайне необходимо для выполнения трудной задачи, возложенной на меня Вашим Величеством. Я должен всеподданнейше просить вас и в этот, по моему мнению, в высшей степени серьезнейший момент, позволить мне прямо и откровенно высказать мое непоколебимое убеждение.
– Говорите, говорите, я вас слушаю с величайшим вниманием, – сказал король, откидываясь на спинку кресла и слегка подперев голову рукой.
– Вашему Величеству известно, – сказал Мединг, – что в настоящее время mot d’ordre[35] немецкой и почти всей европейской дипломатии – не верить в возможность войны между Пруссией и Австрией. Это отчасти напоминает страуса, прячущего голову, чтобы не видеть опасности.
– Вы, стало быть, верите в войну? – спросил король.
– Я вижу, Ваше Величество, что вопрос зашел слишком далеко и возврат уже немыслим. Помимо слухов, доходящих из Вены и Берлина, я убеждаюсь в неизбежности войны из положения, принятого официальной и официозной прессой Пруссии и Австрии.
– Она, говорят, высказывается в самом миролюбивом тоне, – вставил король.
– Именно поэтому-то я и думаю, что в обоих лагерях готовы на всякую крайность. Если б вопрос шел только об угрозах и имелся в виду лишь один дипломатический компромисс, то правительственные газеты метали бы громы и молнии. Но меня тревожат именно эти мирные заявления. Каждый ищет лучшего casus belli[36] и хочет свалить вину разрыва на своего соперника. Я убежден, что война будет объявлена в самом скором времени, если не совершится какое-нибудь чудо. Граф Платен, однако, не хочет этому верить.
34
Приемная (фр.).
35
Лозунг (фр.).
36
Повод к войне (лат.).