Страница 20 из 33
Наступило короткое молчание.
Пьетри, взглянув на императора, продолжал спрашивать:
– Но что говорит население? Судя по голосам прессы, война непопулярна.
– И это действительно так, – заметил Хансен. – Боятся поражения. – И парламентская оппозиция в своей близорукости думает, что Бисмарк хочет войны только для того, чтобы устроить себе лазейку из западни, в которую якобы угодил. Как эти господа плохо знают человека, с которым имеют дело!
– Но, – продолжал Пьетри, – разве не риск для прусского правительства начать войну против Австрии и Германии, в то время как внутри страны возникает оппозиция, осуждающая эту войну?
– Я полагаю, что все эти затруднения чисто мнимые. Армия, – а главное дело в ней, – несмотря ни на какую оппозицию, сознает свою силу, и все, кто сегодня говорят и пишут против войны, после первого успеха будут лежать у ног Бисмарка, внутреннее разномыслие исчезнет после первого выигранного сражения. Любое приращение Пруссии, каждый шаг к объединению Германии будут делать войну, ведущую к этому, все более и более популярной.
– Но вопрос в том, – вставил Пьетри, – будет ли успех?
– Я думаю, что будет, – сказал спокойно Хансен. – Австрия заблуждается насчет своих сил и сил Германии, ставя их выше прусских. Прусские войска многочисленны, сильны духом и крепко стоят на родной почве. Австрийская армия слаба, без прочных связей, без талантливых предводителей. Южногерманские офицеры, которые знают положение Австрии и с которыми я говорил, не сомневаются в прусской победе. Поэтому со стороны Южной Германии война будет вестись очень вяло, хотя бы потому, что там не справятся даже с первыми приготовлениями к военным действиям. Ганновер и Гессен хотят оставаться нейтральными, но не заключили никаких трактатов, и поэтому не обеспечены от внезапного нападения. Единственную энергичную поддержку Австрия найдет в Саксонии, где Бейсту – душе всего антипрусского движения – действительно удалось поставить армию на военную ногу.
– И вы, стало быть, серьезно думаете о победе Пруссии? – спросил Пьетри тоном, который доказывал, что он не расположен безусловно разделить это убеждение.
– Да, – отвечал Хансен, – и полагаю, что умная и осторожная политика должна иметь в виду этот шанс.
– Вы только что говорили о приращении Пруссии. Что же, по вашему мнению, Пруссия потребует или возьмет, если победа окажется на ее стороне?
– Все, что ей нужно и что может удержать за собой.
– Что это значит, выраженное в названиях и цифрах?
– Весь север Германии, безусловно.
Пьетри недоверчиво всплеснул руками.
– Будьте уверены, что я не заблуждаюсь, – сказал Хансен. – Как только прольется прусская кровь, народ сам потребует завоеваний. То, что можно выторговать у Пруссии, нужно выторговать до войны – после победы в Берлине не пойдут ни на какие сделки.
Император встал. Пьетри и Хансен последовали его примеру.
Наполеон положил пакет с бумагами, переданный ему секретарем, снова на его стол. Он слегка склонил голову к Хансену и сказал:
– Мне было весьма приятно познакомиться с вами, и я всегда рад быть полезным нации, которая умеет внушить своим гражданам такой сильный патриотизм.
Хансен низко поклонился и вышел из комнаты.
Как только дверь за ним затворилась, император быстро выпрямился, глаза его оживились, и, подойдя быстрыми шагами к Пьетри, он спросил:
– Думаете ли вы, Пьетри, что наблюдения этого человека верны, а сведения точны?
– Мне он известен как очень меткий наблюдатель. Что касается его сведений, то я знаю, что Бисмарк его принимал, что он сносился с различными политическими деятелями в Германии и что, кроме того, одарен способностью угадывать направление общественного мнения. Несмотря на то, я думаю, что Хансен преувеличивает мощь Пруссии. Подавляющее впечатление, произведенное на него Бисмарком, отражается в его реферате. Мы уже видели нечто подобное. Этот прусский министр умеет, когда хочет, забирать людей в руки и перетягивать на свою сторону.
Император задумался.
– Мне иногда кажется, – начал он негромко, – что он прав и что мы стоим перед великой исторической задачей. Можно ли поддерживать Австрию, не оскорбляя Италии, которая уже настолько сильна, чтобы не оставить этого без внимания? Можно ли позволить Пруссии подчинить себе Германию, с опасностью для положения Франции, даже наших границ – Эльзаса и Лотарингии – этих древних германских земель?
Пьетри усмехнулся.
– Вашему Величеству угодно шутить!
– Пьетри, Пьетри! – сказал император, кладя руку на плечо своего секретаря, отчасти для усиления своих слов, отчасти для опоры. – Вы не знаете немцев – я их знаю и понимаю. Потому что я жил среди них. Немецкий народ – лев, который не сознает своих сил, ребенок может связать его цветочной гирляндой, но в нем таятся силы, способные превратить в развалины весь одряхлевший европейский мир, когда в нем пробудится сознание и он почует кровь. А крови ему придется понюхать в этой войне – старая шутка l’appetit vient en mangeant[29] может приобрести буквальное значение. Возможно, этот германский лев проглотит и своего прусского укротителя, но успеет стать для нас грозным соседом.
На лице Пьетри играла спокойная улыбка.
– Для мыслей Вашего Величества наступила черная минута, – произнес он тем холодным, спокойным тоном, которым говорят с возбужденным больным. – Я думаю, что жизненный элемент этого немецкого льва есть сон, если же он когда-нибудь проснется и проявит такие опасные побуждения, какие Ваше Величество ему приписывает, то ведь на нашей границе стоит большая армия и императорские орлы сумеют поставить дерзкого льва на место.
Император, рука которого все тяжелее налегала на плечо секретаря, опустил голову, согнулся; глаза его устремились вдаль, дыхание с легким шумом вылетало из полуоткрытого рта. Этот шум постепенно складывался в слова и чуть слышно, но все-таки наполнил безмолвную комнату каким-то трепетным звуком:
– Я – не мой дядя!
Тон этих слов был так глубоко печален, так полон скорби, что спокойный, улыбающийся секретарь побледнел, как под порывом холодного ветра. Он хотел что-то ответить, как вдруг на верху лестницы послышался шорох, приподнялась портьера, на первой ступени показался камердинер императора и доложил:
– Господин Друэн де Люис просит у Вашего Величества аудиенции.
Уже при первом шорохе император снял руку с плеча Пьетри, лицо его приняло обычное спокойное, холодное выражение. Как всегда, с полнейшим самообладанием он выслушал доклад и ответил:
– Хорошо, я иду.
Камердинер удалился.
– Я знаю, чего он хочет, – сказал Наполеон, – убедить меня ухватиться за катящееся колесо, устранить столкновение. – Иногда мне самому хотелось бы, но возможно ли это? Произнести решающее слово теперь? Если я ошибусь в расчете и мое слово не встретит сочувствия – вспыхнет мировой пожар, и мое личное существование и существование Франции повиснут на волоске. Если же предоставить вещи естественному течению, то, прежде всего, будет выиграно время, время же приносит благоприятные шансы, и таким образом, появится возможность укрепить без борьбы могущество и влияние Франции. Так или иначе, выслушаем, что он скажет.
Государь медленно направился к лестнице.
На нижней ступени он остановился.
– Пьетри, – сказал он негромко, – что вы думаете о Друэне де Люисе?
– Государь, я удивляюсь его глубоким и основательным познаниям и высоко чту его нравственные правила.
Император помолчал.
– Он стоял очень близко к орлеанскому дому, – промолвил он нерешительно.
– Государь, – отвечал Пьетри подчеркнуто твердо, – он присягнул Вашему Величеству на верность, а насколько я знаю Друэна де Люиса – клятва для него священна.
Император снова помолчал несколько секунд, потом, кивнув Пьетри, медленно поднялся по лестнице в свои покои.
Пьетри вернулся к своему письменному столу и пересмотрел корреспонденцию.
29
Аппетит приходит во время еды (фр.).