Проклятое золото храмовников

Что до результата самих торгов, то тут в очередной раз сказалось мастерство одессита, помноженное на практический опыт прогулок по Привозу. Моше, коего Сангре под конец переговоров называл попросту Моня, а то и вовсе Узилич, уступил три четверти из запрашиваемого поначалу. Взиравший под конец переговоров на Петра с явным уважением, он даже согласился взять с них позже за обычный обмен серебра на золото – буде таковой потребуется – половинный процент вместо обычного.

Довольный итогами Сангре, выйдя на крыльцо дома, блаженно зажмурился от светившего почти в глаза солнца и весело подмигнул Улану, не забыв пожаловаться на Мойшу:

– О, вэйз мир! Хватка такая, что бультерьер отдыхает. Но зато словно в родной Одессе побывал. Жаль, ненадолго. Теперь можно всей святой троицей к Бутрыму.

Троицей, поскольку еще до того, как зайти к меняле, Сангре отпустил слугу Олелько обратно к воеводе, велев передать, чтоб к обеду их не ждал, а появятся они ближе к вечеру, не раньше. Действительно, очередной зимний денек выдался столь погожим и приветливым, что не воспользоваться чудесной погодкой, прогулявшись в объезд всего Берестья, было бы просто грешно.

Дорога от дома Мойши до постоялого двора была короткой – всего сотня метров. Как успел заметить Сангре, стоявший близ ворот черный возок уже исчез – очевидно, кучер или ямщик успел загнать его вглубь двора.

Спешившись и оставив Яцко привязывать коней, Сангре поморщился от истошного визга свиньи, доносившегося откуда-то из глубины двора – не иначе как резали – и заметил другу:

– Слушай, надо как-нибудь на досуге обучить местных жителей корриде.

– Зачем? – удивился тот.

– А что, прикольно. Прикинь, украинский тореадор с копьем против кабана. Пускай свиньи хоть помрут красиво.

– Так ты имел ввиду не быков?

Петр вздохнул:

– Уланчик, ну сколько можно говорить – одесситы никогда не повторяются… – он подумал и уточнил, – почти никогда, но если и да, то исключительно за необходимость успеха дела. Опять же и свинина куда вкуснее, чем говядина. А если местные идиёты в своих учебниках истории через семьсот лет напишут, что коррида существовала у них со времен динозавров и лишь потом ее у них сперли испанцы, гнусно переделав – таки пусть пишут, бо мне не жалко.

С этими словами он отворил скрипучую дверь и шагнул вовнутрь. Время было неурочное, и посетители отсутствовали, а потому все пять здоровенных столов, рассчитанных каждый на десяток человек, не меньше, пока пустовали. Недолго думая, Сангре, плюхнулся на ближайшую лавку, и, поморщившись, уставился на не сишком чистый стол.

– Вот такие трактиры и являются самыми злостными разносчиками гастритов и… прочих венерических заболеваний, – вполголоса заметил он Улану.

Хозяин по имени Бутрым, плешивый толстяк с оттопыренными ушами, уныло протиравший стойку, наметанным глазом вмиг определил, что путники прибыли издалека, моментально преобразился и захлопотал подле них.

– А что, отец, невесты в этом городе имеются? – небрежно осведомился у него Петр, приглаживая черные густые усы и небольшую бородку. Отращивать их, решительно завязав с бритьем, он начал чуть ли не с самого первого дня пребывания в Липневке.

Бутрым бессмертного творения Ильфа и Петрова не читал, мудрого ответа дворника Федора «Кому и кобыла – невеста» не знал, и всерьез призадумался насчет наличия невест в Берестье, почтительно поинтересовавшись, какие именно требуются. Получив уточнение «чтоб была непременно из благородного боярского, а лучше княжеского рода, толстая и красивая», он призадумался еще сильнее, но, к превеликому удивлению Сангре, довольно-таки скоро подыскал подходящий вариант.

Мол, остановилась у него одна такая вчера вечером и он, Бутрым, ей две свои самые лучшие комнаты сдал. Насчет толщины, правда, не совсем того, не разглядеть в шубах, а трапезничала она в своей светлице. Но ежели она и не из княжеского роду, то из боярского точно. Чай одних холопей трое – девка и два мужика, а сундуков и вовсе не счесть. Словом, благородная. Но тут же, спохватившись, досадливо хлопнул себя по лбу.

– Да что я толкую – ее уже нет.

– Ну вот, не успело выпасть счастье, как тут же куда-то закатилось, – посетовал Петр. – Ну, ничего, погуляет, променад справит, а к вечеру…

Бутрым развел руками:

– Это навряд ли. И что б тебе было поране сюда заглянуть. Как раз застал бы, – посетовал он. – А теперь она укатила и даже уплоченное за три дня постоя не забрала. Правда, она холопей своих тут пока оставила, но сказывала, что и они к вечеру непременно съедут.

Сангре пропустив мимо ушей упоминание о задержавшихся холопах, недоуменно уставился на хозяина.

– Погоди, погоди. Так она получается совсем укатила? Как?!

– Известно как, – развел тот руками. – В возке. Даже потрапезничать вдругорядь отказалась. Видать торопилась шибко, али успела встретиться с кем надо…

– А с кем надо? – вкрадчиво осведомился Петр.

– С монахами. Те за нею приехали, и она вместях с ними того.

Друзья переглянулись.

– А ты ничего не путаешь? Может, она погулять с ними вышла, на город посмотреть, – предположил Улан.

– Нешто с сундуками гуляют, – насмешливо хмыкнул Бутрым.

– С какими сундуками?

– Обнаковенными, кои она с собой привезла, – пожал плечами корчмарь. – Одёжи-то благородные люди берут с собой в дорогу много, чтоб кажный день в ином щеголять, а куда их складывать в пути? Потому и сундуки. Мои сыны их таскали, да к возку привязывали, а опосля и она сама вышла.

– Кажется, плакали наши денежки, – хмыкнул Улан. Сангре согласно кивнул:

– Причем горючими слезами. Мда-а, спокойной ночи, барыши… Ну и шустры эти брахманы. Никакой солидности. Приехали, уболтали и увезли. Ну да ладно, и на старуху может упасть проруха. Придется распрощаться со святой идеей полузаконного накопления денежных знаков. Хотя… Что-то не по душе мне ее скоропалительный отъезд. Надо бы потолковать со слугами. Хоть выясним, что за причина у нее образовалась для такой поспешности. А может она письмишко для нас оставила. Давай, веди, Сусанин.

Поднявшись вместе с гостями наверх по скрипучей лестнице, Бутрым постучал в одну из дверей. Никто не ответил. Хозяин постучал сильнее. Вновь тишина.

– Заснули поди, – пробормотал себе под нос Бутрым и послал молодого паренька с такими же ушами-лопухами, за ключами. – А ежели бояре остановиться у меня пожелают, могу заодно ту комнату показать, где госпожа ночевала, – торопливо предложил он, указывая на дверь напротив. – Сейчас, токмо сынок мой с ключами вернется, я вам ее и открою.

– Так она у тебя вроде и не заперта, – хмыкнул наблюдательный Улан.

Он приоткрыл дверь, но, едва заглянув вовнутрь, удивленно присвистнул.

– Мда-а, – согласился следовавший за ним Петр. – Просто неописуемо, как сказала собака, оглядывая баобаб. Сразу видно, и впрямь из благородных. У простых людей на такое буйство фантазии ни за что бы не хватило.

– А я что говорил, – гордо выпалил Бутрым, вслед за ними шагнув в комнату. – Сплошь благовония и…

Продолжить он не смог – осекся, увидев, что творится внутри.

– Как Мамай прошел, – прокомментировал Улан, задумчиво разглядывая густо усеявший пол пух от вспоротых подушек и перин, перевернутую разломанную кровать с выпотрошенным тюфяком, и все остальное, пребывавшее в столь же плачевном состоянии.

– В обнимку с Гитлером и Наполеоном, – добавил Сангре. – Картина Репина: Ирак после пендосной бомбежки. Или Белград. Или…

– Да что же это?! Да как же?! А с виду приличная госпожа! – запричитал Бутрым.

– Госпожа-то приличная, – согласился Петр, – зато монахи… Я так понимаю, они что-то искали у нее, – повернулся он к другу.

– И не нашли, – подхватил тот, – иначе не стали бы искать дальше, а перевернуто абсолютно все, – он неспешно прошелся по небольшой комнате, оценивая погром, добавив: – И сдается, интересовало их явно не золото с серебром.

– Почему? – не выдержал помалкивавший до сих пор Яцко. – Вдруг решили, будто она его в перину сунула и зашила.