Страница 21 из 22
– Хадсон! – уловив в моем взоре недоумение пополам с отчаянием, поясняет сосед.
Это его фамилия, что ли? Но он показывает пальцем вдаль. Название реки? А-а. Хадсон! Гудзон! Их могучая, в свое время индейская, река. Но зачем мне она?
– Вашингтон-бридж! – поясняет сосед.
Но это уже ясно почти – без «бриджа» бы нам над Хадсоном не лететь. Но зачем? Как-то мне Генис и Вайль ничего толком не объяснили. Или я не уловил? Может, они медленно по-английски объясняли, чтобы я лучше тут ориентировался? Может быть. «Где же я буду ночевать, в этом мире чистогана?» – горестно думаю я. Тогда я еще не знал, что в Америке все просчитывается до мелочей.
Мы съезжаем с моста. Но от этого не легче. Там хотя бы перспектива была… Гудзон! А здесь – вообще не понять! Какие-то домики… Пальмы! Беда. Стопроцентно, я потерялся, чего-то недопонял. С отчаяния засыпаю – может быть, сон ясность внесет?
Резко меня будят, грубо трясут. А говорили, страна грез! Вот она, реальность вблизи. Водитель – толстый негр, грубо разбудив, поднял меня из кресла, протащил по проходу и высадил из автобуса в непроглядную ночь! Сумка, шлепаю ладонью – слава богу, на боку… Но я-то где? Вокруг – тьма. Вот она, «страна безграничных возможностей!»… Но не для дураков!
В глубинке
Мой учитель, писатель-народник, все советовал мне уехать «в глубинку», и вот я с ужасом понимаю: я в глубинке, причем в американской, а это еще «глубиннее»! Вглядываюсь в тьму – и паника не успевает полностью овладеть мной: я оказываюсь в объятьях какого-то человека с колючей, но знакомой мне бородой. Где-то я уже ее осязал и даже обонял… В Питере! В родном Питере! Это же Ефимов – с него и начался мой бешеный взлет, первый писатель, который ввел меня в свет! И вот встреча в Америке – и, как я теперь соображаю, рассчитанная и осуществленная моими друзьями с точностью до секунды и до метра! Вот он, «американский футбол»!
Мы идем по проселку… То были времена, когда писатели непременно курили трубку – и Ефимов исключением не был. Душистый дымок.
– Да… темновато тут! – Клацая зубами, я спотыкаюсь о колдобину.
– Да уж, не Манхэттен ваш! – произносит он тоном превосходства.
Я уже как бы и завсегдатай Манхэттена! Хотя ни черта там, в сущности, не видал. «А ведь жил ты у нас в писательском доме, рядом с Невским!» – хотел я сказать Ефимову… Но не мне судить! Я в те годы на купчинских болотах жизнь коротал.
– А где мы сейчас? – интересуюсь я.
– Нью-Джерси! – вместе с клубом дыма выдыхает он. – Я писал тебе. Уже другой штат.
Ефимов уверен в себе, даже в темноте.
– Ну не в Манхэттене же, в этой душегубке, жить! – чеканит он.
Воздух действительно тут хорош… Жадно вдыхаю воздух, поскольку ничего больше тут пока нет.
Вдруг из тьмы появляется Марина – симпатичнейшая жена сурового своего мужа.
– Марина! – Я кидаюсь ей на шею.
– Совершенно пьян! – хохочет она.
Вот теперь я действительно чувствую, что мы встретились!
Мы заходим в деревянный дом, похожий на скромную «будку Ахматовой» в Комарово.
Весь первый этаж – открытое помещение, только столик с компьютером и диван. Вдали вижу террасу, стол с абажуром над ним… Но на ужин я явно опоздал! Я падаю на диван.
– Э-э, приятель! Тебе не сюда! – доносится дружеский, но какой-то все же скрипучий голос Ефимова.
Я, как робот, встаю.
– Можно не открывая глаз? – бормочу я.
– Ну, попробуй! – усмехается Ефимов. Он подводит меня к крутой лестнице, кладет мою руку на перила. – Так… теперь в гору!
Я поднимаюсь по ступеням. Иду и иду!
– У тебя просто… небоскреб какой-то!
– Почти, – усмехается Ефимов.
Гулко ударяюсь головой в доски.
– Это люк! Открывай!
– Открываю!
– Залезай.
С трудом вкарабкиваюсь на чердак. Вот она, западная роскошь. Сколоченный топчан, на него что-то накинуто.
– Ну как тебе там? – Снизу гулко доносится голос Ефимова.
– Нормально! – отвечаю я.
И вырубаюсь…
– Па-дъем! – дурашливый вопль. Всклокоченная голова моего хозяина торчит из люка в полу.
– Что-о-о… утро-о-о ужо-о? – произнес я, раздираемый зевотой.
– Не знаю, как у вас – а у нас утро! – проговорил он весело. – Слезай! Сейчас еду по делам – могу тебя подбросить куда скажешь!
Во как.
Я, кряхтя, спустился по вертикальной лестнице – тут еще и акробатом приходится быть!
Рядом, у лестницы, радостно обнаружил и сумку мою, и дверь в узкую ванную – и впервые за много лет в зеркале увидел себя. Да-а! С красотой что-то странное творится!.. Умылся – не помогло. Решил побриться. Параллельно вспоминал.
Да-а-а… Их дом на Разъезжей (а точней, комната в коммуналке) и есть то место, где когда-то встретились все! В один вечер (ну не обычный, а литературный) там могли оказаться и Бродский, и Уфлянд, и Кушнер, и Марамзин, и Горбовский. Там-то я подружился по-настоящему и с Ефимовыми, которым хватало терпения и доброты организовывать и выдерживать эти еженедельные сборища, ставшие теперь историческими: сложился бы вообще питерский литературный «бомонд» без Ефимовых? «Но тут к ним добираться далече! – подумал я, имея в виду уже не путь от Ленинграда к Нью-Йорку, а от Нью-Йорка сюда! – В пустыне теперь блуждают, как в Библии было сказано?.. Но выберутся», – думаю я.
Да, – я смотрю из крохотного окошка ванной, – пустыня! То ли футбольное поле, то ли пустырь. Твердости Игорька можно позавидовать. Решил – и переехал сюда. И сомнений не выказывает ни малейших! Как сколотил отличную литературную компанию в Ленинграде… так, наверное, сколотит и здесь… в этом домике? Отличная, просторная застекленная терраса, окнами в зелень. Да, тут можно жить и работать. А в Ленинграде, честно сказать, последняя квартира Ефимовых на канале Грибоедова была темновата!
Слегка взбодрившись, я вышел к ним.
– А здесь… отдельный дом! – размышляя, эту последнюю фразу я произнес вслух. – Причем твой! – сказал Ефимову, правду в глаза.
– Мой, – усмехнулся он. – …Правда, каждый месяц я должен выплачивать по частям его цену… немалую, надо сказать.
– Хорошо, значит, идут дела!
Эта бодрая моя фраза, я заметил, взбесила Ефимова.
– Лучше некуда! – прохрипел он. – …Если не считать того, что в почтовый ящик каждый раз руку опускаю так осторожно, словно боюсь там схватить очковую змею.
– Откуда ж она там?
– С почты! – резко сказал он. – Может, обнаружится чек за проданные книги издательства, долларов этак на двести… А может, и иск на миллион!
– Что же такого натворить надо – на миллион? – изумился я.
– …Дороже всего здесь оценивается моральный ущерб! Права индивидуума! Хочешь выкинуть миллион – обидь кого-нибудь. Или хотя бы упомяни без его согласия. Многие наши друзья – бывшие алкаши – тут оценивают себя в миллион… непонятно, правда, с какого бодуна.
– Кто ж это?!
– Да тот же Мишка Шемякин!
– Мишка? Шемякин? – вскричал я. – Да это же… друг! Да я же! Его знал!.. Еще таким! – Я поставил свою ладонь сантиметров на десять от земли, потом, подумав чуть-чуть, добавил: – За пивом бегал… Правда, не для меня! – поправился я, уже в испуге: миллион-то кому охота терять?
– Тут за пивом не бегают! Тут деньги делают! – зловеще Ефимов произнес. – Причем фактически из всего! Шемякин якобы за батю обиделся.
– А чем же ты батю его обидел? Он разве здесь?
– Прелесть ситуации заключается в том, что он сам своего батю обидел – а с меня потребовал миллион.
– Да. Серьезно поставлено тут.
– Напечатал я в одном сборнике его давнее интервью – где он клянет батю своего, называя сатрапом и чекистом. И – бац! – иск мне на миллион. Оказывается, он взгляды свои тут в Америке пересмотрел, и батя его не сатрап и чекист, а лихой кавалерист! А за «чекиста» – с меня миллион. Многие тут, на воле, странно преобразились. Бежали от коммунистов – а тут ими стали.
– Да-а… Удивительная страна! Слышал, что права личности тут берегут… но чтоб такое!.. Дураки на свободе.