Страница 22 из 69
Беспокоило Оладьина и финансовое положение уезда. Восстание Сорокина нанесло значительные убытки государевой казне, особенно по случаю недобора таможенных пошлин: пропала для казны пошлина с громадного количества ограбленных Сорокиным товаров. Торговые люди были напуганы и боялись везти товары из Енисейска в Илимск и Якутск. Значит, и в будущем предвиделся таможенный недобор. Илимская казна совершенно опустела, и оставшиеся верными служилые люди, не получая жалованья, «хотят врознь розбрестися…»
«Вследствие шатости инородцев и в соболином сборе многая убыль учинилась»: ясачные люди неохотно вносят ясак, а побудить их к уплате некому — некого послать в их зимовья…
«Государева пашня» не собрана с полей тех крестьян, которые бежали с Сорокиным. Вследствие увода им соловара и мельника — «соли варить некому и мельницу без мельника поставили же». Не на чем идти в Енисейск за хлебом, так как некому суда делать: Сорокин «сильно» увел с собой в Даурию «кочевого уставщика плотника промышленнаго человека Кондрашку Деребу, с братом и с сыном». Без него служилые люди не сумеют построить судов, да и мало их осталось в Верхоленском остроге — всего 10 человек.
Воевода мог бы сейчас набрать служилых людей из оставшихся в городе и уезде «гулящих и всяких бродящих холостых людей». Но воевода, помня недавние неудачные примеры набора служилых из других «вольных людей», решительно говорит, что верстать их в службу «ни которыми мерами нельзя»: взяв государево жалованье, они «бегают с государевых служб в Даурскую землю» и проч. «А надобно — говорит Оладьин — прислать в Илимской острог на житье добрых служилых семьянистых людей человек с 200 и больши». Иначе «запустеет» Илимский острог…
Воевода выражает даже опасение, как бы от этих даурских побегов «твоя государева Сибирская земля пуста не была»: так усиленно происходят эти побеги и такую массу народа увлекает неведомая Даурия… Оладьин верит Сорокину, который говорит, «что-де и во 164-м (1656) году на весне и впредь по вся годы многие люди изо всех сибирских городов пойдут в Даурскую землю»… Воевода не один раз «о том к тебе государю о всем писал», предупреждая о вреде даурских побегов, но о тех «побещиках», об их «воровстве» и проч. «государеву указу не бывало третей год и по се время»…
Жалуется Оладьин и на равнодушие якутских воевод к даурскому вопросу, хотя в Якутске должны понимать, что хозяйничанье «воров» на р. Лене и Олекме «и в Якутской острог проезд запреть». Река Олекма (т. е. главный путь в Даурию из Илимского и Якутского уез.) от Илимска «удалела», а к Якутску «блиска и уездом ведома» оттуда же. Еще в 1653 г. Оладьин предлагал якутским воеводам стольнику Михаилу Лодыженскому и дьяку Федору Тонкову устроить «заставу» на устье Олекмы и прислать отряд «для обереганья» дороги по Олекме в Даурию, чтобы «не пропущать» туда «воров и изменников и всяких беглецов». Но якутские воеводы не послушали этого совета и заставы не устроили.
После побега Сорокина Оладьин снова о том же писал в Якутск и просил принять меры для поимки Сорокина и непропуска его «воровскаго полка» в Даурию. Воевода находит, что из Якутска это сделать удобнее и «есть кого» послать на р. Олекму в погоню за ворами. Действительно, в Якутске было в это время около 500 служилых людей, но почти все они были разбросаны мелкими отрядами по громадному пространству Якутского уезда.
Но Оладьин идет дальше и рекомендует послать в Даурию особого воеводу и «многих служилых людей, с нарядом и с ружьем», для преследования беглецов и для «сыску» об их побеге, грабежах и проч.
К отписке Оладьин приложил «заручную челобитную» от 94 илимских служилых людей — «останцов», не последовавших за Сорокиным. Во главе челобитчиков стоят стрелецкий сотник Яков Онцыфоров, «городничий» Богдан Черепанов, 2 подьячих, 3 казачьих пятидесятника (в том числе известный позже походом на Амур — Никифор Романов Черниговский), 7 десятников, затем — 80 рядовых казаков. Жалуясь на трудности илимской службы, особенно увеличившиеся после Сорокинского бунта, который отнял от государевой службы более 50 служилых людей и довел илимскую казну до такого оскудения, что «и нас останцов жаловать стало нечем», челобитчики просят — освободить их от «судоваго дела» и от посылок в Енисейск за хлебом (что следует возложить на енисейских служилых людей), денежное жалованье присылать из Москвы «ежегод» в виду скудости илимской казны, наконец — перевести в Илимск на службу людей «семьянистых», а холостых ссыльных людей не присылать, ибо они государевой службе не крепки.
Отправив в Москву наскоро составленную, но очень обширную отписку о Сорокинском бунте, воевода Оладьин принялся за «сыск» о бунте. Сыск продолжался в том же 1655 г., как в Илимске, так и в разных местах уезда, где происходило Сорокинское движение — в Тутурской слободе, Верхоленском остроге, Орленской волости, Усть-Кутском острожке, Киренском погосте и др. Лица, заподозренные в содействии Сорокину — атаман Никифор Качин, приказные люди М. Козлов и Ждан Савин, после допроса отданы «на поруки, с записьми, до государева указу». Для сыска в уезде посланы особые «сыщики» — подъячий Иван Левонтьев, служилые люди Томило Тарской и др. Большинство «обыскных людей» отзывалось неведением о подробностях бунта. Особенно сдержанно отвечали сыщикам служилые люди, хотя несомненно они знали многое.
Все «сыски» Оладьин отправил в Сибирский приказ, который откликнулся с лишком через год — в сентябре 1656 года, в грамотах уже преемнику Б. Д. Оладьина по Илимскому воеводству «стряпчему» Петру Андреевичу Бунакову и якутским воеводам М. Ладыженскому и О. Тонкову. Сибирский приказ предписывает принять именно те меры, кои рекомендовал Оладьин: поставить заставу на устье р. Олекмы, или выше по реке, «где пригоже», по выбору знающих людей. На заставу посылать «по переменам» 50 служилых людей — часть из Якутска, другую из Илимска, и велеть им никого не пропускать в Даурию «без отпуску и без проезжих грамот».
Грамота извещает воеводу Бунакова, что в Илимск послано из разных сибирских городов «на житье, добрых служилых людей 100 человек», с семьями. Грамота выражает надежду, что сорокинцы будут пойманы, и потому предписывает: «из самых пущих воров, по сыску выбрав из них человек 2 или 3, велеть вершить — повесить», чтобы «иным неповадно было так воровать без отпуску в Дауры бегать», торговых и промышленных людей грабить и проч. Остальным же беглецам «учинить наказание» и велеть по-прежнему жить там, откуда бежали.
Но, конечно, беглецы не были пойманы, и Олекминская застава не остановила стремившихся в Даурию. Побеги продолжались и после Сорокина.
Какая же судьба постигла «воровской полк» Михаила Сорокина, добрался ли он до Даурии, или раньше рассеялся в разные стороны? Если он попал в Даурию, то как там устроился: присоединился ли «государевым воеводам», или держался первоначальных планов, — жить «особь» от воевод?
Что Сорокин добрался до Даурии — в этом нет сомнения. Если бы было иначе — если бы полк Сорокина рассеялся, не дойдя до Даурии, по Якутскому и Илимскому уездам, — это было бы замечено тогда же на месте и дошло бы до нас в илимском «сыскном деле», из которого взяты все предыдущие сведения о Сорокинском бунте. Но даже намеков на это нет, значит, полк Сорокина уже в 1655 г. совершенно вышел из сферы наблюдения илимских властей, т. е. проник в Даурию.
Но какова была судьба Сорокина в Даурии — неизвестно. Может быть, дальнейшее изучение документов Сибирского приказа (отписок илимских воевод, даурских приказных людей и проч.) раскроет судьбу Сорокинского воровского полка. Пока же приходится ограничиться указанием на следующий факт, говорящий, кажется, именно о сорокинцах.
В июле 1656 г. приказный человек Даурской земли Онуфрий Степанов писал между прочим якутскому воеводе М.С. Лодыженскому, что в 1655 г. на верховьях Амура «изменили Дючерские люди» и «государевых служилых людей побили, а сказывают: 40 человек было тех служилых людей, а плыли-де они сверху великия реки Амуру вниз в барке» и двух стругах. Других сведений Степанов не мог собрать: «и про то мне Онофрейку не ведомо — какие те плыли русские служилые люди, и откуда, и с которым государевым указом? и про то подлинно проведать не мог. И по многим улусам в юртах находил многие казачьи признаки — всяких борошней (т. е. имущества), а идучи вверх на плесах находил на берегу барки жжены, изрубленые» инородцами.