Осенний август

Полина задумалась и понимающе поджала губы. Затем сказала:

– Но погоди, ведь именно в твое время начались эти революционерки, бьющие землю копытом. Разве это не женская деятельность?

Мария отвела глаза, будто вспоминая что-то неприятное.

– Ты бы смогла, я думаю. И теперь еще не поздно, – добавила Полина неуверенно.

– Может, я не тем занималась. Я ты учись, пока можешь.

– Может, тебе просто не хватает оголтелости. И в этом ты ближе к Вере…

– Мы все – бесконечные отражения друг друга, особенно родственники. Мы все во всех, понимаешь?

Мать чувствовала отчуждение от дочерей, потому что они были слишком прогрессивны и учили ее жизни. Она ощущала свою им ненужность, опыт ее был слишком обесценен устарелостью и смешон на фоне их феерии.

Полина пробурчала что-то отвлеченное и выбежала из комнаты в своем простом сером платье, но замерла на пороге.

– Представляешь, – усмехнулась она. – Сегодня я получила письмо, видимо, адресованное мне по ошибке – вот ведь ирония судьбы… Письмо возлюбленной, отношения с которой зашли в тупик. Страстное, почти поэтичное письмо… Мне стало так грустно.

– Что ты сделала с ним?

– Оставила. Рука не поднялась выбросить или отправить назад.

– Ты не стала отвечать на него?

– Зачем?

– Если человек умеет любить, такого человека стоит узнать.

– Умеет любить другую женщину, которая его оставила. Мало ли на просторах империи случалось ужасов из-за страсти.

Мария замолчала.

– Тебе писали такие письма, мама?

– Случалось – протяжно отозвалась Мария.

Полина не решилась продолжать расспросы.

7

– Я не хочу замуж! – воскликнула Вера в неподдельном волнении в ответ на рассказ о предсказуемо несчастливом браке их кузины.

Возможно, это было слегка патетически. Но Полина, заплетающая ее блестящие мягкие волосы, с одобрением выслушала это выступление и рассмеялась. Красная комната с резными рамами зеркал и полотен подчеркивала белизну ее кожи и зубов. Искренняя страсть и буйное исследование вслепую проложенной жизни молчаливо поощрялись в их доме.

– Девушки, которые так говорят, находят мужей гораздо быстрее, чем охотницы за мужчинами…

– Чушь собачья!

– …потому что побуждают обуздать себя.

– Мне не нужно, чтобы меня кто-то обуздывал!

– Ну конечно. Все наше поколение так и хочет, чтобы его кто-то обуздал.

– Ты слишком любишь производить впечатление, поэтому выбираешь парадоксы.

Полина красноречиво приподняла брови.

– Я… Боже, – с хрипотцой отозвалась Вера. – Не понимаю, зачем они делают это.

– Что?

– Портят себе жизнь узаконенным рабством, чтобы потом быть несчастными лет шестьдесят.

– Как хорошо, что ты понимаешь это. Но они не так умны. Им проще подчиниться.

– Зачем?

– Так легче, чем пытаться что-то изменить. Легче сделать, как от тебя ждут, а потом всю жизнь ныть и винить тех, кто тебя принудил, в своих несчастьях.

– Это так подло.

Полина рассмеялась, как будто озаренная новой идеей.

– Именно что так, милая. Потому, – нараспев добавила она, – я не с ними.

Вера благоговейно замолчала.

– Все, идем, иначе сборище внизу так и останется кучкой бестолкового люда, которому нечем занять себя вечером в деревне.

– А ты чем лучше? – спросила Вера, с удовольствием вертясь возле зеркала и рассматривая свои волосы, будто видя их впервые.

– Я занята не только вечерами, – ответила Полина, открывая дверь.

Собравшимся внизу, хоть Полина и не знала точно, кто будет, поскольку у нее наблюдались занятия интереснее, чем выведывать, кого пригласил или отверг ее отец, представился великолепный шанс лицезреть схождение вниз обеих хозяйских дочерей, блистающих разнородной красотой и неуловимым сходством, оставляющим публику в приятном ощущении заблуждения, не поддавшемся им до конца.

– Что он тут делает? – прошипела Поля на ухо сестре, замедляя шаг.

– Кто?

– Ярослав!

– Какая разница? – недоуменно отозвалась Вера, вступив в гостиную и приветствуя собравшихся.

Ярослав представлял собой прежнего друга детства, периодически маячившего на званых вечерах и вызывающего своим присутствием неловкость для Поли. Детская дружба закончилась еще до взросления. При всей своей общительности Полина не имела понятия, как вести себя с молодым человеком, с которым она за несколько давних лет успела рассориться в пух и прах на почве снежков и сфер влияния на остальную ребятню. А так же его невероятного, по ее мнению, высокомерия в парадоксальном сочетании с топорностью и досадным мужским началом. Его вид наводил ее на жгучее желание наболтать ему колкостей. Полина не упускала ни единой возможности бросить в его сторону несколько уничижительных эпитетов. И ответный взгляд Ярослава лишь убеждал ее в справедливости своего поведения. Оба, очевидно, принимали друг друга как достойных соперников и побаивались в открытую демонстрировать друг другу не только неодобрение, но и скрытый интерес. Каждый мог похвастаться своими взглядами, чертами характера, компанией и суждениями о политике.

Ярослав, сын образованных, но не слишком родовитых родителей, с пролетарской точки зрения мог бы сойти за буржуя. С точки зрения Ивана Валевского он был просто разночинцем, который каким-то образом избежал отправления в армию. Его интересы и круг общения, хоть и были нетривиальны, с трудом тянули на революционные. Проще говоря, он просто маялся ерундой и жил в свое удовольствие. Вера плохо ориентировалась не только в знакомых Ярослава и Полины, но и в своих собственных, раз за разом упуская возможность как следует поболтать с кем-нибудь и впоследствии нанести бесполезный визит вежливости.

– Вот и дочери, – изрек Иван Тимофеевич, посмеиваясь.

– Красавицы! – слащаво принеслось откуда-то.

– Лучше одной женщины могут быть только две. Особенно такие, – рассыпался некий остряк из не переводящихся в Российской империи из-за избытка денег и времени.

Полина скривила гримасу.

Обманчивая картина стояла перед глазами собравшихся мужчин – две юные сестры – воздушные и элегантные в своих невесомо – тяжеловесных платьях – последних отзвуках рвущейся эпохи. Улыбающиеся друг другу в момент перемирия.

Иван Валевский лицезрел другое. Он наблюдал торжество тщеславия, сдобренного стальным призвуком. Удивляясь, что остальные не видели кремня и эгоизма в обеих, предпочитая создавать в обрубленном воображении изящные манекены. Даже младшая, Вера… Он подозревал, к чему приведет влияние на нее Марии и Полины, этого нестойкого, но поразительно действенного союза. Честолюбие Полины было настолько мощным, что не нуждалось в показном удовлетворении, а вот Вере, похоже, нравилось играть в доброту и отзывчивость. Делая хорошо другим, она начинала больше любить себя. Вера раскрывалась лишь когда ей было комфортно. Поля, наоборот, подминала под себя и сама сооружала себе комфорт.

Вера в нетерпении высматривала в толпе своего нового знакомого, с гордостью желая представить его сестре. Это был первый раз, когда не Полина знакомила с сестрой кого-то интересного, а наоборот. Она вела себя так, словно он уже наблюдал за ней.

Рассыпаясь в ответных любезностях всем и вся, Вера заметила рядом с по обыкновению серьезным Ярославом молодого мужчину, внешность которого показалась ей знакомой. Он беззастенчиво смотрел на нее в упор, будто насмехаясь над ней и одновременно оценивая. Вере стало неприятно. Она отвернулась, чтобы понаблюдать, куда делся Матвей. Провернувшись вокруг своей оси, она приметила, как Иван Тимофеевич уже любезно рассказывает что-то незнакомцу.

Для Веры в обществе важно было прицепиться к человеку, который любил говорить и мог бы в случае необходимости заболтать подходящих людей, заслоняя ее. Чаще всего это была Полина, которая просто растворилась. И нежданно всплыла рядом с Матвеем. Двое, которых она так жаждала познакомить, уже каким-то мистическим образом спелись. Вера с досадой подумала, что здесь причастна Мария.