Янтарная комната (ЛП)

— На окончательную победу непохоже, — произнёс он с сарказмом. — Что ж, пора! Вы остаётесь?

— Придется!

— Тогда желаю вам выжить. Это всё, что я могу вам пожелать.

Они пожали друг другу руки и вышли во двор разрушенного замка.

У готовых к отправке грузовиков, рядом с водителями с повязками Красного креста, его ждали Михаил Вахтер и юная медсестра. На левом плече у неё висела санитарная сумка с кожаным ремнём. Доктор Финдлинг испугался, но овладел собой и не показал этого. «Михаил, что вы делаете? — подумал он. — Сейчас вам вынесут смертный приговор!»

Капитан Лейзер удивлённо посмотрел на обоих и подошёл ближе. С Вахтером он познакомился при загрузке машин, а медсестра из Красного креста была ему незнакома.

— В чём дело? — коротко спросил он. — Что вам угодно?

— Я готов, — ответил Вахтер.

— К чему?

— Сопровождать спецкоманду, господин капитан.

— Вы? Я ничего об этом не знаю, — удивлённо произнёс Лейзер. — В сопроводительных документах нет вашего имени.

— Я сопровождаю груз по личному приказу гауляйтера. В какой-то мере, как его доверенное лицо. Здесь моё предписание, господин капитан.

Вахтер протянул капитану Лейзеру письмо, которое Кох дал ему после опустошительного воздушного налёта на Кёнигсберг.

«Михаилу Вахтеру предоставлять необходимую помощь. Он уполномочен давать распоряжения от моего имени в отношении ценностей замка Кёнигсберг…»

Капитан Лейзер опустил письмо. Доктор Финдлинг с тревогой посмотрел на Вахтера. «Как хладнокровно ты держишься, — подумал он. — Господи, как ты осмелился пойти на такое! Это письмо уже ничего не значит».

— Это не командировочное предписание, господин Вахтер, — сказал Лейзер. — Это доверенность, но…

— В ящиках находятся величайшие произведения искусства европейской культуры, господин капитан. Гауляйтер поручил мне не выпускать их из вида и везде сопровождать. Могут возникнуть огромные сложности, если я не выполню это поручение. Вы сами прочитали, что я имею право отдавать необходимые распоряжения.

— Без командировочного предписания… — неуверенно произнёс Лейзер.

— Уже нет времени на формальности, — вмешался доктор Финдлинг и подмигнул Вахтеру. — Вы слышали, что было сказано по телефону: транспорт должен отправиться немедленно.

— Хорошо. Садитесь! — Он повернулся к Яне и оглядел ее сверху-вниз, с явным мужским интересом.

— Я должна сопровождать колонну в качестве медсестры и санитарки, — сказала она уверенно. — Господин гауляйтер приказал, чтобы в санитарной колонне была медсестра. Для маскировки. Этот приказ поручили выполнить мне.

— И конечно же, в спешке, тоже без командировочного предписания.

— Нет, господин капитан, вот оно. — Она вынула из кармана бумагу. Командировочное предписание для медсестры Яны Роговской сопровождать спецкоманду гауляйтера Коха. Кёнигсберг, 21 января 1945 года. Подпись капитана медслужбы доктора Панкратца.

— Всё в порядке. — Лейзер вернул бумагу Яне. Доктор Финдлинг растерянно посмотрел на неё. — Вы поедете в моей машине, сестра Яна?

— Если позволите, господин капитан.

— С радостью. — Лейзер отступил на два шага и поднял правую руку. — По местам! — скомандовал он стоявшим рядом с машинами водителям. — Расстояние между машинами тридцать метров! Колонна — вперед!

В последний раз доктор Финдлинг и Вахтер пожали друг другу руки.

— Михаил, вы очень мужественный человек! Всего вам хорошего.

— Вам тоже всего хорошего. До свидания.

— Вы верите, что всё будет хорошо?

— Я хочу верить. Сохрани вас Бог, доктор.

Неожиданно они обнялись. Первая машина тронулась с места, Яна и капитан Лейзер побежали к своему вездеходу, где их поджидал ефрейтор Хассельманн.

— Меня тоже не покидает надежда, — тихо произнёс доктор Финдлинг. — Может быть, Кох заберёт меня вместе со своим штабом, а Кох очень хочет выжить. В этом случае я смогу отсюда выехать… это мой единственный шанс…

Вахтер побежал к девятой машине, с водителем которой, унтер-офицером Йозефом Зелхе, он заранее договорился, и залез в кабину. Доктор Финдлинг помахал ему вслед, потом повернулся и с опущенной головой пошёл обратно в подвал рядом с «Кровавым судом».

Ранним морозным утром грузовики проехали через разрушенный город по единственной улице, ведущей на запад: на Хайлигенбайль, Браунсберг, Эльбинг, а там — свободный путь на Берлин.

Утром, когда Фрида Вильгельми пришла в бюро, ее удивило, что Яна, как обычно в последние четыре года, не сидит за пишущей машинкой. «Проспала, — подумала она. — Что тут удивительного? Последние недели она работала до глубокой ночи. Телу тоже нужен отдых».

Но и в девять Яна не пришла. Фрида посмотрела на часы, покачала головой и пошла в комнату Яны. В тревоге за свою «доченьку» она прошлепала по коридору к комнате Яны, постучала и сразу же открыла дверь. Вот беда, если рядом с ней в кровати окажется мужчина! Кто бы это ни был, даже сам главврач — он получит оплеуху и будут изгнан. Яна тоже получит взбучку. И никакой снисходительности.

Но кровать была пуста, нетронута и приведёна в порядок с армейской аккуратностью, «построена», как говорят военные. Фрида Вильгельми остановилась у двери, не веря своим глазам. На сердце стало тревожно: «Она осталась на ночь у мужчины. Нет, этого не может быть! Она не успела на трамвай и осталась ночевать у своей подруги Сильвии. А у Сильвии нет телефона. Но через несколько минут Яна придёт, я её обязательно отругаю, но потом дам ей плитку шоколада».

Она уже хотела уйти, когда увидела на подушке конверт. Фрида Вильгельми закрыла глаза и сделала глубокий вдох. «Нет, — подумала она, — нет! Этого не может быть, не должно быть. Яна так не поступит. Она не могла так поступить! Это письмо не мне. Нет, я не подойду к кровати и не возьму его. Нет! Нет!»

Но она всё же взяла письмо. Медленно опустилась на край кровати, открыла конверт и уже первое предложение, обращённое к ней, подтвердило величайшую трагедию в её жизни.

«Дорогая «мама» Фрида!

Все письма тех, кто кого-то покидает, начинаются со слов: «если ты читаешь это письмо, значит я…». Нет, у нас этого не будет. Я тебя не покидаю. Я уезжаю лишь на короткое время и знаю, что мы снова увидимся. В лучшие времена, когда наступит окончательный мир и мы будем свободны, как парящие в воздухе птицы, как плывущие по небу облака. Мама, прости меня, но я должна так поступить. Не из трусости или страха, поверь. Я осталась бы с тобой, если бы не другое поручение, которое должна выполнить, но о нем я не могу тебе рассказать.

Но когда мы снова встретимся, ты поймёшь, я знаю. Я тебе очень многим обязана. Не только за пишущую машинку, не только за знания о шприцах, иглах и канюлях, о перевязках и уходе за ранеными, об утешении умирающих и об словах поддержки для их близких родственников. Как часто я их писала в письмах матерям и отцам, жёнам и детям. «Он заснул спокойно и не чувствовал боли…», а в это время он кричал и цеплялся за меня, как будто я могла продлить ему жизнь. Мы обманывали, чтобы их утешить, и считали это необходимым. Мама, я не буду тебе лгать. Тебя не обмануть, и я тебе многим обязана, и прежде всего за твою материнскую любовь, которая я спасала меня в минуты страха и страданий. Рядом с тобой я чувствовала себя как дома. С тобой я была под защитой. Ты была для меня крепостью. За это я буду тебе вечно благодарна. И когда-нибудь наступит день, когда я смогу излить тебе всю мою благодарность и говорить тебе — мама.

Фрида, я родом не из Лыка в Восточной Пруссии. Я русская и родом из Ленинграда. Меня зовут Яна Петровна Роговская и я оделась медсестрой Красного креста и шла вместе с немецким фронтом, чтобы выполнить задание. Клянусь тебе, что я не шпионка и не использовала твою любовь для шпионажа. Я не имею к военным никакого отношения и никого не предавала. Пожалуйста, поверь. Сейчас я больше не могу тебе ничего сказать.

Оставайся с Богом, мама Фрида. Господь окажет нам милость, и мы снова увидимся. Будь осторожна и не сдавайся, это было бы неправильно. Ведь ты никогда не сдаёшься! Обнимаю и целую тебя. Не разочаровывайся во мне. Где бы я ни была, ты всегда будешь в моём сердце.