Янтарная комната (ЛП)

— Кто подсунул вам это старьё? — спросил Волтерс.

— Для лета открытая машина идеально подходит, — парировал доктор Руннефельдт.

— Тогда от пыли невозможно будет дышать. А зимой? Дрожать от холода?

— Зимой я буду сидеть в своей конторе в Берлине.

— И не будете заниматься произведениями искусства на занятых территориях?

— Нет. Мой дорогой герр Волтерс… Как известно, войны начинаются летом или осенью, когда зерно стоит налитое, поля колышутся, улицы и дороги сухие и твёрдые. Вы когда-нибудь слышали, чтобы война начиналась зимой? Даже много веков назад. И посмотрите на нашу войну: Польша — первого сентября, Франция — десятого мая, Советский Союз — двадцать второго июня… всегда в самое благоприятное время. А до зимы мы еще успеем заняться конфискованными произведениями искусства.

— Да, но когда наступит зима…

— Это меня не пугает. Если мы в этом году захватим Москву, то не сможем эвакуировать ценности до весны. Понадобится время, чтобы всё зарегистрировать. Один только Кремль чего стоит.

Вахтер удержался, чтобы не задать вертящийся на языке вопрос: вы действительно верите, что немцы захватят Москву? Через три, максимум через четыре недели наступит зима со снегом и холодами. Придёт «генерал Мороз», как его называют со времён нашествия на Москву Наполеона. Кто-нибудь из вас знает, что такое русская зима? Знаете ли вы, что когда над землей завоет вьюга, то вы станете беспомощными, несмотря на всю технику, несмотря на танки и самолёты? Вы все замёрзнете и окоченеете… Не поможет и приказ Гитлера идти только вперёд и ни шагу назад. Русская зима сильнее... Это она сделает с вами всё, что захочет, а не вы. Хотите захватить Москву несмотря на генерала Мороза? Мы подождём. Разве войска под Москвой уже не остановились?

Ротмистр Волтерс молчал. Ему осточертели нравоучения, на которые не скупился доктор Руннефельдт. Но он достал из кармана носовой платок и заткнул им щель впереди, хотя это мало помогло — вскоре и платок насквозь промок. Вода лилась, как из крана.

— Можно хоть чем-нибудь заткнуть эту чёртову дыру? — возмущенно воскликнул он. — Я уже насквозь промок.

— Сзади вполне терпимо. — Доктор Руннефельдт с удовольствием потянулся. — Вы сами захотели сесть спереди.

Доктор Волтерс стиснул зубы. Даже если я здесь поплыву, меня не заставишь поменять мнение, подумал он со злостью. То, что этот полурусский тащится с нами, просто наглость.

В полдень они остановились отдохнуть на каком-то крестьянском хуторе. Хозяйка с двумя детьми, дочерью и сыном лет четырнадцати, и дед при наступлении немцев не убежали. Они переждали, пока серая лавина пронесется мимо, пережили то время, когда немецкая артиллерия и самолеты бомбили линию Сталина, которая считалась неприступными оборонительными сооружениями Красной армии, и решили, что лучше умереть под обломками собственного дома, чем спасаться бегством. Недалеко находился город Псков, который теперь назывался Плескау. Двести лет назад этот хутор крестьянин Ермила Константинович Грималюк получил в награду за службу от князя Михайлова. После отмены крепостного права дом и земля достались Грималюку, и он, довольный жизнью, ездил на Чудское озеро ловить рыбу, воздавая хвалу Господу за его милость.

Сейчас хозяин хутора, Илья Владимирович, воевал где-то на фронте снайпером. От него не приходило никаких известий, ни писем, ни открыток — да и как иначе, если его родные места были оккупированы. Никто не знал, жив ли он вообще.

Его жена Прасковья с детьми и Трофим, еще бодрый старик, примирились с судьбой. Они жали зерно, копали картофель, собирали овощи на грядках, чтобы сделать запасы на зиму, а лишнее продать оккупантам. При этом их два раза подло обманули — немцы купили свинью с поросенком и расплатились немецкими банкнотами.

— Это деньги, — сказал им солдат. — Немецкий рубль, понимаешь? Получишь в комендатуре. Таушен, капирт? Меньять… чего смотришь, старый болван!

Дед Трофим взял банкноты, через три дня поехал в комендатуру под Островом и предъявил немецкие рубли. Над ним посмеялись и выпроводили вон, ведь он выложил на стол старые немецкие лотерейные билеты фонда «Зимняя помощь 1940 г.».

Когда машина доктора Руннефельдта подъехала к дому, Прасковья стояла на крыльце в выцветшем переднике и держала над головой мешок, чтобы защититься от дождя. Дети сплющили носы, прижавшись к стеклу, а Трофим приготовился отказаться от лотерейных билетов.

Доктор Волтерс посмотрел на хозяйку и старый дом сквозь ветровое стекло. Дождь лил как из ведра. Дворники не справлялись с потоками воды.

— Здесь? — спросил он и обернулся.

— Да, — ответил доктор Руннефельдт.

— В этой развалюхе? В этом клоповнике? Посмотрите на эту бабу… До неё только кусачками можно дотрагиваться…

— Мы не собираемся до неё дотрагиваться, дорогой Волтерс. Нам надо передохнуть и перекусить.

— Я здесь ни к чему не притронусь. У меня нет никакого желания подцепить желтуху.

— По крайней мере, у здешних крестьян хороший и свежий творог, — сказал Вахтер и удостоился сердитого, пронизывающего взгляда. — Молоко, соленые огурцы, лук, собственноручно испеченный хлеб, а может, и колбаса.

— Гадость! Мы разве не можем доехать до какой-нибудь воинской части? Ведь где-то здесь должны стоять немецкие подразделения! Лучше скверная полевая кухня, чем эта жратва для свиней.

— Надо подождать колонну. — Доктор Руннефельдт надел фуражку, оценил расстояние от машины до дома — метра три, можно промокнуть и придется скакать по раскисшей земле. — Мы-то добрались, а как это удастся грузовикам в такую скверную погоду? Это меня беспокоит больше, чем еда. Я успокоюсь только тогда, когда все машины будут здесь.

Он открыл дверцу, выскочил из машины и большими прыжками побежал под дождём к Прасковье. Вахтер последовал за ним. Брюки сразу забрызгались грязью, а к ботинкам налипли комья глины.

Водитель молча посмотрел на доктора Волтерса.

— Дело дрянь, — обреченно произнёс ротмистр. Он резко открыл дверцу, выскочил из машины и помчался к дому. Прасковья уже многое выяснила про немцев и опознала старшего офицера. Она сняла с головы мешок из-под картошки и накинула его на плечи Волтерсу. Он тут же отшвырнул его под дождь, в грязь.

— Вы это видели? — возмутился он, когда вошёл в избу, где доктор Руннефельдт и Вахтер уже столкнулись с дедом Трофимом. — Эта старая карга накинула мне на голову свой вонючий мешок!

Он внезапно замолчал, потому что дед отчётливо произнёс:

— Гутен таг… Никс нейме лоттери…

— Чего ему надо? — Волтерс внимательно посмотрел на бодрого старика. — Совсем сдурел что ли?

— Позвольте мне. — Вахтер кивнул старику и произнёс несколько фраз по-русски. Трофим удивленно вытаращил глаза, облизнул жёлтые от табака зубы и молча его выслушал.

Это опасно, решил он. Ох, как опасно. Этот человек говорит по-нашему. Видимо, он предатель, лижет немцам задницу и пресмыкается. Надо быть осторожнее с этой сволочью.

— Мы здесь проездом, — сказал Вахтер, — и хотим переждать ливень. У вас найдется что-нибудь поесть? Каша или еще что? Свекла или соленые огурцы, или горшочек топлёного сала? Молоко есть?

Дед выпятил нижнюю губу, как верблюд, когда собирается плюнуть. Но не плюнул, потому что хотел ещё пожить и дождаться возвращения с войны любимого сына Ильи.

— У нас уже всё забрали, всё, — ответил он, когда Вахтер замолчал. — Поросёночка и телёночка, бочку масла, муку, крупу — всё. И заплатили за всё твои новые друзья бесполезными бумажками.

— А как вы тогда живёте? — спросил Вахтер.

— У нас есть немного картошки. Супчик, да несколько луковиц… нам хватает. Тяжёлые сейчас времена.

— Что там болтает старик? — спросил доктор Волтерс.

Он снял промокший до нитки китель, подошёл к печке из речного камня и повесил форму на натянутую верёвку. Печь протопилась и была горячей.

Вахтер с удовольствием подумал, что зима будет ранней. Крестьяне лучше понимают природу и начинают топить печи, чтобы камень прогрелся до наступления холодов.