Янтарная комната (ЛП)

— Ничего...

— Ничего?

— Мне больше нечего сказать, герр гауляйтер. Я потрясён. — Финдлинг говорил это от чистого сердца. Мысль о том, что через две недели в его музее окажется крупнейшее произведение искусства из янтаря, захватывала дух. — Может, мне съездить в Пушкин?

— Не нужно. Разборкой и транспортировкой будут заниматься военные, поэтому генерал-полковник Кюхлер в этом отказал. А еще из-за Розенберга, который всегда начеку, как чёрт над душой кардинала. Мы будем спойоны, только когда Янтарная комната прибудет в Кёнигсберг, а вы её разгрузите. — Эрих Кох несколько раз прошёлся по комнате взад-вперёд, заложив руки за спину. — Вам надо подумать о том, где вы ее разместите.

— Её можно разместить на третьем этаже южного флигеля, неуверенно предположил доктор Финдлинг. Его сердце только начало биться ровнее. — Когда разберут одну стену, мы можем получить из Пушкина приблизительные размеры.

— А сейчас там что?

— Картинная галерея. Выставлены работы Либермана, Модерзон-Беккер и Коринта.

— Выродившееся еврейское искусство! — буркнул Велленшлаг. — Не искусство, гауляйтер, а комната ужасов.

— Всё выкинуть! — Кох, как кинжалом, ткнул в доктора Финдлинга указательным пальцем. — Почему эта мазня всё ещё здесь? Почему вы ее не сожгли?

— Так ведь и в Доме немецкого искусства в Мюнхене есть зал с картинами и скульптурами вырожденцев. Таково желание фюрера. С целью устрашения и для сопоставления со здоровым народным искусством. Настоящее искусство можно понять только в сравнении с таким уродством.

— Вы правы, доктор Финдлинг, — закивал Кох. — Фюрер в этом разбирается, он ведь сам художник. Тоже рисовал. И как вы поступите с этой еврейской мазнёй?

— Отправлю её в подвал, герр гауляйтер.

Доктор Финдлинг облегчённо вздохнул. Он только что избежал катастрофы. К счастью, ему вовремя пришла в голову мысль о Гитлере. В критических ситуациях надо всегда на него ссылаться, подумал он. Вряд ли можно найти лучшее прикрытие.

Кох резко остановился перед доктором Финдлингом и наклонил голову. При этом у него появлялся двойной подбородок, придавая лицу обманчиво добродушное выражение.

— Вам надо написать статью в газету, доктор, — сказал он. — О возвращении Янтарной комнаты в родной дом.

— Как пожелаете, герр гауляйтер. — Доктор Финдлинг был готов на всё, лишь бы это сокровище оказалось в музее замка. Это величайшее событие в его жизни, мечта, ставшая явью. Он уже мысленно смотрел на нее и гладил янтарную мозаику, фигурки и гирлянды. Неповторимое чувство! У него опять перехватило дыхание. — Только разбирать её нужно осторожно, очень осторожно… с чувством, так сказать.

— Об этом позаботится доктор Руннефельдт. — Гауляйтер Кох упал в кресло и вытянул ноги. Сегодня он был в форме, в широких галифе и в блестящих, будто лакированных сапогах. — Рейхсляйтер Борман не мог порекомендовать никого лучше.

— А потом мы выставим Янтарную комнату для широкой публики?

Доктор Финдлинг протянул Велленшлагу бокал. Теперь алкоголь был для него лекарством — внутри всё горело.

— Почему же нет? — Кох поднял брови. — Именно для этого мы её и забираем! Сначала в Кёнигсберге, потом в Линце… если мне не удастся переубедить фюрера, чтобы она осталась здесь. Как символ «немецкого золота».

Старая истина о том, что вор не должен хвастаться добычей, больше не действовала. Завоеватели гордились разбойничьими набегами, все должны были видеть их добычу и восхищаться. Это воодушевит народ-победитель.

Почёт для грабителей.

Кто ещё сомневается в окончательной победе?

Только пораженцы… Но они казнены.

Первого октября маленькая колонна спецподразделения «Гамбург» Министерства иностранных дел прибыла в Пушкин. Дорогу до Екатерининского дворца они уже знали, и колонна остановилась перед парадной лестницей. Все вылезли из машин, разминая закоченевшие после долгой езды спины и ноги. У лестница поставили в аккуратный ряд чемоданы.

— Это они… — сказал Михаил Вахтер.

Вместе с Яной он наблюдал из окна небольшого зала, отделанного бело-голубыми изразцами, который называли «табакеркой». Здесь стоял лишь здоровенный диван в восточном стиле. На нём, как и в соседней спальне, императрица Екатерина II принимала любовников и удовлетворяла ненасытное сладострастие. После страсти следовал перекур, именно потому комнату и прозвали «табакеркой».

— Точно. Это доктор Волтерс, — ответила Яна. — Мне надо спрятаться. Он не должен меня видеть. У него очень странный взгляд.

— Подождём.

Вахтер наблюдал за разгрузкой машин. Из дворца вышел ординарец генерала фон Хальденберге и заговорил с мужчиной в форме офицера СС, на его серебристых погонах галун был уже, чем обычно.

— Это, должно быть, и есть доктор Руннефельдт, — сказал Вахтер и судорожно сжал ладони. — Почему… почему он в форме СС? Я думал, он из Министерства иностранных дел? Яна, это очень плохо…

— Что вы намерены делать, Михаил Игоревич? — Она посмотрела на него тёмными глазами, пытаясь разгадать чувства, но его лицо застыло, как неподвижная маска. — Вы уже ничего не исправите.

— Я буду им помогать, — глухо произнес Вахтер.

— Помогать?

— Помогу снять защитную обшивку. Упаковать… Погрузить…Чтобы не повредить больше ни кусочка. Комната уже и так достаточно испорчена.

— Если вам это позволят…

— Я поговорю с доктором Руннефельдтом. Генерал сказал, что по положению он выше доктора Волтерса. — Он снова посмотрел на машины и на человека в форме СС, который широко расставив ноги и подняв голову рассматривал прекрасный фасад дворца. По выражению его лица было ясно, что увиденное его поразило. — Думаю, с ним можно разговаривать. У него добрый взгляд.

— Но он офицер СС!

— Некоторых тигров можно гладить. — Вахтер отошёл от окна «табакерки». — Пойду их поприветствую. Все должны усвоить, что я неотделим от Янтарной комнаты, как фигурка или розетка.

Вахтер надел куртку, погладил побледневшую Яну по щеке и вышел.

Генерал фон Хальденберге в это время принимал прибывшее подразделение АА, пробежал глазами по их документам и предложил присесть на бесценные, отделанные перламутром китайские стулья.

— Мне о вас уже сообщили из штаба армии, — сказал он. — Но так скоро я вас не ожидал. Вы прилетели на пушечном ядре, как Мюнхаузен?

Доктор Руннефельдт рассмеялся. Доктор Волтерс промолчал. Как человек без чувства юмора, он усмотрел в этой шутке коварный намёк на его звание ротмистра. Сначала фон Кортте, теперь этот Хальденберге… все генералы на одно лицо.

— Каждый день на счету! — сказал он с серьёзным видом. — Пушкин находится во фронтовой зоне, всякое может случиться.

— Очень правильное и своевременное замечание.

Фон Хальденберге предложил им сигареты. Волтерс отказался, а доктор Руннефельдт взял с нескрываемым удовольствием.

— Точно. Там, где стреляют, всякое случается.

Это была явная насмешка над Волтерсом.

— Приступите прямо сейчас?

— С утра, герр генерал.

— Сколько человек вам потребуется?

— Не много. — Доктор Руннефельдт сделал три глубокие затяжки, задержал дыхание и резко выдохнул. — Иначе будут только путаться под ногами. Шесть, самое большее десять человек. Люди с чуткими руками. Работа очень тонкая, нужны люди аккуратные. У вас в армии есть художники?

— Надо проверить. И в лазарете спросить. Наверняка найдутся и художники. Но на это потребуется не один день.

Волтерс хотел спросить, почему на это потребуется не один день, но доктор Руннефельдт его перебил.

— Но мы немедленно снимем со стен Янтарной комнаты фанерные щиты. Для этого не нужны специалисты. — Он покосился в сторону. — Вы что-то хотели сказать, герр ротмистр?

— Нет!

Волтерс задрал угловатый подбородок. Он был оскорблён. Что себе воображает этот зондерфюрер? Зондерфюрер… даже не офицер! Это звание придумали, чтобы сотни штатских могли надеть форму. Оскорбление для офицерства. Для каждого бывшего кадета. И он хочет здесь командовать? Важничает и надувается, как индюк?! Правда, он таскает в кармане приказ фюрера, который даёт ему право проводить одобренную свыше операцию, но не даёт право обращаться с ротмистром, как с пастухом!