Рандеву с покойником

К культуре города присоединилась массивная особа – торговля города, при внушительных параметрах подвижная как юла. Обе дамы вытанцовывали с лихостью папуасов, подпрыгивающих на раскаленных угольях, размахивали юбками, обнажая целлюлит на ляжках, и визжали. Посуда звякала в такт, словно живая. Присутствующие на банкете поддерживали плясуний, отбивая ритм на столах и стульях, а один товарищ, сидя на полу, бил по паркету туфлей. В полутемном зале мерцали огоньки свечей, было накурено, весело и шумно. И лишь дамы в бальных платьях и кавалеры в камзолах на старинных портретах выказывали недовольство со стен. Ведь их потревожили, а они любят покой.

Этот большой старинный особняк постоянно принимает гостей. Его залы, любовно украшенные сотрудниками, днем привечают посетителей, которых, к сожалению, слишком мало, чтобы на средства от проданных билетов содержать музей, вечерами здесь можно послушать классическую музыку. Ну и богачи любят праздновать в одном из залов свои торжества. Музей – не ресторан, по всем санитарным и этическим нормам пить-есть здесь невозможно. Но раз люди потянулись к прекрасному, хотят посидеть среди предметов старины, соприкоснуться с ней, директор решила: пусть соприкасаются. Она и помощь оказывает: сотрудников заставляет обслуживать правящую верхушку да и сама лично выполняет обязанности официантки.

Ежов ел мало – челюсть не окрепла после удара жены, однако это не мешало ему отдыхать. На подобных банкетах, которые устраиваются в разных местах два-три раза в месяц для психологической разгрузки, он отдыхает во всех смыслах. В родном аквариуме, где всякая рыбка плавает в своем слое, ему легко.

Это особый мир, отдельный, ограниченный, узкий круг, где свято соблюдается иерархия. Попасть сюда практически невозможно. По служебной лестнице поднимаются с юных лет, постепенно завоевывая доверие тех, кто наверху. На это может уйти вся жизнь, а желаемого результата не достигнешь, тут уж как судьба соблаговолит. Присутствовать позволено далеко не всем, мелкие клерки не вхожи на подобные мероприятия… разве что молоденькие служащие, успевшие зарекомендовать себя и без особых моральных устоев. Круг позволяет все: отрывайся где хочешь, как хочешь и на чем хочешь. Но, как и везде, здесь не терпят предательства, за которое карают жестоко, ибо десница местной власти крепка и могуча. Так сложилось, что маленький город N стал отдельным анклавом. Он вроде подчиняется общему режиму, однако живет сам по себе, не имея ничего общего со страной.

Ежов несколько озадачен – Фоменко не пришел на банкет, а он любитель пирушек. Звонил домой: «Нету», – ответила жена. Фотография и двойник Рощина тревожили Валентина Захаровича. Зиночка согласилась: ночью в загородном доме они видели двойника. Только что это меняет? Кто он? Откуда взялся? Зачем здесь? Пока не ясно, а эти вопросы просто замучили. Но раз появился двойник, все обязательно выяснится. Его поймают… если только это человек.

Но вот и Фоменко вошел в зал. Отыскав глазами Ежова, поспешил прямиком к нему, попутно кивая на приветствия. Валентин Захарович обрадовался, понимая, что тот пришел с информацией. Они уединились в зале краеведения, где по углам расставлены каменные идолы древних людей, которые откопали недалеко от города. Фоменко вытер потную лысину и лицо платком, торопливо говоря:

– Извини, раньше не смог. Ждал результатов экспертизы.

– Ну и что выяснил? – не выдавая заинтересованности, спросил Ежов.

– На фотографии только твои и мои отпечатки пальцев, других нет.

– Мои? А, ну да, я ведь брал ее в руки… А что, так и определили, что отпечатки мои?

– Конечно. Так и сказали: ваши и Ежова.

– Откуда они знают, какие у меня отпечатки? – Тонкая шея Ежова стала длиннее, а глаза округлились, и в них сейчас сквозила не обычная надменность, а встревоженность. Ежов испугался не столько покойного Рощина – хотя, конечно, испугался, – сколько отпечатков, известных милиции. Что это значит? Как они туда попали?

– Они там все знают, не в том дело, – отмахнулся Фоменко. – Важно другое. Почерк Рощина. Так-то вот! – И нервозно хохотнул.

– Его? Не поддельный? – Ежову стало жутко.

– На девяносто процентов. Но как раз количество процентов дает уверенность, что почерк его. И самое интересное: надпись сделана дня три назад. Как тебе?

– Странно все это. Кто-то пытается разыграть мистический спектакль, пугает тебя. – Про свои опасения и страхи Ежов умолчал, Фоменко обязательно займется псевдо-Рощиным, а он посмотрит, что из этого выйдет. – Органы надо подключать, чтобы отловили шутника. И не тяни.

– Как же все это понимать? Человека нет, а от него приходят известия, написанные его рукой. Нелепо.

– Нет, не нелепо. Тебя берут на понт, а завтра, возможно, вымогать деньги будут, это все объяснимо. Милиция обязана застраховать тебя от мошенников.

Фоменко согласился и отправился к пирующим, так как с утра маковой росинки у него во рту не было, а Ежов задержался. Рощин…

Геннадий Павлович Бражник спешил в прихожую – настойчиво звонил поздний гость. Не успел открыть дверь, как вынужденно отпрянул. В квартиру ввалился мокрый с головы до пят Медведкин и прошествовал без каких-либо объяснений на кухню, оттолкнув хозяина и пробормотав:

– Водки дай… Нет, сначала воды, потом водки. Стакан.

Бражник в спортивных штанах и майке, в тапочках на босу ногу проследовал за ним. Он уже успел вздремнуть, был вял и зевал. Всякие там разговоры на личные и общественные темы вести сейчас у него не было желания.

Сорок семь лет Геннадию Павловичу. Личность он известная, однако всеми позабытая, что его абсолютно не устраивает. Он усиленно лезет в политику города, а его усиленно оттуда выпихивают. Бражник имеет свои клички, как и многие известные в тех кругах люди. Самая распространенная – Темная лошадка с ядовитой уздечкой. А дело вот в чем. Когда-то он решил, что достоин кресла мэра, и выставил на выборах свою кандидатуру. С этого начался закат его карьеры во всех направлениях. И не только его, многим пришлось дорого заплатить за скромное желание Геннадия Павловича. Бражник – человек непостоянный, шарахается из стороны в сторону, поэтому и зовут его темной лошадкой, а острый язык Геннадия Павловича не дает покоя правителям города. Он, озлобленный неудачей на выборах, даже написал о верховной клике брошюру, отличающуюся исключительной ядовитостью. Брошюра нашумела, жители города посмеялись и решили, что на Бражника обязательно будет покушение. Ждали этого, затаив дыхание. Но заговор молчания полностью уничтожил претензии Геннадия Павловича на статус смелого политика, и он канул в забвение. Лицо у него некрасивое, в мелких ямках, как после оспы, однако борода, по мнению многих женщин, закрывает сей дефект природы, делая внешность Бражника даже импозантной. Впрочем, женщины ценят остроумие и обхождение, поэтому Геннадий Павлович и пользуется у них успехом.

Арнольд Арнольдович, пройдя пешком через полгорода и промокши до нитки, с трясущимися руками, залпом осушил четверть графина воды. Затем сразу бухнулся на табурет у стены и простонал:

– Дай водки, умоляю! Водки мне!

Бражник знаком с Медведкиным много лет, а в таком состоянии возбуждения видел его впервые. Показалось, что и редкие волосенки вокруг плеши на голове Арнольда Арнольдовича торчат не просто в разные стороны, а дыбом. Геннадий Павлович достал из шкафа початую бутылку, взял рюмку. Но Арнольд Арнольдович вырвал из его руки бутылку, поискал глазами стакан, а не найдя, схватил чайную чашку, наполнил ее до краев и залпом, как только что воду, выпил водку.

Бражник окончательно проснулся:

– Чего стряслось?

Арнольд Арнольдович бросил на него тоскливый, как у бездомной собаки, взгляд и с видом заговорщика спросил:

– Гена, ты веришь в жизнь после смерти?

– Где ты нос разбил? – наконец заметил Бражник запекшуюся кровь под носом приятеля.

– Неважно. Ответь: веришь?

Подозревая, что друг тронулся умишком, Геннадий Павлович присел на табурет напротив, потирая нервно черную с проседью бороду, и сказал ласково: