Светоч русской земли

Утвердив обе ноги на перекладине, он вытягивался в рост и ухватывал так же следующую ступеньку. И опять подтягивание, и опять голова и плечи перевешиваются вниз, и Варфоломей почти закрывает глаза, чтобы не видеть раз за разом отдаляющейся земли... И вот уже он так высоко, что земля видится в далёкой дали, а он висит почти уже в облаках. И ноги дрожали, и руки тряслись, а он всё лез, повторяя раз за разом всё тоже же: подтягиваясь, склоняясь головой вниз, утверждая колено на новой ступеньке, а потом переползая на неё целиком. И вот уже последняя ступенька, и дальше была стена, бревно, и - лезть некуда! Его почти охватило отчаяние. Столько лезть до верха и тут, на верху, не смочь забраться туда, на чердак!

Последний раз, вытянувшись вдоль тетивы лестницы и ощущая руками сухость дерева, он начал думать. Старшие мальчишки легко преодолевали эту последнюю ступеньку... Запрыгивая туда, наверх... Как?

Перед его лицом был тупо обрезанный конец тетивы лестницы, и Варфоломей решился. Он начал подтягиваться вверх, цепляясь руками за трещины в дереве. Он вспотел от страха и чувствовал, что стоит его ногам потерять опору - и он полетит вниз, в пустоту. Медленно ступали потные ножки по дереву тетивы лестницы, медленно подкорчивались уже почти непослушные руки. Вот он оторвал правую руку и сунул её в трещину повыше, и ноги съехали по гладкости тетивы, и Варфоломей завис, скребя пальцами ног по дереву. Под левой ногой обнаружился сучок, и, вдавив сучок в мякоть ноги, Варфоломей зацепился, а потом, задрав другую ногу, коленом достал до верхнего среза тетивы. Его долго трясло, и он продолжал полувисеть, упираясь коленом в основание тетивы, другой, до предела вытянутой ногой - в сучок, а руками, распростёртыми по покатости дерева, вцепившись в края трещин. Дрожь проходила, и вот Варфоломей, упёршись коленом, оторвал другую ногу и стал руками подтягивать тело вверх. Труднее всего, оказалось, оторвать живот от круглящегося дерева. Но когда он решился и на это, тело подалось вверх, и Варфоломей просунул одну руку поверх бревна, нащупав за краем стёсанный топором рубец. Он впился в затёс и, перенеся наверх вторую руку, начал подтягивать тело. Перед его глазами уже была тьма чердака, но Варфоломей ничего не видел, не чувствовал, кроме одного - как утвердить на обрезе тетивы вторую ногу? Он поставил мокрые от пота пальцы на покатость бревна, потом, решившись, поднял ногу и уцепился пальцами ноги за верх тетивы, почти спихнув себя с лестницы. Но тут уже стало можно разогнуть колено и встать на кончик дерева двумя ногами. Вытянув ноги и подавшись вперёд, Варфоломей повалился лицом, грудью и животом в пыль чердака и замер.

Вот теперь он струсил и боялся даже пошевелиться, чтобы не улететь назад. Он готов был завыть, готов был закричать или позвать няню, и - не сделал этого. Протянув вперёд руки, он погрузил их в пыль чердака, нашёл что-то твёрдое и, ухватившись за это твёрдое, потащил своё тело дальше и, несколько раз взмахнув по-лягушачьи ножками, зацепился коленом за срез бревна, и тогда быстро-быстро, ящерицей, заполз наверх. Он ещё полежал, боясь даже поднять голову, но вот он встал и осмотрелся, и почувствовал запах яблок, и долго дышал этим запахом, и потом встал, и посмотрел вниз, дивясь и ужасаясь проделанному пути, а затем уселся на край и стал болтать ножками, озирая вершины деревьев сада, тын и поля за садом, и соломенные кровли деревни в дымке вечереющего неба, и коровок возвращающегося стада... И не удивился появлению матери. Теперь, когда он исполнил задуманное, она и должна была прийти к нему. И, радуясь, протянул к ней руки, когда Мария, поднявшись на нижние ступени, стаскивала с чердака и прижимала к груди своего детёныша.

Никто так и не узнал об этом первом деянии Варфоломея, ни мать, ни няня, ни старший брат, ни дворовые мальчишки. А он молчал, не хвастал, даже братику Петюне не рассказал о своём восхождении на чердак. Не хотелось говорить, да словно и незачем было - лазят же мальчишки туда ежедневно за яблоками!

Но в чём-то с тех пор укрепился Варфоломей, что-то понял, постиг в себе. И это нечто сначала незаметно, а потом всё больше начало выделять Варфоломея из круга сверстников.

Глава 8

Мать воспринималась им как ощущение - её голос, руки, тёплые и уютные; отца, далёкого и строгого, Варфоломей уважал и боялся; но благоговение вызывал в нём старший брат, Стефан. Он врывался шумный, что-то говорил, кричал, хохотал или гневался, не обращая внимания на меньшего брата, который, приоткрыв рот, мог часами взирать на обожаемого им почти сказочного героя, ради которого он мог забросить всех своих деревянных и глиняных лошадок.

Стефан уже учился в Григорьевском затворе, в Ростове, и ездил туда верхом. Учился он удивительно. Книги не читал, глотал, тут же пересказывая целые страницы, и уже мог разбирать по-гречески.

Варфоломею запомнился первый раз, когда брат удостоил его беседы, хоть Степан и не с ним хотел говорить, да близко никого не было, и он сделал своим первым слушателем четырёхлетнего малыша.

- Семь дней! - фыркнув, говорил брат, продолжая начатый в школе спор. - Бабы бельё на солнце вывешивают, а Господь тем часом мир создаёт, да?

- Почто? - спросил Варфоломей, и Стефан, обернувшись и присев перед ним, сказал:

- Написано: Господь создал мир в семь дней! Понимаешь?

Варфоломей кивнул, глядя на старшего брата и повторив шёпотом: "Семь дней!"

- Так вот! Господь создавал и небо, и солнце, и звёзды, и твердь отделил от воды! Дней-то ещё не было, понимаешь?

Варфоломей кивнул, запоминая, хот и не понимал ничего. Но у него было свойство запоминать, не понимая, а потом додумывать. И этот разговор он додумывал потом несколько лет, так и этак поворачивая и укладывая в голове слова Стефана.

- Дак вот! - продолжил Стефан, - сии слова надобно понимать духовно. Семь дней, это - не дни, это - неделя, седмица. Седьмой день отдыха, конец, и новое начало. Всё идёт по кругу! Понимаешь? Мир, может, всё время создаётся Господом! Или создан им в раз, мгновенно, или за тысячу наших лет, что только один миг для Господа, или же Господь время от времени вновь продолжает творить, и переделывать сей мир. Понимаешь? - повторил брат, и Варфоломей, глядя на него, кивнул, повторяя шёпотом: "По кругу... всё время создаётся... тысячу лет..."

Стефан, высказав мысль, не дававшую ему покоя весь день, оставил брата и унёсся. А Варфоломей всё стоял, а после ходил и думал, повторяя и осмысливая слова брата о том, что мир создан или в раз, или в тысячу лет, что, всё равно, есть лишь миг для Господа, или создаётся-переделывается Господом время от времени и в наши, теперешние дни. И видел, как бабы-портомойницы развешивают бельё, а над ними, в облаках, стоит Господь с развевающейся бородой и, ворочая громады облаков, создаёт мир.

Глава 9

Маленький русич воспитывался на сказках. Потом уж - на преданиях старины, былинах и "житиях". Едет, к примеру, сказочный герой добывать молодильные яблоки и встречает по дороге избушку. В избушке лежит старик, большой-пребольшой, голова - в красном углу, ноги - под порогом. На печи старуха, тоже большая-пребольшая. Он кланяется старику "во всю спину", потом старухе, потом старшему сыну, потом среднему и, наконец, младшему.

Герою предлагают с дороги помыться в бане, и когда он пошёл туда, пришёл старший сын старика с охапкой золотых прутьев и сказал: "Вот если бы ты прежде мне поклонился, а потом моему отцу, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал!". Затем пришёл средний сын с охапкой серебрянных прутьев, приговаривая: "Вот если бы ты сначала мне поклонился, а потом моему старшему брату, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал". Затем пришёл младший сын с охапкой медных прутьев и сказал: "Если бы ты сначала мне поклонился, а потом моему среднему брату, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал". Только потому, что герой выполнил законы "вежества" правильно, он и остался цел.