Страница 189 из 190
Только что прибегала настоятельница, основанного им девичьего Рождественского монастыря. И они не могли без него! Боялись смерти, которой надо не бояться, а желать. Мученики первых веков христианства шли на смерть, не дрогнув, и мать одобряла дочерей к подвигу мученичества!
Инокини учатся вышивать гладью и золотом, сотворяя церковные покровы и одеяния, учатся грамоте и переписывают святые книги, постигая на житиях святых величие и трудноту христианской веры. Пусть знают о том, что происходило двенадцать столетий тому назад в южной стране! В Сирии, Палестине, в выжженной солнцем пустыне Сина, в Фиваиде, в Антиохии, Константинополе, Риме... Пусть постигают величие прошлого, деяния князей, кесарей и святых. Без того нет и веры! Нужна передача знаний, и как знать - исчезни письменная речь, много ли сохранит людская память о прошлом родимой земли и земель иных? Книгами обретаем бессмертие своё!
И труд инока в келье - не более ли священен, чем - труд пахаря и воина, чем - забота о сиюминутном, о злобе сего дня? И рукомесленные знания, передаваемые от отца к сыну, от мастера к ученику, будут некрепки, если не закреплены письмом книг! Словоблудие стригольников - всё это накипь, сор, и мудр был усопший наставник, когда говорил о надобности традиций и научения! Отвергнув обряды и книжную молвь, знали бы мы о деяниях прежних иноков? Сохранила бы нам устная речь глаголы Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Ареопагита и многих иных? Как жаль сокровищ, собранных Алексием и погибших в пожаре на Москве в пору нашествия Тохтамышева! Книги не растут, как дети, что уже выросли и возмужали с той поры! Иного, собранного владыкой Алексием, нынче не обрести и в Византии! Сумеет ли Киприан восстановить те книжарни, снова наполнить их мудростью древних, как это было при Алексии? Сумеет ли он, более пекущийся о собственных трудах, чем о наследии столетий! Навряд ли!
И Фёдор вспоминил Афанасия, что семь лет назад ушёл с немногими учениками в Царьград, купил себе келью в монастыре Иоанна Предтечи и поныне пересылает в свою Высоцкую обитель иконы и книги, перевёл с греческого "Око церковное", но уже никогда не вернётся на Русь!
Фёдор смотрел в оконце, затянутое почти прозрачной слюдой в свинцовом рисунчатом переплёте. За окном - купола, звонницы и верхи башен Ростова, его нынешней епархии и когда-то родины родителей Сергия и Стефана. Догадывался ли дед, что его род, его кровь так вот, в силе и славе духовной, воротится на родину, в Ростов Великий? Что его внук будет сидеть здесь в архиепископском звании и вспоминать Царьград, пленивший ученика Сергия Афанасия, оставившего ради столицы православия и монастырь, и своё игуменство!
И Фёдора охватила тоска по Византии, по её каменному великолепию, по её торжищам и улицам, заполненным разноязычной толпой. Сколь удивительно соединение у нынешних греков таланта, знаний, книжного дела и иконописного художества со спесью, продажностью и мышиной вознёй в секретах патриархии! Ветшающий дух в роскошной плоти древних мозаик, храмов, процессий и служб... И всё-таки! Пройти по Месе, ощутить, обозрев с обрыва, Пропонтиду в мерцании туманных далей, где синими видениями висят в аэре Мраморные острова, и ветер ласкает лицо, и пахнет морем... И Вечностью!
Баязет, осадивший ныне город Константина, его страшил. Турки уничтожат памятники веков, разобьют статуи, свергнут изображение бронзового Юстиниана на коне, с державой в вытянутой руке, обрушат статую Константина, размечут ипподром с его вереницей мраморных древних героев вперемежку с праведниками, что чередой опоясывают ристалище, по которому когда-то неслись колесницы и сотни тысяч греков рукоплесканиями и кликами приветствовали победителя... Не будет больше выходов императора, служб в Софии, которую и повторить-то не смогут потомки, нигде и никогда! Юстиниан мыслил содеять в храме полы из золотых плит. Его уговорили не делать этого. Плит уже теперь не было бы и в помине. Византия потратила бы это золото на нужды двора или церкви, а не то доживи тот пол до крестоносного разорения города - и фряги выломали бы его весь. И ещё бы дрались над плитами... Иные из них выковыривали мозаики, мысля, что литая смальта стен состоит из кусочков золота... Как бесполезны и тупы разрушение, татьба и разоры! Как мало дают они победителям и как обедняют бытиё! Куда исчезают древние сосуды и чаши, похищенные из храмов, на что идут камни стен величавых сооружений древности? Много ли корысти получают святотатцы, сжигая изображения святых и иконы из разоряемых храмов? Мгновенную усладу победителя, и не более того! И куда ушли сокровища старины? Где - доспехи Ахилла, где - статуи греческих богов и римских императоров, отлитые из бронзы и золота? Где - диадемы и перстни, наборные пояса, украшенные самоцветами, и прочее, о чём писал и пел Омир в сказаниях о гибели Трои? Грешно сожалеть о тех языческих сокровищах, о погибших книгах язычников, но без тех книг, без папирусов и свитков пергамента как узнали бы мы сейчас о временах, утонувших во мгле протёкших столетий? И как и что узнают о нас потомки, если мы не оставим после себя письмен, рукописаний, запечатлевающих нашу судьбу? Разве не из трудов Амартола, Малалы и Флавия только и может почерпнуть русич знание всемирной истории? И что в этом случае важнее всего: подвиги, о которых не вспомнят грядущие поколения, или описание подвигов, запечатлённое летописцем на века? Лишь бы огонь сгорающих городов не коснулся их, не разрушил, не истребил работы усердного старца, единые свидетельства которого и останутся по миновении столетий потомкам, возжелавшим уведать о деяниях своих пращуров.
Об учителе надо написать! В назидание грядущим по нас, ибо мы уходим, уходит наш век и мы - вместе с ним.
Он не сможет этого сделать! Слишком близок и дорог ему покойный "дядя Серёжа". Иные воспоминания и не передашь бумаге! Может, Епифаний? Или кто иной из маковецкой братии? Писать о тех, кого знал живыми, трудно. Не знаешь, о чём надо рассказать и о чём умолчать. Как поймут иное не ведавшие старца грядущие книгочеи? Как передать величие его простоты? Не станешь ведь рассказывать о том, как наставник шил рубахи и охабни, или тачал сапоги, или резал кленовую, липовую ли посуду, шепча про себя слова молитв? Шьют, режут и тачают обувь многие, так же сжимая в руке резец и долото, иглу или сапожный нож, но немногие становятся святыми!
Нет, ему не написать о наставнике! Довольно того, что он начертал красками его образ! Успел начертать... Позже он хотел изобразить Сергия красками уже на дереве, но что-то удержало. Не имел права до канонизации изображать учителя святым, а иначе не мыслилось. Парсуны, как у латинян, пока ещё не писали на Руси.
Федор смежил глаза, и слеза скатилась по впалой щеке, исчезая в завитках поседевшей бороды. Жить ему осталось недолго, и он знал об этом. И когда в исходе ноября подступил конец, Фёдор соборовал и причастил себя.
На улице, за окнами, снег, мела метель, а он в свисте метели угадывал идущий от Пропонтиды ветер и улыбался ему, смежив глаза. Земной путь пройден, и долг, начертанный ему Господом, исполнен. Вокруг ложа сидели прислужники, последователи, ученики. Игуменья Рождественского монастыря с тремя инокинями - тоже тут. А он сейчас вспоминал Афанасия, ушедшего в Константинополь, и снова Маковецкую обитель, такой, какой она была в прежние годы, - затерянная в лесах, едва заметная, и его наставник, "дядя Серёжа", Сергий Радонежский, был ещё молод и крепок, и так сладко было ему быть рядом с ним! Останься он на Маковце, был бы сейчас на месте Никона... Нет, не та судьба была суждена ему! И всё, совершившееся в жизни, совершилось по воле Создателя, Который - мудрее и превыше всего и Начало всему. Иного, сказанного ещё Дионисием Ареопагитом, не скажет никто и в грядущих веках.
Много ли Фёдор сделал в своей жизни? Всё ли должное совершил? А если чего и не смог, так смогут грядущие вослед! Жизнь не остановит свой бег с его успением. Жизнь не кончается никогда! И за это тоже надо благодарить Господа!