Светоч русской земли

Лицо Гервасия пошло пятнами. Он стукнул посохом:

- Ветхий Завет принят соборно церковью!

- Соборно не принят! - возразил Стефан. - Только преданием церковным!

Иеродьякон и старец Никодим посерьёзнели.

- Скажи, отче! - не отступал Стефан. - Бог-Отец, это и есть Иегова?

Гервасий шумно дышал, не отвечая.

- Ежели Иегова, то сим нарушается единство Святой Троицы: Бога-Отца, Сына и Духа Святого! И ты же, отче, знаешь, каково тайное имя Иеговы: Элоим, что значит: бездна! Ничто!

- Ересь Маркионова! - вскричал Гервасий, - и слушать не хочу сии речи!

- Что же ты, сын мой, - спросил афонский старец, отринешь и Ветхий Завет, и пророков, и Псалтырь, и иные боговдохновенные книги?

- Не отрину, но и от учения Господа нашего, Иисуса Христа, не отступлю! - бледнея, ответил Стефан. - Нет избранных перед Господом! Но по делам и по грехам казнит или милует нас, обращая Свою Милость равно на все народы!

Но уже все трое смотрели сурово, и Стефан понял, постиг, что он преступил черту, дальше которой не должен был дерзать.

- Утверждённое Соборами, как и принятое обычаем церкви Христовой не тебе ниспровергать, сын мой! - сказал Никодим. - Читай прилежнее Златоуста и Василия Великого! Иди и покайся в своей гордыне! Передумай, сын! - присовокупил он с улыбкой.

***

Они лежали вечером вдвоём на пригорке за домом. И Варфоломей, которого не часто баловал беседой старший брат, внимал рассказу Стефана о своём споре и о том открытии, что Ветхий и Новый Заветы - противоположны друг другу и что, высказав это, он оказался приверженцем ереси Маркионовой.

- Наверно, я - тоже не прав, - говорил Стефан, покусывая травинку, - но ведь послан же Он был к заблудшим овцам стада Израилева! К заблудшим! А иудеи не приняли Его! Они и раньше уклонялись, служили золотому тельцу, и Господь казнил их жезлом железным.

- Стёпа... А что такое - золотой телец? Это - такой бык из золота, да? - переспросил Варфоломей, боясь, что брат засмеёт его или потеряет интерес к разговору и уйдёт. Но Стефан объяснил:

- Золотой телец - это богатство. Приверженность к земному, когда собину всякую, еду, одежды, золото, серебро, коней, считают главным, самым важным в жизни, а всё другое - о чём люди думают, духовное, - всё это уже пустым, ненужным, или вторичным...

- И что, жиды, они все так только и считают? - спросил Варфоломей.

- А! - отмахнул головой Стефан. - Жиды... Это - во всех нас! Та - и беда с нами! Что земное богатство поставили богом себе! И у нас кто не дрожит за собину? За порты многоценные, стада коневые, терема, земли, серебро?.. И всё мало... Надо прежде себя очистить от скверны! К чистому нечистое не пристанет! Вот, тебя переодели в посконные рубахи, не чуешь разве в этом обиды?

- Нет! - ответил Варфоломей. - В них - тепло! И няня говорит, что так - способнее! Не всё ли равно, что на себе носить?

Стефан промолчал, немного погодя, сказал, не глядя на брата:

- Это ты сейчас так говоришь, а когда подрастёшь... - Он помолчал, кусая стебелёк, и окончил:

- Сам не узришь, другие укажут!

- Стёпа! - спросил Варфоломей. - А ты ведь - самый умный в училище? Ну, из учеников! Ты тоже должен как Христос презирать тленное добро, которое мыши и черви едят, как учил Христос, да?

Высоко над землёй висели облака, и едва слышно гудел, осматривая чашечки цветов, шмель. Стефан закрыл лицо руками и повалился в траву.

Глава 12

По первому снегу, когда укрепило пути, дошла весть о казни Дмитрия Грозные Очи в Орде. Отцы съезжались, толковали: что-то будет теперь, чего ждать? Не стало бы нахождения иноплемённых! Стефан знал, что убийство - грех, но с того часа, год назад, когда Дмитрий в Орде, зная, что идёт на смерть, вырвал саблю и покончил со своим обидчиком, убийцей его отца, князем Юрием Московским, Дмитрий стал героем Стефана. Он один отважился на действие. Разорвал порочный круг пустопорожних речей, которые он досыта слышит дома и в училище и которые ни к чему не ведут: так же едят, пьют, закусывают, так же копят и проживают добро, жалуются на неурожаи, друг на друга, на князей, на татар, на трудное время, на то, что в одиночестве ничего и нельзя вершить... И сколь их ни будь, всё так же начнут толковню о том, что один в поле - не воин. Вот если бы был жив Михайло, если бы... Да ведь всякое соборное дело творят люди же! Пусть каждый поймёт, что да, он - воин, воин в поле, ратник Христа! Сам знаю, что одному - ничего нельзя, что первый стражник схватит меня за шиворот, сами же не допустят и до татар... Всё равно! Но вы-то - люди, вы - бояре, мужи совета и воины! Ждёте, чтобы Господь взял вас за ручку и подтолкнул: Иди! Да и тогда, поди, не пошли бы, сложили надежды на Всевышнего: пущай Создатель исправляет Свой мир! А они так же ничего не смогут, не решат, да и не захотят изменить.

А Дмитрий смог, пожертвовав жизнью! С саблей в руке, положил конец козням Юрия, разрешил двадцатилетний спор городов, и двух самых сильных княжеских домов. Может, даже Дмитрий своей смертью спас страну?! Пробудил, воскресил, заставил, наконец, открыть глаза и соборно пойти на подвиг?

Он укрепился в этой мысли, никому её не высказывая, когда дошла весть, что великое Владимирское княжение получил брат Дмитрия, Александр Михайлович Тверской.

Эта весть подействовала на Стефана, как ушат холодной воды. Он должен был радоваться - победила Тверь! И не мог. Не было радости. Вспоминались детские вопрошания брата, когда он вздумал повестить тому о поступке Дмитрия:

- А что, Юрий был злой? - спросил Варфоломей. - Ведь злых Господь карает! Почему же князь Митрий не стал ждать, когда Юрия накажет Господь? Ведь всем будет воздаяние по их делам?

Тогда Стефан отмахнулся от малыша. А теперь, перебирая в памяти этот кровавый спор городов, в котором погиб Михайло Тверской, погибли Юрий с Дмитрием и... ничего не изменилось! Начинал понимать правоту брата. По-прежнему великое княжение - в руках тверского князя, и по-прежнему сильна и поперечна ему - Москва, и страна по-прежнему разорвана надвое. Ничего не изменилось! И, верно, погибель Александра с Иваном Данилычем тоже ничего не изменит! А то, что меняется, меняется без княжеской воли, а так... как тает лёд весной на озёрах: тоньшая и отступая от берегов. И сколько бы ни спорили, ни бунтовали князья и бояре, ничего не изменит ни подлость Юрия, ни сабля Дмитрия... И не перестанут раздоры на Руси, пока не свершит своего круга назначенное Господом!

Так, может, и нет духовной свободы, и верно, что даже волос не упадёт с головы, без воли Создавшего нас?

Чему же тогда учил Христос? Почему Он требовал от каждого: "Встань, и иди!", - требовал деяния? Но какого деяния требовал Христос?! - деяния Духа, а не меча! Всё проходит, и всё земное - тлен, и суета сует. И Русь спасут не сабли князей, а Дух Господний!

Истина истории начинала брезжить в голове Стефана, а именно, что одному человеку при своей жизни, будь он хоть семи пядей во лбу, ничего нельзя совершить такого, что намного пережило бы его.

Чтобы создать прочное, надо побороть искушение увидеть плоды своего труда. Ни Христос, ни Будда, ни Мухаммед не увидели, при своей земной жизни, плодов посаженных ими деревьев. Но шли века, и народы, и страны падали к стопам опочивших провозвестников новых учений. Прочное в череде веков - всегда духовно, и создание прочного требует от человека отречения, забвения себя, своего земного и сиюминутного бытия, требует Веры.