Страница 10 из 190
В горницу вбежала нянька, принявшаяся обтирать боярчонка мокрой ветошкой, откуда-то сбоку появился отец, и оба родителя, переглядываясь, дослушивали речь своего меньшого, понявшего буквально Заповедь Христа.
- А почему - у тебя рот в крови? И синяки? И ссадины?
- А это... Ну, подрались тамо пареньки! - сказал Варфоломей, хмурясь и отворачивая лицо. - Не надо о том, мамо! - попросил он.
И Мария охватила головёнку малыша, прижала к груди и стала целовать, приговаривая сквозь смех и слёзы:
- Кровиночка, ягодиночка моя, простушечка моя милая! Ты хорошо поступил, хорошо!
И Варфоломей уверился, что поступил хорошо, и должен так поступать и впредь, и только было непонятно, почему мама плачет? Ему было и невдомёк, что он отдал мальчику лучшую, очень дорогого шёлку, свою праздничную сряду.
О том, что и как произошло в тот день на деревне, Мария узнала лишь спустя много времени, от дворни, и, узнав, уже не стала ни о чём расспрашивать Варфоломея, ни искать пропажу, ни наказывать виновных.
Только рубашки Варфоломею начали давать простые, белополотняные, или даже посконные, серые, тем более что он теперь вновь и вновь находил нуждающихся, с кем должен поделиться имуществом, согласно Заповеди Христа.
Дело же сотворилось поначалу не христианское, ибо всё началось с драки, в каких Варфоломей ещё до той поры не участвовал.
Они с Петюшей, которого Варфоломей держал за руку, принаряженные и умытые, дошли до околицы, и пошли лугом, на девичьи голоса, посмотреть на хоровод. В низинке, за огородами, уже вблизи берёзовой рощи, где девушки ходили хороводом, а парни табунились невдалеке, высматривая зазноб, боярчата натолкнулись на стайку ребятишек, и те начали задираться, кричать обидное, показывать рога и дразнить. Оно бы и обошлось, тем более что Варфоломей никогда в драку не лез. Ну, попихали бы друг друга, и разошлись. Но у деревенских малышей оказался предводитель, подросток, года на четыре старше прочих, который, на правах старшего, учил малышей озорничать, а те смотрели ему в рот, исполняя повеления "взрослого".
Дюжина ребятишек окружила двух боярчат, насмехаясь над их одёжкой, над чистотой лиц. Старшой потянул Варфоломея за рубаху и при этом ущипнул. И всё бы ничего, и это бы стерпел Варфоломей. Но старший мальчик, дурачась, хлопнул себя по лбу, и воскликнул:
- Ой! Парни, а я смекнул, почто они в нашу деревню зашли! Наших оделять! Сейчас одёжку раздавать будут! - Он вытолкнул из толпы мальчика, оболочина которого состояла, почитай, из одних ремков, и приказал:
- Делись с ним! Ну!
Боярчата молчали. Варфоломей ещё не сообразил, что ответить, мальчик-оборвыш готовился уже зареветь, но старшой ребячьей дружины не дал времени ни тому, ни другому, - ухватив Петюню за шиворот, повелел:
- Снимай порты!
Схвати он Варфоломея, неведомо ещё, как бы тот поступил. Возможно, снял бы чугу и отдал. Но Петюню, которого он опекал, водил за руку, сажал на горшок и умывал по утрам, отдать на поругание было нельзя.
- Пусти! - крикнул Варфоломей и, покраснев, кинулся в драку, пихнув кого-то из малышей, стоявших у него на дороге. Замелькали кулачки, малыши, размахиваясь и мешая друг другу, полезли бить боярчат. Петюня заревел. Варфоломей, подогретый рёвом и слезами брата, сжав зубы, пихал, бил, опрокидывал друг на друга малышей и уже одолевал неприятелей, когда старший мальчик решил тоже вмешаться в драку. Он отбросил Варфоломея и, глумясь, принялся раздевать второго, плачущего боярчонка. Но Варфоломей кинулся на него. Отброшенный, он вскочил и кинулся на старшего мальчика. Тот ударом по уху сбил Варфоломея с ног, но боярчонок уцепился за ногу обидчика и рванул её на себя. Старший мальчик полетел, вскочил и, обозлясь, стал бить Варфоломея. Но и Варфоломей уже был в забытьи. Не отдать на поругание Петюню, а там - хоть умереть! - была его мысль, когда он, получая и нанося удары, раз за разом кидался на кулаки старшего мальчика. И когда тот, схватив Варфоломея в охапку, начал крутить ему руки, Варфоломей впился зубами в предплечье обидчика. Ухватив плоть ртом, он так сжал зубы, что они с хрустом вошли в тело. И рот наполнился сладковато-солёным и пахучим, что было вкусом и запахом крови. И, почуяв это, Варфоломей ещё больше сжал зубы, не ощущая ударов по голове и плечам, и услышал новый хруст мяса, и новая волна крови хлынула ему на рубаху и в рот. И тут он услышал вой старшего мальчика, который отпихивал Варфоломея, стараясь скинуть его с себя. Они катались по траве, и вот мальчик рванулся, почти оторвав кусок своего тела, и, с криком, заливаясь кровью, побежал в гору, в деревню, оставив ватагу малышей.
Варфоломей кинулся бить других. В горячке он не чувствовал боли от полученных ударов, только челюсти сжимались от солёного вкуса, и потому он рычал, и малыши, видя его лицо в крови, с плачем кидались наутёк. Походя, не видя даже, он сбил с ног и опрокинул навзничь малыша, который был одет в дранину, и поставил ему синяк под глазом, и когда опомнился и посмотрел вокруг, на поле битвы их оставалось трое: он, Петюня, и мальчик, одетый в дранину, рыдающий и размазывающий грязь по разбитому лицу. Петюня плакал тоже, скулил от страха, и Варфоломей стоял один, начиная понимать, что остался победителем, и, соображая - что же ему делать теперь?
- Ты иди! - приказал он мальчику. Но тот, глядя на залитое кровью лицо боярчонка, прикрыл руками голову и заплакал ещё сильнее! "Ждёт удара!" - понял Варфоломей. Теперь уже ему стало стыдно. Этот малыш, меньше Петюни, был не виноват в драке. Не он требовал раздеть Петюню, его вытолкнул вперёд взрослый мальчик, и чем же он заслужил, что теперь сидит на земле, испуганный и избитый, в окончательно рванной дранине?
- Ну, не реви! - сказал Варфоломей, переступив с ноги на ногу. Он не видел себя, не видел своего рта в крови и не понимал, чего тот боится. - Не реви, ну! - произнёс Варфоломей, наклоняясь к малышу, но тот выставил руки вперёд и заверещал сильнее. - Чего ты? - удивился Варфоломей, пробуя поднять мальчика на ноги.
- Да-а! А ты укусишь! - вымолвил тот с ужасом в глазах.
Варфоломей обтёр рот тыльной стороной ладони, увидел кровь на руке и понял. Румянец стыда залил ему щёки.
- Ты... - начал он, - ты тово... Не укушу я...
Мальчик стоял перед ним тощий, маленький, разорванная рубаха сползла у него с плеч, и плакал. Деревенские ребята удрали, да и кому из них нужен был он, сын нищенки, ничей родич и ничей товарищ!
Теперь Варфоломею стало стыдно. Не так представлял он себе поверженного врага! И тут-то пришла ему в голову благая мысль.
- Петюня! - позвал он.
Брат, утирая нос, подошёл ближе.
- Петюня! - приказал Варфоломей, - сними чугу!
Братик, ничего не понимая, снял с плеч верхнюю оболочину. Варфоломей скинул свою чугу, стащил рубаху с плеч, и, сорвав с малыша остатки рванины, начал натягивать ему через голову шёлк.
- Пусти! Руки подыми! Повернись! Так! Теперь так! - приказывал он, поправляя рубаху на малыше и застёгивая ему пуговицы ворота. Оборвыш, перестав плакать и приоткрыв рот, с удивлением смотрел на Варфоломея. Варфоломей, надев рубаху, накинул на себя чугу братца, а свою протянул малышу, повелев:
- Одень! - теперь, в этот миг, он помнил, и даже про себя, в уме, повторил заповедь Христа: "Когда просят у тебя верхнее платье, отдай и срачицу" - и удивился, почуяв, как это приятно, давать вот так, не считая, полной мерой! Малыш стоял перед ним растерянный, притихший, в шёлковой, никогда прежде не ношенной им рубахе, в дорогой чуге, что доставала до земли.
- Иди теперь! И скажи матери, что я, Олфоромей Кириллыч, подарил тебе свою оболочину! Понял?!
Мальчик кивнул, глядя на Варфоломея, и пошёл, оглядываясь, и только уже дойдя до половины горы и поняв, что над ним не смеются, подхватил полы чуги руками и, заревев, побежал домой.
Варфоломей, проводив малыша взглядом, дёрнул брата за руку:
- Пошли!
Выбравшись на дорогу, вблизи от дома, он оставил Петюню ковылять, а сам побежал вперёд, торопясь рассказать матери, и уже почти забывая, несмотря на боль, про драку, предшествовавшую его первому духовному подвигу.