Страница 14 из 88
— Мы уже доводили до сведения его светлости, великого хана Золотой Орды Джанибека, что убийц осудили, заковали в цепи и отослали в Геную.
— Но наш воин, который был в тот день в Кафе, когда погибли двадцать человек из Орды, узнал трёх убийц, стоящих на крепостной стене... — сказал Бегич.
Мамай насторожился. А консул и помощник понимающе переглянулись.
— Этого не может быть, — заверил Готифредо ди Зоали. — Нами получено известие, что те корабли, на борту которых находились убийцы, благополучно достигли берегов солнечной Генуи, и теперь тюремщики занимаются преступниками.
— Значит, как мы понимаем, вы не хотите выдать их нам? — спросил Бегич.
— Я вижу, ты храбрый, доблестный и умный воин, потерявший в битвах глаз, и должен понять, что я говорю правду... А почему молчит царевич? — обратился консул к Бердибеку. — Может быть, он что-то скажет?
— Да, скажу... Я не верю тебе, консул. Наш воин не мог ошибиться!
— Так надо было вам захватить его с собой, и мы бы вместе отправились на то место, где он увидел убийц. Я уверен, что там бы их не оказалось...
Бегич, Бердибек и Мамай смекнули, что над ними просто издеваются и, поблагодарив за угощение, удалились.
После этого консул предупредил помощника:
— Скажи Стефано, чтоб этот Чиврано и два брата-кузнеца не показывались днём на крепостной стене до самого начала штурма. А он начнётся не сегодня завтра. Всё ли готово к его отражению?
— Всё, ваша милость, — ответил помощник.
Когда послы передали этот разговор Джанибеку, тот пришёл в ярость. И праведный гнев его на этот раз не был поддельным. Дождавшись ночи, он приказал готовить через рвы, наполненные водой, проходы к крепостной стене и к её северным и восточным воротам. Для этого надсмотрщики согнали не только рабов, но и женщин, и жителей окрестных сёл, не успевших укрыться в Кафе. Им повелевалось при свете факелов таскать камни, обломки деревьев, хворост, траву, солому, землю из неподалёку расположенных тавроскифских курганов и всё это сбрасывать и ссыпать во рвы.
Чиврано и братья Тривиджано, которым разрешалось теперь только ночью появляться на стене, вдруг увидели, как разом вспыхнули внизу в ордынском лагере тысячи и тысячи костров и смоляных факелов. Вот они начали перемещаться в сторону курганов, леса, к подошвам гор Тебе-оба и Агермыш и обратно; заскрипели колеса арб, заревели быки и заржали лошади.
— Что они там задумали? — с тревогой спросили кузнецы.
— Терпение, братья, — ответил Чиврано. — Сейчас узнаем.
И вот огни факелов вскоре приблизились ко рву, и послышался первый всплеск воды.
— Готовят проходы! — воскликнул Чиврано. — Бейте в колокол, поднимайте гарнизон.
Вскоре с крепостной стены полетели сотни и тысячи стрел. Но, несмотря на это, смоляные факелы не гасли, наоборот, чем больше посылалось стрел, тем больше становилось огней. Ордынцы подняли на ноги теперь не только стариков, способных передвигаться, но даже детей. В дело включились и боевые тысячи, состоящие из алан, кабарды, черкесов, булгар, мордвы и черемисов.
Гибли под меткими выстрелами сверху из луков и алебард, но сыпали землю и бросали во рвы всё, что попадётся под руку. И ничто уже не могло остановить этих людей, включившихся в адскую работу.
Свистели бичи надсмотрщиков, гуляли по спинам зазевавшихся, а если кто из местных жителей пытался удрать, его тут же настигали стрелы ордынцев, которые полукружьем оцепили уртон и места, откуда брались материалы для сооружения проходов.
Когда занялась заря, взору защитников крепости открылась ужасающая картина: во рву были навалены тысячи мёртвых, среди которых находились и дети, столько же неподвижных тел лежало и на широких земляных насыпях, уже воздвигнутых через рвы.
Возле мёртвых чадили смоляные факелы, некоторые ещё догорали; державшие эти факелы, видимо, погибли совсем недавно, перед самым рассветом...
Немного успокоившись, ордынцы предприняли штурм.
Заработали метательные машины, бросая через стены горшки с зажигательной смесью. В городе начались пожары, но их тушили жители, уже готовые к этому.
Вскоре ордынцы выкатили на деревянных колёсах обитые железом тараны с укреплёнными сверху крышами. Под ними располагались хорошо вооружённые воины. Рабы толкали тараны снаружи, за ними ещё бежало десятка четыре невольников. Когда одни были побиваемы стрелами, на их место заступали другие. Вот первый таран миновал насыпь, уже вплотную приблизился к северным воротам, и рабы начали раскачивать с железным наконечником бревно из ясеня длиной в пятьдесят локтей, подвешенное на цепях к верхней перекладине.
Наконец-то наконечник соприкоснулся с железными воротами, и при каждом ударе стал раскатываться гул. Но тут на крышу тарана пролилась из каза кипящая смола, ошпарила стоящих снаружи; с воплем разбежались те, кто мог после этого двигаться, а сварившиеся заживо остались лежать.
Ещё поток кипящей смолы опрокинулся на таран, а на крышу полетели брёвна и камни. Огромный валун пробил её, покалечил двух рабов и убил вооружённого ордынца. Но бревно с железным наконечником продолжало раскачиваться и наносить гулкие удары по воротам...
А тем временем темники, тысячники и сотники погнали воинов со связанными лестницами на приступ крепостных стен.
Выкрикивая боевые ураны, созывая своих, они ринулись через насыпанные проходы, ещё по пути погибая от стрел кафского гарнизона.
На высоком холме стоял великий каан и в окружении знатных мурз наблюдал за происходящим. Вот в поле его зрения попал воин в шлеме с белым тюрбаном, стройный и ловкий, который первым вскочил на ступеньку лестницы, уже прислонённой к стене, и быстро начал взбираться, перебирая левой рукой; правой он держал обнажённую саблю.
— Кто такой? — спросил Джанибек.
Один из мурз хорошо всмотрелся и ответил:
— Это сотник Мамай, повелитель.
У Джанибека по-доброму сверкнули глаза. Но Мамаю и его воинам не удалось достичь зубчатого верха, лестница была сброшена, и некоторые из воинов чуть не сломали шеи. Мамай полетел в воду возле самой стены, выплыл и приказал отступить, рассредоточиться и прицельно стрелять из луков по стоящим на стене солдатам.
Другим сотням и тысячам тоже не удалось наскоком ничего сделать, штурм стал ослабевать, и тут прозвучал длинный сигнал серебряных труб: великий каан приказывал отходить...
Несколько искорёженных таранов осталось на месте. Рабы были убиты или сварены кипящей смолой, а оставшиеся в живых воины разбежались. Как только начало смеркаться, генуэзцы распахнули ворота и заволокли машины в крепость: брёвна с железными наконечниками теперь можно использовать как гигантские копья, перед которыми не устоит ни одна, пусть и покрытая железом, крыша тарана.
Вечером в белой юрте Джанибека снова состоялся военный курултай, на котором решили ещё раз предпринять штурм крепости.
Над тысячами костров висели чугунные казаны, где варилась баранина. Возле них на корточках сидели женщины и дети. Походные муэдзины громко призывали Аллаха даровать ордынцам победу, шаманы в сотнях кабарды и черкесов били в бубны и кружились в безумных танцах.
Но вот огромный лагерь стал постепенно затихать. Один за другим гасли костры, и вскоре лишь круглая луна (стояло полнолуние) освещала лица рабов, спящих прямо на земле, и тех горемык, у кого не было собственной юрты. В ночном, за рекой Салгир, не ржали, лишь тихо фыркали стреноженные лошади, будто тоже предчувствуя второй штурм.
Но второго штурма не случилось...
В разгар первого, когда братья-кузнецы Паоло и Мауро опрокинули на головы осаждающих очередной каз с кипящей смолой, а потом с помощью Андреоло Чиврано оттолкнули копьями от стены лестницу, облепленную ордынцами, словно ветка виноградинами, в проходе между зубчатых кладок появился вестовой, одетый в блестящие латы, как и все сражающиеся, в шлеме, на вид юнец. Рукоятью меча он тронул за плечо Чиврано, тот обернулся и, вглядевшись в юнца, воскликнул в душе: «Дева Мария, да это же девушка!»