Страница 4 из 10
– Мам, ну какой Ленинград! Питер уж сто лет как, не Ленинград!
– Да ладно, подумаешь… Это для вас он Питер, а для меня нет. Ты чай с нами пить будешь? Иль ужин тебе разогреть?
– С нами – это с кем? У нас гости, что ли?
– Ага. Зина вон пришла меня навестить. Сидим, чаи гоняем. В молодости-то некогда было дружить, теперь вот наверстываем.
– Ну-ну… Давайте…
– Здравствуй, Маечка! Здравствуй, красавица наша! – послышался из кухонных дверей ласковый голосок тети Зины, маминой подруги. Вскоре она и сама, маленькая и круглая, выплыла в прихожую, стала смотреть на Майю, умильно улыбаясь и сложив руки на животе.
– Ой, да какая красавица, теть Зин… – отмахнулась от нее шутливо Майя, вытаскивая ноги из туфель. – Я и девчонкой в красавицах не ходила, а уж теперь-то…
– Ну уж не скажи! – авторитетно заявила тетя Зина и одобрительно прищелкнула языком, продолжая ее разглядывать. – Некоторым бабам спелость очень даже к лицу! В девках гадкими утятами ходят, а потом догонять начинают. У меня вот сватья только к старости, например, на бабу походить стала.
– Вашей сватье, стало быть, старость к лицу пришлась? – весело проговорила Майя, проходя мимо нее в свою комнату. – Интересная мысль, между прочим… А вы ей об этом сказали уже?
– Да бог с тобой, Маечка… Нет конечно! Обидится еще… А ты что, чаю с нами не попьешь, что ли?
– Обязательно попью, теть Зин! Сейчас, переоденусь только…
Пройдя через общую комнату, Майя вошла к себе, на ходу расстегивая пуговицы строгого черного пиджачка. Квартира была двухкомнатная, большая, с высокими потолками, но очень неловко устроенная. Отчего придумалось тому «сталинскому» архитектору соорудить на достаточно большом пространстве проходные комнаты, оставалось загадкой, конечно. Неудобно же! На таком пространстве можно было и трехкомнатную соорудить запросто, и входы-выходы отдельные спланировать… А так получилось – две комнаты и обе большие, хоть в футбол в них гоняй… Да еще и смежные…
Аккуратно пристроив на плечики юбку и пиджак, Майя открыла платяной шкаф и повесила в него свою строгую рабочую одежку. Потом постояла немного, задумчиво взирая на висящие в шкафу наряды. Хорошие наряды. Дорогие. Из той еще жизни, из благополучной. Вон, и платья вечерние висят… К чему ей теперь эти платья? Куда в них выходить-то? Продать их, наверное, надо. В комиссионку отнести. Чтоб не висели тут зазря, не напоминали о том, какая она дрянь… Господи, да что эта «дрянь» сегодня так к ней привязалась? Ну, дрянь. Ну и что? Так вышло, значит…
Сердито хлопнув дверцей шкафа, Майя натянула на себя старые бриджи, футболку, сунула ноги в шлепанцы. Усевшись в старое плетеное кресло, скрипнувшее под ней жалобно, тяжело вздохнула. Вот сколько можно себя казнить? Мама правильно говорит: раз жизнь зачем-то дана, надо ж ее жить, а не казниться каждый день попусту. Жить и наслаждаться. Чем? Да хоть заботами. О своих близких думать. Надо вон тахту для Темки новую покупать, например… На узеньком старом диванчике ему давно уже спать неудобно. Вымахал парень, большой уже стал. Долговязый. На отца похож. Хотя про отца – это не надо. Закрытая у них эта тема. Болезненная. Да и не только тахту, надо бы вообще мебель в квартире сменить…
Обстановка в квартире и впрямь была странноватой. Смесь богатства и бедности, нового и свой век отжившего. Вот взять это кресло плетеное, например. Майя его еще из детства помнит. Мама рассказывала, эти кресла при бабушке с дедушкой куплены были. Тогда это особенным шиком было – чтоб плетеные кресла, чтоб сверху на них плюшевые яркие чехлы надеть… И чтоб кругом все было такое же – плюшево-бархатное. И скатерти, и салфетки, и шторы на окнах с обязательными бомбошками. Или кисеей. Это уж кому на что фантазии хватало. А теперь на этом кресле накинут шикарный плед из альпаки, они с Лёней такие пледы из Англии привезли… Или вон, в комнате, большой японский телевизор стоит, Майя его маме на юбилей дарила. А под телевизором – тумбочка дедовой работы. Топорная, из толстых досок сколоченная. А в углу – этажерка с книгами. Вот кто-нибудь из современных модных дизайнеров знает, что это за конструкция такая – этажерка? Наверняка не знает. А на одной из полок этажерки Тёмкин ноутбук примостился. Кажется, даже будто съежился брезгливо от такого хамского соседства. А что делать? Пусть терпит. Пусть ждет своего хозяина, пока он не нагуляется…
Посидев еще пять минут и поглазев на привычную обстановку, Майя неохотно поднялась, поплелась на кухню. Чаю и в самом деле хотелось. И съесть бы чего не мешало – весь день на одном утреннем бутерброде продержалась.
– Давай, садись, доченька… Вот, я тебе картошечки погрела… – засуетилась по кухне мама, одним глазом кося в экран телевизора, где вовсю развернулось страдальческое многосерийное действо. И тетя Зина, приложив ладошку ко рту и покачивая головой, страстно сопереживала монологу хорошенькой героини-блондинки, объясняющейся герою в своей то ли преступной, то ли коварной любви. А потом герой ответил ей что-то, и это «что-то» совсем, видно, героине не понравилось, и она заплакала, красиво дрожа полными чувственными губами. Целую минуту плакала крупным планом. С настоящей слезой. На этом серия и закончилась. Пробежали торопливые титры, и бодро-оглушительно грянула реклама, приглашая всех российских сопереживательниц оторваться от экранов телевизоров и приступить к своим прямым женским обязанностям.
– Ишь, как хорошо тебе, Алечка… Телевизор у тебя на кухне стоит… – завистливо вздохнула тетя Зина. – А мои как придут с работы, так ужин сразу просят. Вот я и мечусь из комнаты в кухню, так толком и не досмотрела до конца ни одну серию.
– Да не говори, Зин. Хорошее дело, конечно, когда телевизор на кухне стоит. Мне как Маечка купила пять лет назад новый телевизор, я сразу старый сюда приспособила. А то действительно, не набегаешься…
Они замолчали, снова дружно уставившись в экран. Большой рекламный блок заканчивался по-модному изысканной социальной рекламой, рассказывающей о проведении всероссийского конкурса среди одаренных детей. Хорошенькие ребячьи личики забавно улыбались в камеру, и голос за кадром ласково комментировал их прекрасное будущее – этот, мол, будет министром финансов, этот президентом, а эта милая девчушка – непременно гениальной актрисой, и все они вместе возродят былую российскую славу…
– Ну да. Возродят, конечно, – с обидой в голосе прокомментировала рекламу Майина мама. – И так видно, что всех деток из хороших да благополучных семей отобрали…
– А из каких надо их отбирать, мам? Из неблагополучных, что ли? – удивленно уставилась на нее Майя.
– Да не в этом дело, из каких! Они ж в этот конкурс наверняка деньжищи огромные вбухают. В этот, как его красиво называют…
– В национальный проект, – подсказала Майя.
– Во-во! Вот в него и вбухают. Элита и растит новую элиту. А остальные детки, выходит, обойдутся. Остальным деткам дорога во двор да на улицу определена. Ими никто заниматься и не будет. Как будто наша страна из одной элиты состоит… Раньше вот все наоборот было! Если ты есть мать-одиночка иль там вдова, с малыми детьми на руках оставшаяся, то тебе и путевку в лагерь бесплатную, и квартиру вне очереди, и детей в кружок определить, чтоб зря не болтались. А теперь чего? Ты посмотри на этих деток – они ж явно при хороших мамках-папках растут! Чего их проектами всякими поднимать? Они и без проектов хорошо поднимутся! Ты лучше этими вот озаботься, которые без призору, в бедности да хамстве растут… А потом возмущаются, откуда у нас столько этих развелось… Ну как их… Ты в прошлый раз слово такое правильное сказала, я его не запомнила…
– Маргиналов? – снова подсказала Майя, тихонько усмехнувшись.
– Ну да, ну да. Этих самых маргиналов и есть. Они вот потом вырастут и опять дадут этой элите по печенкам…
– Конечно, дадут! – тут же поддержала свою подругу тетя Зина. – Небось там, в этом проекте, ни одного ребятеночка из многодетной да вдовьей семьи нету! Где ему такой конкурс пройти! Мать-то наверняка с ним в английские бирюльки не играет да книжек часами не почитывает, а на трех работах ломается… Вот как ты, Алечка, в свое время…