Семейная хроника Уопшотов

- О нет, - сказала Сара. - Мне очень жаль. - В ее голосе звучало сожаление. - Видите ли, это один из самых старых домов в Сент-Ботолфсе, а наша ванная - самая старая во всей округе.

- Да, но мы ищем комнату с отдельной ванной, - сказал незнакомец, и...

- Мы всегда предпочитаем отдельную ванную, - мягко сказала его жена. Даже когда едем поездом, мы предпочитаем брать купе с ванной.

- De gustibus non est disputandum [о вкусах не спорят (лат.)], любезно сказала Сара, но ее любезность была деланной.

- Спасибо, что показали комнаты.

- Не стоит благодарности.

Решетчатая дверь захлопнулась, и, когда машина двинулась по аллее, Лиэндер вылез из стенного шкафа. Он прошел по аллее к тому месту, где на столбе ворот висело объявление: "ПРИЮТ ТУРИСТАМ". Оно было примерно такой же величины и на такой же доске, что и объявление на "Топазе"; Лиэндер поднял его над головой, со всей силы ударил о камни, расколов на две части и испытав сильное сотрясение в собственных костях. Позже вечером он пошел на Бот-стрит.

В доме Гоноры было темно, но Лиэндер решительно остановился и окликнул ее по имени. Он дал ей время надеть халат и снова позвал.

- В чем дело, Лиэндер? - спросила она. Он не видел ее, но голос доносился вполне отчетливо, и он знал, что она подошла к окну. - Что ты хочешь?

- О, в последние дни ты стала такой заносчивой, Гонора. Не забывай, я знаю, кто ты такая. Я помню, как ты кормила помоями свиней и, возвращаясь с фермы Уэйлендов, приносила с собой ведра молока. Я должен что-то сказать тебе, Гонора. Я должен сказать тебе что-то важное. Это было давно. Сразу же после того, как ты вернулась из Испании. Я стоял с Митчем Эмерсоном перед домом Моуди. Когда ты проходила через площадь, Митч кое-что сказал про тебя. Я не могу повторить, что он сказал. Ну, я увел его за лесной склад и лупил до тех пор, пока он не заорал. Он весил на пятьдесят фунтов больше меня, и все Эмерсоны были смелые ребята, но я заставил его заорать. Я тебе никогда об этом не рассказывал.

- Спасибо, Лиэндер.

- И про другое не рассказывал. Я всегда выполнял свой долг по отношению к тебе. Я поехал бы в Испанию и убил Састаго, если б ты меня попросила. Я весь поседел, служа тебе. Так почему же ты издеваешься надо мной?

- Мозес должен уехать, - сказала Гонора.

- Что?

- Мозес должен повидать белый свет и показать, на что он способен. О, мне тяжело говорить так, Лиэндер, но я считаю, что это правильно. Целое лето он не ударил палец о палец, только развлекался, а все мужчины в нашей семье уходили из дому молодыми, все Уопшоты. Я обдумала это и решила, что он захочет уехать, но боюсь - он будет скучать по дому. О, в Испании я так скучала по дому, Лиэндер! Я этого никогда не забуду.

- Мозес - хороший парень, - сказал Лиэндер. - Он нигде не пропадет. Он выпрямился, с гордостью подумав о сыне. - Что ты имеешь в виду?

- Я думаю, он может уехать куда-нибудь вроде Нью-Йорка или Вашингтона, в какой-нибудь незнакомый и далекий город.

- Великолепная мысль, Гонора. И это причина всех твоих затей?

- Каких затей?

- Ты собираешься продать "Топаз"?

- Сыновья д'Агостино передумали.

- Я поговорю с Сарой.

- Это будет нелегко для всех нас, - сказала Гонора и вздохнула.

Лиэндер услышал дрожащий звук, трепетный и прерывистый, как дым, поднявшийся, казалось, из таких глубин души старой женщины, что возраст не изменил его нежности и чистоты, и он тронул Лиэндера, как вздох ребенка.

- Покойной ночи, дорогая Гонора, - сказал он.

- Чувствуешь этот восхитительный ветерок?

- Да. Покойной ночи.

- Покойной ночи, Лиэндер.

12

В колледже Мозес не обнаружил выдающихся успехов, и, если не считать нескольких дружеских связей, там не было ничего, о чем стоило бы пожалеть; не жалко было ему ни овсянки со снятым молоком, ни "Данстер-хауса", их общежития, отражавшегося вверх ногами, наподобие свиной туши, в мелкой воде реки Чарлз. Ему хотелось повидать мир. Для Лиэндера мир означал место, где Мозес мог проявить свой сильный, уравновешенный характер, свою смышленость и проницательность. Думая об отъезде сына, он испытывал чувство гордости и предвкушал его будущие успехи. Мозес должен был преуспеть! На стороне Гоноры была традиция, так как все мужчины в семье Уопшотов - в том числе отец Лиэндера - совершали путешествие, помогавшее им стать взрослыми; некоторые из них огибали мыс Горн еще до того, как начали бриться, и на пути домой бесстыдно охотились за красавицами Самоа, которые наверняка должны были проявлять некоторые признаки утомления. Сара всегда находила утешение в печальных выводах - жизнь ведь лишь расставание, и мы живем лишь ото дня ко дню, - и такие мысли помогли ей перенести боль от того, что ее первенца отрывают от дома. Но как все это отразится на бедном Каверли?

Еще с год назад отношения между братьями были чрезвычайно воинственными. Они дрались голыми руками, обледенелыми снежками, палками, камнями. Они всячески оскорбляли друг друга и считали, что мир - это такое место, где другой проявляет себя мошенником с отвратительным характером. Потом вся эта недоброжелательность сменилась нежностью и расцвела братская дружба, носившая все признаки любви - радость близости и боль разлуки. Они даже совершали вместе длинные прогулки по берегу в Травертине, делясь самыми сокровенными и неосуществимыми планами. Узнав, что брат уезжает, Каверли впервые изведал оборотную сторону любви - это была горечь. Он не представлял себе жизни без Мозеса. Гонора все устроила. Мозес поедет в Вашингтон и будет работать у мистера Бойнтона, который был ей чем-то обязан. Если в душе Мозеса и возникали какие-нибудь сожаления или намеки на сожаления, они терялись в смятении его чувств и отступали перед страстным желанием покинуть Сент-Ботолфс и попробовать свои силы в широком мире.

Сара собрала те вещи, которые, по ее мнению, могли понадобиться Мозесу, когда он начнет свою жизнь в чужом месте: свидетельство о конфирмации, блесну, купленную как сувенир на Плимут-Роке, рисунок военного корабля, сделанный им в шестилетнем возрасте, футболку, молитвенник, шарф и два табеля успеваемости; по, услышав, как он громко кричит что-то снизу Каверли, стоявшему на верхней площадке лестницы, она по звуку его голоса почувствовала, что ничего этого он с собой не возьмет, и снова все спрятала. Предстоящий отъезд Мозеса сблизил Сару и Лиэндера и вновь оживил те милые самообманы, которые составляют основу многих долговечных супружеств. Лиэндер считал, что Сара - хрупкая женщина, и вечерами перед отъездом Мозеса приносил ей теплый платок, чтобы защитить от ночной прохлады. Сара считала, что у Лиэндера прекрасный баритон, и теперь, когда Мозес уезжал, ей хотелось, чтобы Лиэндер снова занялся пением. Сара не была хрупкой - у нее хватало сил на десятерых, - а Лиэндер не мог спеть простейшей мелодии, "Помни о ночной прохладе", - говорил Лиэндер, принося жене платок, а Сара, восхищенно глядя на него, говорила: "Какой стыд, что мальчики никогда не слышали твоего пения".