Душегуб

– Подумать только?! Что же такое произошло в большом мире! Умер кто-то из высшего командования, и объявили амнистию всем военным преступникам? Или в Чечне произошел военный переворот и у власти вновь исламские радикалы, а нас решили призвать к крестовому походу на Грозный?

– Ни то, ни другое, – сухо отрезала Софья Павловна, сняв очки и без необходимости протирая замшевым платочком стекла. – Сегодня ночью в камере покончил с собой проходивший с Вами по одному делу Андрей Снегирев. Перерезал себе горло. Это и подтолкнуло прокурора к изменению меры пресечения, побоялся потерять всех подследственных, и так скандал на весь мир…

– Цапель? – отшатнулся Моргенштейн. – Как же так? Мальчишка ведь совсем… Что же он? Довели пацана, сволочи!

Он умолк, растеряно качая головой.

– Тем не менее, если бы не этот прискорбный случай, – с непроницаемым лицом продолжала адвокат. – Ваше освобождение под подписку выглядело бы практически нереальным.

Около ворот СИЗО всегда людно. Сюда приходят родственники и друзья арестантов, чтобы передать им нехитрые, разрешенные ГУИНом посылки, мнутся под воротами в надежде отыскать возможность послать сидельцам весточку с воли, здесь же торжественно с музыкой и песнями встречают освобожденных. Моргенштейна встречать было некому, кроме нанятого адвоката, никого он в Ростове не знал и, соответственно полагал, что никто не знает его. Оказалось, ошибался, причем сильно. Едва за его спиной хлопнула деревянная дверь размещавшейся при воротах будки КПП, как уши заложило истошным воплем:

– И-и-и! Вот он душегуб! Вот он ирод! Креста на тебе нет! Убивец! Как тебя земля-то носит?!

Моргенштейн удивленно оглянулся и уперся взглядом в пестро одетую кучку людей. Впереди всех стоял испитой согнутый жизнью морщинистый старик в спортивных штанах и драной олимпийке с неряшливо написанным на листе дешевого серого ватмана плакатом в руках. «Убице Моренштерну – справетливый суд!» красовалась надпись огромными красными буквами. Арестант улыбнулся было с грубыми ошибками намалеванному призыву. Но новый вопль, на грани ультразвука, заставил его втянуть голову в плечи.

– Душегуб! Ирод! Глаза твои бесстыжие!

Кричала расхристанная, дородная женщина, неряшливо одетая, с потекшей косметикой вокруг глаз. Она и старик с плакатом явно были здесь заводилами, вокруг них группировалось еще несколько пропитых личностей бомжевато-синюшного вида. Не зная, что предпринять, Моргенштейн растерянно огляделся по сторонам. Что-либо отвечать демонстрантам, доказывать свою правоту было занятием явно глупым и бесполезным, но и заставить их заткнуться требовалось срочно – шедшие по улице люди уже начали с интересом коситься, на разыгрывающееся возле следственного изолятора шоу. Выручила его из затруднительного положения Софья Павловна, лихо подрулив на сверкающей глянцем новехонькой кремовой «десятке» прямо к воротам.

– Не стойте пугалом, садитесь в машину! – властно крикнула она, опустив оконное стекло.

Понятное дело, Моргенштейн не заставил себя долго упрашивать.

– Как Вы здесь оказались? – спросил он, плюхнувшись на переднее сиденье и с видимым облегчением захлопнув дверцу, оставляя снаружи гневные выкрики демонстрантов.

– Стреляли, – улыбнулась адвокат. – На самом деле ожидала чего-то подобного, вот и решила на всякий случай подъехать. Оказалось очень вовремя, правда?

– Да уж, – кивнул головой Моргенштейн.

Почти неслышно шурша хорошо отрегулированным мотором, «десятка» поползла к выезду на улицу.

– Коза крашена! – неистовствовала главная демонстрантка, потрясая кулаками им вслед. – Куда его повезла?! Он же душегуб! Убивец! И тебя, дуру, ночью задушит!

– Ладно тебе, Верка, разошлась! Завали хайло, не пыли, – урезонивал ее старик с плакатом. – Все уже, отработали! Пошли вон лучше за бабками!

– И то правда, – как-то неестественно быстро успокаиваясь, произнесла, вытирая со лба выступивший от натуги пот, женщина. – Пошли.

Перейдя улицу, они остановились возле блестящей лаком спортивной «тойоты». Из машины неспешно выбрался невысокий, смуглолицый кавказец. Остро подбритые усики-стрелочки топорщились над верхней губой.

– Все видел, все слышал! – взмахнул он рукой, останавливая жестом раскрывшую было рот женщину. – Молодцы, все как надо сделали! Вот ваша тысяча, все как обещал!

– Добавить бы надо, Хамид, – задребезжал дискантом старик. – Нас тама народу-то сколько было… Тысячи на всех мало будет…

– Обойдетесь, – презрительно скривился Хамид. – Меньше водки выпьете, свиньи!

– Сам-то кто, баран горный! – вполголоса, так чтобы не услышал садящийся обратно в машину кавказец, ворчала Вера. – За рубль удавится, урод! Понаехали тут с гор, житья от них русскому человеку нет…

– Пиво-то будем брать, или как? – отвлек ее от бурчания старик.

– А денег хватит?

– Если правильно поделить, – хитро прищурился тот. – Обязательно хватит!

– Тогда конечно, тогда обязательно, – засуетилась женщина. – Пиво без водки – деньги на ветер!

Софья Павловна, несмотря на немолодой возраст водила машину весьма прилично, по-спортивному агрессивно и напористо, впрочем, только такой стиль вождения и позволял относительно быстро перемещаться по вечно забитым потоком автомобилей центральным ростовским улицам. Привычно втиснувшись в левый ряд и притоптав педаль газа, адвокат расслабленно откинулась на сиденье, исподтишка наблюдая за своим подзащитным. Моргенштейн мечтательно улыбаясь, следил за летящими по сторонам тенистыми бульварами, заполненными ярко одетыми пешеходами, впитывал каждой порой картины долгожданной свободы. Не было в его облике и следа раскаяния или подавленности, просто обычный довольный судьбой и жизнью человек с абсолютно чистой ничем не отягощенной совестью. Это всегда поражало Софью Павловну, надо же, пусть не своими руками, а все же лишил жизни шестерых ни в чем не повинных людей и ничего! Не страдает бессонницей, судя по здоровому свежему виду, не вымаливает у бога и людей прощения, никаких моральных страданий не испытывает… Конечно, формально Моргенштейн, действовавший по приказу своего начальства, может быть и невиновен, да что там, действительно невиновен. Софья Павловна искренне так считала, потому как за долгую адвокатскую практику убедилась, успешно защищать в суде интересы человека, которого сам считаешь виновным, невозможно, и раз такое дело, честнее будет сразу отказаться, не тратя зря свое время и деньги клиента. Но все же шесть человек лишенных жизни, это не шутки, не вяжется это как-то с непоколебимым спокойствием подзащитного, не вяжется… Или он такой толстокожий, что вообще не умеет чувствовать чужую боль и сопереживать ей? Тоже нет, вон как задергался, когда узнал о самоубийстве этого Снегирева… Странный тип, непонятный…

– Радует свобода, Эдуард Вольфович?

– Радует не то слово… Скорее опьяняет! Хорошо-то как! Небо, воздух, люди ходят! Девушки! Софья Павловна, честное слово, даже забыл уже как они выглядят!

– Ну вспоминайте, вспоминайте… В Ваши годы пора бы уж и семью иметь…

– Да какая семья! – отмахнулся Моргенштейн. – Наши жены, пушки заряжены! С такой службой, какая жена выдержит! А уж теперь, за зэка точно никто замуж не пойдет!

– Все шутите, веселитесь, – с неожиданно прорвавшимся раздражением процедила, сжав губы адвокат. – Неужели никакое чувство вины Вас не мучает, не по закону, чисто по-человечески хочу спросить…

– А что должно мучить? – враз потускнел, ощетиниваясь иголками недоверия Моргенштейн. – Я себя виновным ни в чем не считаю. Я солдат и лишь выполнял приказы.

– Да верю я Вам, верю, – мягко, успокаивающе произнесла Софья Павловна. – Я тоже согласна, что Вашей вины в происшедшем немного. Просто ведете Вы себя так, будто ничего не случилось, а ведь люди погибли…

– А Вам хотелось бы, чтобы я волосы на себе рвал и головой об стенку бился? Так не с чего мне. Вы с Погодиным при случае поговорите, он хоть и простой необразованный мужик, но суть вещей, порой получше многих профессоров понимает. Он Вам просто скажет, не на мне грех, а на том, кто приказ отдал.