Страница 88 из 117
Баранину Наджафу Агаевичу привозили в благодарность клиенты, то есть больные, приезжавшие из районов, из окрестных селений. Полтуши крохотного ягненка привезли на прошлой неделе в благодарность, верхнюю часть - ребрышки и переднюю ногу - Наджаф Агаевич съел, а маленькую ляжку съесть не успел; она осталась в холодильнике и испортилась.
Наджаф Агаевич понюхал мясо - оно в самом деле испортилось, но Наджаф Агаевич на всякий случай сказал:
- Сейчас вымою. Может, запах уйдет...
Надежда Федоровна все еще чувствовала себя прекрасной Еленой и потому с неприсущей ей в обычное время расточительностью распорядилась:
- Да выбрось ты ее! Что твои дикари увидели в баранине, а? Никак не пойму! Азиат ты все-таки, азиат! - И Надежда Федоровна покружилась по комнате, напевая арию прекрасной Елены, и разлетелся, как веер, подол широкого, длинного платья, купленного у спекулянтки (из постоянных клиенток), которой каждый месяц привозили из Израиля узлы, полные тряпок.
Наджаф Агаевич посмотрел на маленькую баранью ляжку, потом на Надежду Федоровну и, чтобы не портить прекрасное настроение, вышел из дому, со двора, обнесенного трехметровым каменным забором, и положил мясо под дерево хартута у железных ворот дачи напротив - птички и червячки растащат... Глубоко вздохнув, Наджаф Агаевич вернулся в дом: развеселившуюся после оперетты, прекрасную Надежду Федоровну предстояло еще ночью ублаготворить...
А нашел то мясо под большим деревом хартута Гиджбасар и, обессиленный, с болью в раненой ноге, с ноющей раной на шее, когда взял мясо в пасть, как будто с мясом получил силу и от ствола большого хартута. Боясь, что какая-нибудь другая собака, другое существо или несущество вырвет мясо у него из пасти, отнимет, он, прижав уши, хромая, побежал прочь от железных ворот Наджафа Агаевича.
Дача Наджафа Агаевича была в стороне от главной дороги, идущей между дачами к морю, и, отбежав от хартута, попав на дорогу, Гиджбасар замедлил шаги: согревшаяся во рту часть бараньей ляжки напоминала ему в ту ясную апрельскую ночь лучшие мгновения его жизни: где-то когда-то под холодную метель на улице он спал в теплом местечке, где-то когда-то, в очень и очень далекие времена, его гладили, где-то когда-то за ним увязывалась белая сучка... Видения в мозгу Гиджбасара были окутаны туманом, перемешались друг с другом, но туман был теперь теплым и ласковым (из-за бараньей ляжки, которую он сейчас съест?), и от тепла и ласки стала поменьше и боль в ноге Гиджбасара, и боль в шее.
И вдруг Гиджбасар издалека учуял запах машины, услышал ее шум. Странное дело, шум, приближающийся в ночной тишине, не предсказал Гиджбасару ничего дурного, не заставил его вздрогнуть, не встревожил, будто в ту ясную ночь на Апшероне, на дороге, идущей к морю, ничего плохого случиться не могло.
Показался свет фар, за первой машиной показалась вторая, и Гиджбасар сбежал на обочину.
... В "Жигулях" сидели четверо: впереди Салим Бедбин, владелец и водитель машины, молодой прозаик, рядом с ним Арастун Боздаглы, известный поэт, заслуженный деятель искусств, сзади - два молодых поэта...
Салим Бедбин был редактором в издательстве и "Жигули" купил в долг. Купил не просто для удовольствия. Купил, чтобы обратить на себя внимание таких тиранов и невежд, как директор издательства Исламзаде, таких безыдейных графоманов, как Муршуд Гюльджахани, таких циников, как Мухтар Худавенде, тридцать лет заведовавшего отделом литературы в газетах и сделавшего интересы и пристрастия своего желудка интересами и пристрастиями азербайджанской художественной литературы, и некоторых собратьев по перу, называющих себя молодыми поэтами, молодыми прозаиками, молодыми критиками и думающих о своих личных интересах, а не об интересах родины и нации, завидующих художественным достижениям Салима Бедбина. Долг за "Жигули" Салим Бедбин не мог выплатить уже два года. Но даже усаживаясь за руль на голодный желудок, Салим Бедбин так горделиво вел машину, что пахнущие нафталином черви, подобные Муршуду Гюльджахани, не знали, что делать от злобы и ярости.
Десять лет каждую божью ночь, когда засыпали трое детей и жена, в кухоньке однокомнатной квартиры Салим Бедбин работал чуть не до утра. И вот, беззаветно посвятивший себя литературе, стремящийся своим пером блюсти честь нации, он наконец-то выпустил вторую книгу рассказов. И несмотря на то что директор издательства Исламзаде, консерватор, не выносивший передовую молодежь, ровным счетом ничего не понимавший в создаваемых ею произведениях, в договоре указал самый низкий гонорар за лист, вчера Салим Бедбин получил в бухгалтерии деньги и сегодня пригласил в одну из лучших шашлычных на Апшероне своих друзей и Арастуна Боздаглы, всегда охотно общавшегося с молодежью, заслуженного деятеля искусств, поэта. Они несколько часов просидели в шашлычной, уплетая шашлык из баранины и осетрины. Они отлично обмыли новую книгу и в лунно-звездную субботнюю ночь собрались с берега полюбоваться панорамой Каспия. В "Жигулях", идущих сзади, сидели еще трое молодых собратьев по перу, настоящих друзей Салима Бедбина.
Окна "Жигулей" были открыты, и ветер гулял внутри мчавшейся со скоростью машины, но после пира в шашлычной заслуженному деятелю искусств поэту Арастуну Боздаглы все-таки не хватало воздуха, и этот грузный, крепкий человек, с шумом втягивая воздух в легкие, говорил:
- Это был исторический банкет, джигит. Муршуду Гюльджахани за семьдесят, но он скряга, он нас один раз в жизни пригласил в гости, и то к сыну на свадьбу. Скупой и сухой. Злодей. На передовицы из "Правды" похож.
Когда речь заходила о Муршуде Гюльджахани, Салим Бедбин был не в силах себя сдерживать. Он сказал, презрительно скривившись:
- Из-за этой свадьбы теперь Исламзаде перед ним подхалимничает. У нас самая высокая должность - быть родственником Абдула Гафарзаде. Вы знакомы с ним, да, Арастун-муэллим? Директор кладбища...
- Как не знать, джигит? Знаю как облупленного.
- Один раз я ему в лицо сказал...
Заслуженный деятель искусств, известный поэт Арастун Боздаглы, хоть и много выпил на историческом банкете, все же разум не совсем потерял и, удивленно взглянув на Салима Бедбина, спросил: