Страница 71 из 117

Смертный приговор

"Эльчин"

Кажется, теперь в глазах Гамлета был уже другой свет - свет больного воображения.

Поэт уложил Гамлета на кровать.

Воцарилась такая тишина, какой никогда ещё не бывало в камере Кишлинской тюрьмы.

Сколько прошло времени? Час? Три часа? Пять?

Снова звякнул замок, заскрежетала дверь, назвали фамилию Гамлета и больше ничего не добавили.

У Гамлета не было сил встать, и два стражника подхватили его под мышки и, волоча по цементу, вытащили.

Гамлет не сказал ни слова, не попрощался со своими последними зрителями. А может быть, он и не знал, куда идет.

Снова заскрежетала дверь, заперли замок.

Снова в камере воцарилась тишина, и в тишине Философ прошептал:

- Интересно, если бы Ленин остался жив, его тоже теперь арестовали бы?

Шепот услыхали все, но почему-то никто не испугался, что его услышат и стражники...

И воспаленный горячечный мозг Философа, посвятившего свою жизнь марксизму, в камере Кишлинской тюрьмы точно и ярко воссоздал облики Маркса и Энгельса, и Философу показалось, что и Маркс, и Энгельс вместе с ним заключены в камеру Кишлинской тюрьмы, они тоже совершенно бесправны, тоже изолированы, лишены каких бы то ни было прав. Их, Маркса и Энгельса, так же пытают, как Гамлета, ломают зубы, загоняют иголки под ногти, пинками ломают ребра, и кровь из разбитых губ течет по их бородам...

Следователь Мамедага Алекперов плюет в лицо Марксу и Энгельсу, требует признания, что они японо-немецкие шпионы, троцкисты, пантюркисты, мусаватисты, добивается признания в намерении убить товарища Мир Джафара Багирова, в участии в террористических акциях, направленных непосредственно против товарища Сталина...

И горячечное воображение Философа нарисовало картину: Карл Маркс и Фридрих Энгельс стоят под палящим солнцем, прислонившись спинами к белоснежно выбеленной каменной ограде, рубашки на груди разорваны, Философ не видел винтовок, но знал, что в грудь Марксу и Энгельсу нацелены винтовки.

Философ хотел крикнуть тем, с винтовками, что это Маркс и Энгельс, что их нельзя расстреливать. Он хотел крикнуть: "Не расстреливайте их!" - но не мог издать ни звука, потому что боялся: возьмут и самого расстреляют.

Но тут Маркс и Энгельс еще сильнее выпятили грудь, собрали последние силы, вытянули вперед руки и закричали: "Да здравствует товарищ Сталин".

да здравствует товарищ Сталин!

, , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , ,

потом были спущены курки невидимых ружей, из груди и Маркса, и Энгельса фонтаном хлынула кровь-потом и Маркс, и Энгельс исчезли, стали невидимы... и большие пятна крови на белоснежной каменной стене ярко-красным засверкали на солнце...

И в ту ночь Хосров-муэллим увидел во сне в камере Кишлинской тюрьмы человека, который прежде никогда не являлся в его сон.

За всю свою жизнь Хосров-муэллим всего один раз видел первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана: на торжественном собрании, посвященном пятнадцатилетию установления советской власти в Азербайджане 28 апреля 1935 года; из райкома Джумшудлу прислал в школу три приглашения, и Алескер-муэллим счел нужным дать одно из них Хосрову-муэллиму. Он сидел в последнем ряду большого зала, а Мир Джафар Багиров - в президиуме на сцене, но поскольку портреты его без конца публиковались в газетах, журналах, всем в Азербайджане казалось, будто они видели Мир Джафара Багирова вблизи.

И вот ночью в Кишлинской тюрьме Хосров-муэллим увидел во сне Мир Джафара Багирова. Лицо Мир Джафара Багирова выступило из мрака, как будто со дна глубокого, очень глубокого колодца, оно быстро приближалось и наконец остановилось перед Хосровом-муэллимом Хосров-муэллим посмотрел в глаза, устремленные на него сквозь круглые стекла очков, и там же, во сне, весь облился холодным потом, потому что в глазах Мир Джафара Багирова, устремленных сквозь круглые стекла очков, был отсвет костра, горевшего в шести километрах от Гадрута десять лет назад, и тот отсвет источал чуму. Хосров-муэллим заслонился ладонями, отвернул лицо в сторону, стремясь защититься от чумы, он хотел бежать, но куда ни поворачивался, как ни старался заслониться, закрыться, отпихнуть чуму от себя, глаза, устремленные на него сквозь круглые стекла очков, не отставали, источаемая ими чума как черный-пречерный мазут разливалась по лицу, по груди Хосрова-муэллима, и издалека послышались крики будто заживо горящих в костре шестилетнего Джафара, четырехлетнего Аслана, двухлетнего Азера, и услыхавшая их крики Ширин, горя на костре, завыла как волчица...

- Ты чума! Чума! Чума! Чума! Ты чума! - среди ночи в камере Кишлинской тюрьмы Хосров-муэллим схватил за грудки Одного чело века, тряс его и изо всех сил орал, он хотел растерзать, разорвать на куски Одного человека - Мир Джафара Багирова. - Чума! Чума! Ты чума! Чума!

У проснувшегося от нечеловеческого крика Одного человека собственный голос пропал, он не мог вымолвить ни слова и вырваться из высохших, как сухое дерево, рук Хосрова-муэллима тоже не мог и едва не задыхался.

- Чума! Чума! Чума! - кричал Хосров-муэллим как сумасшедший.

Проснулся и подоспел на помощь Поэт, обнял Хосрова-муэллима, попытался, отвести его в сторону, но сил у молодого Поэта не хватало, а Хосров-муэллим никак не мог опомниться, прийти в себя и, вздувая вены на тонкой шее, по которой тек холодный пот, все тем же нечеловеческим голосом кричал:

- Чума! Чума!... Чума!...

Хосров-муэллим старался задушить, убить Одного человека, на помощь Поэту пришли Философ и Редактор, и втроем они вырвали из рук Хосрова-муэллима Одного человека, оттащили Хосрова-муэллима.

Хосров-муэллим задыхался, сердце его колотилось, будто хотело вырваться из груди, но понемногу Хосров-муэллим все-таки стал приходить в себя. Он не помнил, как встал с места, как напал на Одного человека, приняв его за Мир Джафара Багирова...

В камере воцарилась тишина, и в тишине внезапно Один человек заплакал, всхлипывая как ребенок:

- Чего вы все от меня хотите? Вы, вы, ну почему вы-то меня мучаете?