Страница 19 из 117
Хорошо, хоть теперь ведутся записи, документы покойников отправляются в архивы, но как у нас содержатся архивы, господи, только посмотреть... Вот о чем думал Абдул Гафарзаде (он уже встал и умылся) в это весеннее утро, массируя ноги Гаратель, лежавшей на диване в гостиной.
Гаратель говорила:
- Не нужно, Абдул, иди на работу, опаздываешь.
Но Абдул Гафарзаде не обращал внимания на эти слова.
В этот день Фарид Кязымлы, председатель райисполкома, созвал совещание, посвященное выполнению полугодового плана работниками управления коммунального хозяйства. Назначено было на 10 часов утра, первый секретарь райкома партии М. П. Гарибли тоже должен был принять участие (так сообщил вчера по телефону Абдулу Гафарзаде сам Фарид Кязымлы), и Абдул Гафарзаде хотел сначала зайти на работу, а потом пойти на совещание, но рано утром, открыв глаза, он почувствовал прекрасное тепло апрельского солнца, а потом вдруг перед его глазами встали могильные камни...
Когда Гаратель плохо себя чувствовала, она старалась скрыть это от мужа, но от глаз Абдула Гафарзаде ничто не ускользало, он тотчас понимал, что жене опять нехорошо. Он всегда чувствовал это на расстоянии. Потому-то сегодня он зашел навестить Гаратель перед тем, как идти на кухню ставить чайник.
Гаратель, одетая, лежала на диване в гостиной. Она опять была очень бледной, холодной как лед, сильно дрожала, и Абдул Гафарзаде все, даже совещание, забыл. Он помассировал жене ноги, напоил ее чаем, позвонил и вызвал Севиль и опять, несмотря на протест Гаратель, сел около нее, не собираясь уходить из дому, пока не появится Севиль.
Севиль была младшей дочерью, вернее, единственным ребенком Абдула и Гаратель Гафарзаде. То есть теперь была единственным ребенком, потому что старшим ребенком у них был сын, он был на два года старше Севиль. Его звали Ордухан, и шесть лет тому назад он в три дня ушел из жизни...
Неделю назад Севиль исполнилось двадцать восемь, Абдул Гафарзаде подарил дочери к дню рождения "Волгу". До этого он купил им "Жигули", но Омар плохо водил в городе, три, а то и четыре раза бился. Омар был пианистом, и Абдул Гафарзаде, в то апрельское утро массируя ноги Гаратель, представил себе тонкие, длинные пальцы Омара и улыбнулся. Ему нравилось, что у зятя такие нежные и красивые пальцы. Пусть "Жигули" будет его машиной, а "Волга" машиной Севиль, потому что Севиль внимательнее, проворнее, хладнокровнее Омара.
Дочь все не ехала.
Абдул Гафарзаде построил семье Севиль пятикомнатную кооперативную квартиру, можно сказать, в центре Баку, с большими балконами на море. Вернее, сначала он построил трехкомнатную квартиру, потом семью, живущую рядом в двухкомнатной квартире, переселил в трехкомнатную, и квартира Севиль стала пятикомнатной с двумя кухнями, двумя ванными и двумя туалетами. У Омара был геморрой, и теперь он сидел в туалете сколько хотел. Правда, Омар все блага не так уж и ценил, с утра до вечера его мысли были с пианино, и Абдул Гафарзаде порой искренне поражался, сколько же может человек заниматься, сколько же в человеке охоты, терпения... Отец Омара, Муршуд Гюльджахани, был какой-то болван (считал себя писателем, но имя его даже в собачьей книге не значилось), а этот все старался, не зная усталости. Хорошо, что Севиль тоже была музыковедом, иначе ведь невозможно вынести столько музыки. Теперь соседям Севиль, и раньше с утра до вечера слушавшим пианино, стало совсем туго, потому что восьмилетний Абдул едва ли не перещеголял Омара - игрушками не интересовался, ни телевизор, ни видеомагнитофон ему не нужны, придет из школы (из специальной, музыкальной, имени Бюльбюля), отбросит портфель - и за рояль, ему бы не есть, не пить, а все играть. Абдул Гафарзаде купил внуку отдельный рояль; если что и могло разлучить маленького музыканта с роялем, то только приход деда (то есть деда Абдула) - как только в прихожей слышался голос деда, внук кидался к нему и, пока дед не уходил, сидел с ним рядом.
Омар в одном конце квартиры играл на своем рояле, а маленький Абдул в другом конце - на своем. Хорошо, хоть Севиль не играла. Она писала, хотя писать между двумя роялями было делом нелегким. Но Севиль была бойкая девочка, умная, кандидат наук, и до докторской осталось совсем немного. Правда, Абдул Гафарзаде помогал дочери и в этом, но все равно, кто теперь пишет диссертацию одним только собственным пером? Омар благодаря только собственным способностям стал профессором в консерватории? Так думает только болван Муршуд Гюльджахани. Хотя сам Муршуд Гюльджахани, когда собрался издать книгу, прибежал к, свату, как заяц.
Севиль работала доцентом в консерватории, у Омара как у профессора был в консерватории свой класс, а маленький Абдул учился во втором классе, но к сегодняшнему дню за его плечами было уже четыре концерта в Азербайджанской государственной филармонии имени Муслима Магомаева: вместе с симфоническим оркестром играл концерт Моцарта ре-минор и Гайдна ре-мажор. Ребенок восьми лет...
Севиль дала сыну имя своего отца. Сколько Абдул Гафарзаде ни сопротивлялся, ничего не вышло. "Устаревшее имя, давно вышло из моды. Давай дадим ребенку хорошее современное имя", - говорил он. Но Севиль было не сдвинуть. "Я хочу, чтобы он был как папа, - говорила она по-русски. - Я хочу, чтобы он был похож на папу..." И бедный, несчастный Ордухан тоже сказал по-русски: "Пусть делает как хочет. В конце концов, она мать..." И ребенка назвали Абдулом... Ладно бы еще просто Абдул, это полбеды, но полное имя было Абдулали, в пас порте Абдулали Гафарзаде, и Севиль, заупрямившись, так же назвала ребенка.
Странный это был ребенок. Дело не в большом музыкальном таланте (талант в самом деле был велик от рожденья, такой не создашь с помощью друзей-приятелей Абдула Гафарзаде), наполнявшем Абдула Гафарзаде гордостью, трогавшем его, заставлявшем без видимых причин улыбаться... Абдул Гафарзаде всегда создавал что-то из ничего и теперь в ответ на свои усилия видел не пустоту, как всегда, а нечто материальное, весомое (да, он создавал внуку условия, да, он расходовал средства- но у внука был талант!). Когда внук бросался к деду, крепко-крепко обнимал его, Абдул Гафарзаде всем существом ощущал, как уходит из него усталость, будто ребенок сверх всякой меры впитывает в свое нежное беспомощное тельце усталость Абдула Гафарзаде, его сердечную боль, все беды и заботы. Честно говоря, Абдул Гафарзаде ужасался, ему было страшно, что ребенок может заболеть. Это был удивительный ребенок... Абдул Гафарзаде старался поменьше брать внука на руки, пореже ходить в дом дочери, но сил на это не хватало, он тосковал, грыз себя, ел поедом. Все от нервов, конечно, после Ордухана нервы у Абдула Гафарзаде совсем разгулялись (честно говоря, не одна бедняга Гаратель вышла из строя...), другие, может быть, этого не видели, не замечали, говорили: "вот железный человек", но сам-то он знал... Да успокоит Аллах Ордухана, его смерть была великим горем, убившим сердце, она была как сама безысходность...