Счастье

- А-а, вот он где. Ночью уходим, готовься. (В глазах его с видимыми красными жилками что-то стылое: Он брит, подтянут, строг, в костюме.)

Я поманил пальцем - роботесса подошла. Кудри - золотые пружинки. Серебряное улыбающееся лицо.

- Кофе, - велел я.

- Он был страшно хитрый человек. Я имею в виду Эрика. Скажи мне, Дром мужчина?

- Если судить по...

- Может он составить счастье женщины?

- Я не женщина, но судя по...

- Мог бы! Эрик обошел его на повороте. И эта дура не хочет выходить замуж за Дрома.

- Она пример, - сказал я. (Вивиан начинала мне нравиться.)

- Плевать мне на примеры! Дром был сегодня в тысячный раз. А та бубнит: нет, нет, нет... Эй, кофе!

Я пошел прощаться с Вивиан. Мне хотелось войти в золотую выпуклость ее дома.

Вечерело. Эрик клонился к горизонту. Его борода сминалась о твердую зубчатую линию далекого хребта.

В небо раскаленной точкой ввинчивался очередной фитах, и кто-то долговязый целился в него камерой.

Я подошел к дому Вивиан. Подошел и увидел ее, стоявшую на площадке дома, у вирсоусов, шевелящих свои цветы. Я хотел крикнуть ей, весело и бодро сказать свое "здравствуйте - прощайте", но осекся: Вивиан поднимала руки, тянулась к солнцу.

Она прикрыла глаза, она отдавалась ему и говорила что-то нежное, говорила воркующим голосом.

Я стоял и слушал. Мне не было дано счастья слышать такие слова и такой голос.

Я повернулся и осторожно ушел.

Уходя, я твердил себе слова Эрика, подаренные им Вивиан: "Вивиан, я люблю тебя. Я вечно буду любить. Я войду в плоть солнца, чтобы светить тебе. Свет мой - любовь к тебе, тепло мое - любовь к тебе, все, что вокруг, - мой подарок тебе.

Смерть моя - во славу тебя".

Я шел и повторял эти слова.

("Ни одного шанса, он взял все. Проходимец! Хитрец!" - негодовал Гришка Отис.)

"Вивиан была самая любимая в здешнем секторе космоса", - говорили мне женщины.

И они жалели Дрома - тропического Дрома. Расчет?.. Неужели хитрость?.. Быть может, Эрик рассуждал так: мы продолжаем жить после своей смерти и в мыслях, и в сердцах других (и в легенде).

Нет, у него был порыв: любовь, отчаяние.

Откуда-то вынырнул Гришка Отис. Он шел рядом, заглядывая мне в глаза. Походка его была косолапа, а вид подобострастный. Мы шли по тропе, поднимая легкую пыль. Живорастения цеплялись за ноги своими сяжками. Их свиристение поднималось в небо и нависало над нами, будто прозрачный купол.

- Послушай, - говорил мне Отис, - послушай. Ты бы попробовал поухаживать за ней. А вдруг...

Я же повторял про себя слова Эрика. Их сладкая горечь жгла мое сердце, как кислота.

На горизонте виднелась его голова.