Цена клятвы

Ее грубо вытащили из постели прямо среди ночи, не дали даже накинуть шаль — а ведь в коридорах дворца по ночам было по-прежнему зябко. Вместо этого ей заткнули рот и протащили босиком через покои. Чья-то рука в грубой перчатке случайно разорвала шелковый пеньюар возле горла и поцарапала шею. Фрейлину быстро волокли куда-то по длинным узким коридорам, каменная кладка стен мельтешила перед глазами, сливалась в одно пестрое пятно. На миг они остановились перед окованной сталью дверью. Когда она открылась, леди Эвасье пинком отправили вниз по лестнице. Она, спотыкаясь, пролетела с десяток ступенек, и, наконец, уже другие руки подхватили ее и поставили на ноги, при этом еще сильнее разорвав ночную рубашку.

— Это эннийский шелк, идиоты! — набравшись смелости и отбросив этикет, завопила она в тот момент.

В ответ леди Одетт Эвасье получила затрещину и потеряла сознание.

Придя в себя, фрейлина первым делом поежилась от холода. Едва ли ее внешний вид имел сейчас какое-либо значение. Женщину колотило от страха и мерзкого сквозняка. Однако пеньюар все же было жаль.

Спальный комплект из драгоценного эннийского шелка подарила ей на свадьбу сама императрица — Изара всегда особо отличала фрейлин, прибывших вместе с ней ко двору из родного Таргоса. Шелка были частью щедрых даров в день, когда Одетт Жамашу сменила фамилию на Эвасье, выйдя замуж за бельтерианского барона. Фрейлина оценила масштаб бедствия — такую дыру ровно не зашить. Придется перекроить драгоценную ткань на носовые платки.

Если, конечно, ей посчастливится выбраться отсюда.

— Почему-то все при дворе уверены, что у меня нет сердца, однако, смею вас заверить, они не правы. Для начала я предоставлю вам шанс рассказать все, что вы знаете, без применения грубой силы. И прошу вас, Одетт, будьте благоразумны. Что бы обо мне ни говорили, я ненавижу причинять людям боль.

Она узнала голос. Эта мягкая, вкрадчивая, подчеркнуто вежливая даже для аристократа манера была ей хорошо знакома. И от осознания, в чьем обществе ей случилось оказаться, у Одетт Эвасье стыла в жилах кровь.

— Лорд Демос, клянусь, я ничего не знаю! — пискнула женщина. — Вы ведь уже расспрашивали меня!

— И остался недоволен нашим с вами кратким разговором. Мне думается, нам еще есть что обсудить.

— Гилленай мне свидетель, я все вам сказала!

— Увы, мы оба знаем, что это не совсем так, — Горелый лорд скорбно вздохнул. — Мастер Девини, вы не окажете мне любезность, подготовив инструменты для более предметного разговора?

От стены отделилась еще одна фигура и медленно подошла к столу. Одетт заглянула в застывшее безо всякого выражения, словно высеченное из мрамора, лицо Девини и побелела. Этот палач на прошлой неделе отсек голову нескольким мелким аристократам после обвинения в тех измене и попытке поднять восстание против графа Фаруи. На эшафот их тащили — раздробленные во время пыток конечности не позволяли передвигаться самостоятельно.

— Смилуйтесь, ради Хранителя, — прошептала Одетт, когда Девини замер возле нее.

Палач не удостоил женщину взглядом, словно та и вовсе не сидела перед ним. Он молча забрал свечу со стола и принялся разжигать факелы на стенах, задумчиво водя пальцами по стыкам между камнями. Покончив с факелами, палач подкинул дров в камин. Стало немного теплее, но эта перемена не внушала узнице оптимизма.

Она бросила взгляд на стол. Перед ней в кожаном чехле лежали небольшие ножи с тонкими, словно детский ноготок, лезвиями. В начищенном до блеска металле отражались всполохи пламени. Фрейлина невольно вздрогнула и покачнулась на стуле. Чья-то теплая рука легла ей на плечо и не дала потерять равновесие.

— Вам известно, что означает понятие «вагранийское милосердие», леди Эвасье? — Демос Деватон, слегка прихрамывая, подошел ближе и опустился на табуретку прямо напротив узницы, так, чтобы их разделял лишь узкий стол. — Так называют, не побоюсь этого слова, искусство сдирания тончайших лоскутов кожи с живых людей. Ремнями шириной не более мизинца. Народ Ваг Рана отточил мастерство этой пытки еще тысячелетия назад, воюя с рундами, и вагранийцы преуспели в нем настолько, что слава об их жестоких допросах разнеслась на весь мир. Уже представленный вам мастер Девини в совершенстве овладел этой техникой и с удовольствием продемонстрирует мне свое умение. Блестящих талантов человек, смею вас заверить. Мне с ним очень повезло.

Одетт перевела взгляд с обожженного лица Горелого лорда на инструменты, зловеще сверкавшие наточенными лезвиями. Нет, это ей не приснилось. Она всегда отчаянно боялась боли. Одетт живо представила, как эти тонкие острые лезвия вонзаются в ее плоть, и медленно, чтобы она почувствовала каждое мгновение этой муки, снимают со спины белую кожу. Ремешок за ремешком, пядь за пядью. У нее перехватило дыхание, в ушах загрохотал стук собственного сердца.

Леди Эвасье открыла было рот, пытаясь взмолиться о пощаде, но в следующий момент лишилась чувств.

«Самую малость переборщил».

Демос смерил печальным взглядом обмякшее тело фрейлины, норовившее грохнуться на пол. От падения Одетт удерживала лишь стальная хватка Лахель. Сверкнув черными узкими глазами, эннийка хищно вцепилась в плечи узницы.

— Приведите ее в сознание, — приказал казначей и обратился к палачу. — Мастер Девини, боюсь, сегодня придется обойтись без вагранийских методик. Дама не выдержит, сами видите. Нужно что-то более привычное, но не менее убедительное. Надеюсь на вашу фантазию.

Палач молча пожал плечами и, немного поразмыслив, сунул длинный железный прут в огонь.

«Какой высокий полет мысли! Какое новаторство! Проклятье. Если он собирается развязывать ей язык раскаленным железом, то этот процесс превратится в пытку для меня самого».

Демос ненавидел огонь. От всей души, до дрожи в изуродованных пальцах. Больше всего на свете. Эта глупая и беспощадная стихия отняла у него жену, детей, помощников, часть его самого, в конце концов. А взамен подарила лишь уродство, немощь и постоянную боль. Неравноценный обмен, с какой стороны ни погляди. Демос отвернулся и достал трубку, попытался набить ее табаком, но просыпал половину на пол. Руки дрожали.

«Фиера, если наставники правы, и после смерти мы с тобой увидимся в Хрустальном чертоге, простишь ли ты меня? Простят ли Коретт и Ферран? Ведь я оказался не просто скверным отцом и мужем. Я, быть мне трижды проклятым, сам того не зная, обрек вас на смерть».

Ихраз поднес лучину. Демос раскурил трубку и заставил себя посмотреть на устроивший дьявольскую пляску огонь в камине. Трещали дрова, железный прут медленно нагревался, а казначей не мог отделаться от воспоминаний о дне, когда потерял семью и едва не погиб сам, заработав знаменитое уродство.

«Болван! Глупец! Щеголял знанием трудов древнеимперских мудрецов! Декламировал целые отрывки произведений поэтов прошлого! Гордился своей библиотекой! А сунуть нос в генеалогическое древо и понять, что мог унаследовать колдовскую кровь от матери-эннийки, не удосужился? Сам-то подписал восемь указов на сожжение за колдовство. И в итоге убил всех, кто был тебе дорог, ибо оказался проклят сам».

Прошло уже пять лет, а он все еще слышал крики Фиеры по ночам. Нечеловеческие, леденящие душу, истошные, полные боли и отчаяния. К счастью, дети ему во сне не являлись — смотреть на их смерть каждую ночь он бы не смог. Просто не вынес бы.

Он отчетливо помнил, как ворвался в охваченный огнем дом, тщетно надеясь спасти хотя бы жену. Это с самого начала было бессмысленной затеей, но Демос не мог позволить себе молча наблюдать, как мать его детей умирает столь жуткой смертью. Она горела заживо, задыхалась, металась по залу, отрезанная от выхода стеной огня. И кричала.

«Боги, как она кричала».

Этот животный вопль пробирал до костей. А он, Демос Деватон, герцог Бельтерианский, беспомощно ползал по полу, слепой от дыма и почти глухой от гула огня, и ничем не мог ей помочь. А затем загорелся сам.