Милкино счастье

Когда Елена стучалась в комнату к старшей горничной, у Людмилы от нервного напряжения стучали зубы.

– Проходите, разувайтесь обе за порогом, – решительно произнесла Капитолина.

В ее комнате было светло – горело несколько свечей. Посередине стоял стол, застеленный чистой холщовой тканью. Сама Капитолина была уже без форменного платья. На ней была надета длинная, в пол, юбка и тонкая малоросская рубашка с вышивкой, сквозь которую просвечивали большие груди.

– Снимай чулки, панталоны, если носишь, и проходи сюда.

– Куда?

– Как снимешь нижнее исподнее, так забирайся на стол, поднимай юбку до грудей и широко раздвигай ноги. И да, забыла спросить: ты сейчас белье не пачкаешь?

– Не поняла?

– Ты дурочкой-то не прикидывайся. Я спрашиваю: сейчас кровь не идет? Сухая ты?

– Нет… Крови нет сейчас.

– Тогда ложись. Да, поживее. Мне уже спать пора. Возись тут с вами. В следующий раз позову приказчика вас проверять, – зычным голосом рассмеялась Капитолина. – Что смотришь? Пошутила я…

Людмилу всю трясло от этого унижения. Елена стояла в стороне, стараясь не смотреть на свою новую подругу. Она делала вид, что рассматривает что-то на стене.

Людмила сняла панталоны и чулки и подошла к столу.

– Живее, – прикрикнула на нее Капитолина.

Людмила легла, длинные и стройные ноги свешивались со стола. Она зажмурила глаза и задрала юбки.

– Ох, горе мне с вами. Я как посмотрю-то тебе туды? Разлеглась она, как корова. Пятки на стол клади, ноги раздвигай, держи их руками… И раздвигай шире. А ты, Ленка, подь сюда и свети мне свечой, как следует, в самую середку. Да гляди, воском не капни, – он снова ухмыльнулась. – Не подожги ей п*зденку.

Людмила с ужасом проделала все, что сказала Капитолина. Она лежала ни жива ни мертва, зажмурив от стыда глаза.

– У, ноги-то отрастила. И холеная какая. Видать, мать хорошо тебя кормила, раз задницу такую и ляжки отъела. Кожа, как у барыни.

Все, что говорила эта пожилая женщина, казалось Людмиле гадким и непристойным.

– Шире ноги! Ленка, свети, как следует. А ты чего вся сжалась? Как я п*зду твою рассмотрю? Мне ведь надо глянуть целку в ней. Коли рваная, значит пойдешь отседа на все четыре стороны. Растяни-ка пальцами.

– Смотри, Ленка, вроде, дева она. Так? И, вроде, чистая. Так?

– Так, – охрипшим, смущенным голосом ответила ей горничная.

– Ну, а раз так, то вставай. И идите обе отседа. Устала я. Когда доктор приедет, еще раз покажешься ему… Ступайте быстро, я спать хочу. Живее.

Как только девушки оделись и ушли, Капитолина в задумчивости присела на кровать и стала расстегивать юбку.

– Машка, ты все видала? Иди ко мне… Мочи нет, как засвербело…

Из-за платяной шторки, выполняющей роль немудреной ширмы, тихо, словно кошка, вышла низкорослая женщина, тоже немолодая, но худощавая. Ее фигура походила на фигуру маленького мужичка. Нательная рубашка свободно болталась на широких и мосластых плечах. Жидкие волосы были собраны в пучок. Эту женщину звали Марией. Она тоже работала горничной у графа Краевского.

– Скажи, хороша стерва.

– Хороша, ничего сказать, – грубым голосом отвечала Капитолине Маша. – Только ты, моя жаркая медведица, во сто крат мне милее.

– Иди ко мне… Я как увидела ее п*зду розовую, веришь, аж голова кругом пошла.

– Что, на молодую потянуло? Ты это у меня брось! – по-мужски, грубо возразила ей Машка и схватила Капитолину за волосы. – Снимай юбку, медовая… – приказала она.

– Мне кажется, что Анатоль не случайно ее в дом-то притащил. Он хитрый как лис.

– А ты что, только поняла это? – усмехнулась подруга. – Он живо ее оприходует. Не воблу же свою лютеранскую ему любить. Жалко мне его. Деньги деньгами, но мог бы кого-то получше тогда сыскать…

– Не мог. Кредиторы уже имение описывали. А тут Руфина подвернулась. Такая выгодная партия.

– Выгодная… Как он на нее залазит только?

– Ой, не знаю… Как-то залазит, раз четвертым от него ходит.

– Он, поди, сына ждет?

– А то ж…

– А она снова девку принесет, – обе женщины беззлобно рассмеялись.

Капитолина откинулась на пуховые подушки. Машка села в ногах.

– Что разлеглась? Сымай совсем рубашку. Я по титькам твоим мягким соскучилась.

– Ой, мочи нет… Машенька, возьми тыкалку потолще…

– Как тебя после девкиной п*зды-то разобрало… Ну ничего, я тебя сейчас лучше любого кобеля вы*бу…

Прошло две недели…

За это время Людмила познакомилась со всей прислугой, знала, кого как звать, и кто за что отвечает. Ее новая подруга Елена очень помогала ей в этом знакомстве. Большую часть дневного времени занимала работа по дому. От тяжелого монотонного труда и плохой еды Людмила немного похудела. Осунулось ее красивое лицо, под глазами появились темные круги, вызванные плохим, но тяжелым сном. По ночам она стонала от боли. Разламывалась спина, руки и колени… Да, особенно болели колени. Их Людмила почти стерла в кровь – Капитолина заставила ее натирать руками паркет в длинных коридорах особняка.

С помощью Елены ей удалось отстирать и привести в порядок колючие и тяжелые платья Капитолины. В две руки, вечерами, девушки быстро управились с ушивкой. Накрахмалили и отбелили передники. Теперь эти платья сидели на ней как влитые, подчеркивая стройный стан и плавные изгибы безупречной фигуры. Под низ она надевала нательную рубашку с длинными рукавами и высоким воротом, чтобы колючая ткань меньше терла ее нежное тело.

Людмилу осмотрел и доктор. Правда, для осмотра он поднялся к ней в комнату и заставил ее обнажиться прямо на кровати. Кроме этого он зачем-то потрогал ей груди, помял живот, заставил открыть рот и пересчитал зубы. После он все записал в карточку. Задал ей несколько вопросов, от которых Людмила снова покраснела. Как ни странно, этот визит не вызвал в ее душе той бури негодования, которую вызвал тот, вечерний осмотр ушлой Капитолины. Может, она стала привыкать к общей бесцеремонности обращения с ней в доме графа Краевского. Может, стала принимать сие за неприятную, но необходимую процедуру. А может, оттого, что сам доктор был мелок, плешив и немолод. И потом он оперировал лишь медицинскими терминами, в отличие от тех, что к великому стыду, она услышала тогда из уст противной Капитолины.

Людмила уставала так, что у нее не было сил осмыслить свое новое положение. Порою ей казалось, что она уснула и видит какой-то больной, изнуряющий и затянувшийся сон. Что стоит только захотеть, и она скинет оковы этого бессмысленного кошмара.

Графа она видела лишь несколько раз. В присутствие супруги он вообще не смотрел в ее сторону, или делал вид, что вместо Людочки находится пустая стена или мебель. Когда рядом оказывалась Капитолина или кто-то иной из наемных работников, в его глазах сквозило презрение, либо нарочитая строгость. Людочка боялась его и терялась всякий раз, как он случайно оказывался даже на горизонте. Каким странным казалось ей воспоминание об их первом знакомстве, в стенах гимназии. Каким он помнился веселым и любезным. И как он изменился сейчас.

«Господи, эти тряпки, вонь, крики, грязный пол, жирная посуда, чудовищная усталость, от которой даже постыдный и наглый осмотр старшей горничной воспринимается не как нечто ужасное, а словно заурядная и привычная данность, данность в череде постоянных унижений – неужели это и есть моя судьба? – с горечью думала Людочка, и по ее щекам текли слезы. – Я так и состарюсь возле этого пола или чана с грязным бельем».

Однажды Краевский выглянул в коридор из своего кабинета, когда Людмила, стоя на коленях, натирала в холле мастикой ненавистный паркет. Он был одет в роскошный английский сюртук, красиво причесан, курил сигару, и от него головокружительно пахло замечательным французским одеколоном. Ей показалось, что в его лице проскользнуло выражение легкого смущения, а после и явного удовлетворения, когда он увидел преклоненный зад Людмилы. Она жутко покраснела, сдунула прядь волос с мокрого от пота лица. И застыла от мыслей об унизительности той позы, в которой застал ее граф, и от своего чуть растрепанного вида, и от ужасного, как ей казалось, форменного платья. Через несколько минут к нему в комнату зашла Капитолина.