Исключительные

И резко остановилась. «Давай дальше», – сказал Итан, и Жюль, смущаясь, продолжила:

Когда она закончила, Итан продолжал смотреть на нее.

– Меня это убило, – сказал он. – Твой голос, стихи, все вместе. Эту песню написала Мальвина Рейнолдс. Ты знаешь, о чем она, да?

– О кислотных дождях, кажется? – предположила она.

Он покачал головой.

– Нет. О ядерных испытаниях.

– Ты все знаешь?

Довольный, он пожал плечами.

– Смотри, – сказал он ей. – Когда была написана эта песня, правительство проводило всякие надземные ядерные испытания, и в атмосферу попал стронций девяносто. И дождь смыл его на землю, он попал в траву, коровы его съели, а потом дали молоко, которое выпили дети. Маленькие радиоактивные дети. Поэтому президент Кеннеди подписал закон о запрете надземных ядерных испытаний. Это было важно. Твой папа интересовался политикой? Придерживался левых взглядов? Это очень клево. Мой папа стал злобным лентяем с тех пор, как мама ушла. Помнишь, как ссорятся родители Уолли Фигмена в моих мультфильмах? Визг и вопли? В общем, думаю, ты можешь догадаться, откуда я беру свои идеи.

– Он не интересовался политикой, – ответила Жюль. – И точно не был левым, по крайней мере, не особо. То есть он был демократом, но не более того. Радикалом он явно не был.

Она засмеялась, настолько нелепым показалось ей такое предположение. Но пресекла собственный смешок, подумав, что не так уж хорошо знала отца. Уоррен Хэндлер, тихоня, десять лет проработал в «Клелланд аэроспейс». Однажды он сказал дочерям, хотя они не спрашивали: «Работа для меня не главное». Но Жюль не спросила, что же тогда для него главное. Она почти никогда не задавала ему вопросов о нем самом. Он был худощав, русоволос, вечно занят, и вот он умер в 42 года. В голове у нее закрутились мысли о том, что ей уже не суждено узнать его по-настоящему. А потом они с Итаном вместе плакали, и это привело к неизбежным поцелуям, которые на сей раз были вовсе не так уж плохи, потому что у обоих одинаково текли сопли, и Жюль не волновало, что возбуждения она не ощущала. Вместо этого ее переполняли отчаянные мысли о том, что отец мертв.

Итан угадал, что именно такая прелюдия нужна Жюль Хэндлер. Она хотела приложить усилие; она делала что могла, чтобы это стало осмысленным. Ее жизнь стремительно менялась здесь, продвигаясь, как нарисованный в блокноте мультик. Она была никем, а теперь оказалась в самой гуще этой группы друзей, вдобавок мгновенно стала актрисой, пробуясь в постановках и получая роли. Поначалу она даже не хотела ходить на пробы.

– Мне до тебя далеко, – говорила она Эш.

Но та настаивала:

– Ты же знаешь, какая ты, когда бываешь в компании? Вот такой и будь на сцене. Преодолей себя. Тебе нечего терять, Жюль. Слушай, если не сделаешь это сейчас, то когда?

Театральное отделение собиралось ставить «Песочницу» Эдварда Олби, и Жюль досталась роль бабушки. Она изображала старую каргу, разговаривая таким голосом, о каком и подумать не могла. Итан прочитал ей лекцию о голосах, рассказав, как он придумал голоса для «Фигляндии».

– Тебе нужно, – говорил он, – представить себе голос персонажа, как будто ты его слышишь в своей голове. Если не слышишь, ты его не нашла.

Она играла женщину старше любой из своих знакомых; на спектакле два мальчика вынесли ее на сцену и осторожно усадили. Жюль еще даже не заговорила, только изобразила невнятную мимику, будто жвачку жует, а публика уже захохотала, и смех нарастал сам собой, как это бывает порой, так что к моменту, когда она произнесла первую фразу, несколько человек в зале ржали во весь голос, а одна впечатлительная наставница чуть ли не визжала. Убила, говорили все потом. Просто убила.

Смех заворожил ее в тот раз, и всякий раз в дальнейшем. Благодаря ему она становилась сильнее, серьезнее, делала каменное лицо, хитрила. Позднее Жюль подумала, что тот раскатистый благодарный смех публики в «Лесном духе» излечил ее от последствий печального года, через который она только что прошла. Но это был не единственный целебный фактор, ей помогло все целиком, будто один из европейских курортов XIX века с минеральными водами. Она хотела найти твердую дорогу к этой жизни и всем новым ощущениям, какие испытала здесь, а затем изумленно изучала.

Однажды вечером всему лагерю велели собраться на лужайке; никакой другой информации не сообщили.

– Спорим, Вундерлихи объявят, что произошла вспышка сифилиса, – сказал кто-то.

– А может, это в память о Маме Касс, – вставил кто-то еще. Певица Касс Эллиот из группы The Mamas and the Papas умерла на днях, якобы подавившись сэндвичем с ветчиной. Сэндвич оказался слухом, но умерла она по-настоящему.

– Может, Никсон подал в отставку, – сказал кто-то.

– Ага, может, он покончил с собой, – предположил другой. – Спрыгнул с балкона Уотергейта, шмяк!

– Эх, чувак, хотел бы я, чтобы так и было, – поддакнул третий. – Он заслуживает такой поганой смерти.

Итан и Жюль вместе сидели на одеяле на холме и ждали. Он опустил голову ей на плечо, желая посмотреть, что она сделает. Сначала она не отреагировала. Затем он переместил голову ей на колени, устроился и стал глядеть снизу на темнеющее небо и прыгающие японские фонарики, развешанные на проволоке между деревьями. Словно услышав подсказку, Жюль начала гладить его кудлатую голову, и при каждом таком движении он блаженно закрывал глаза.

Мэнни Вундерлих предстала перед всеми и сказала:

– Здравствуйте, здравствуйте, все! Хочу представить нашего дорогого и неожиданного гостя.

– Погляди, – сказала Эш, расположившаяся в ряду ниже, и Жюль вытянула шею между стоявшими перед ней людьми и увидела женщину в пончо цвета вечерней зари, с гитарой через плечо, идущую по траве, чтобы занять место на сцене. Это была знаменитая мать Джоны, фолк-певица Сюзанна Бэй! Вблизи она прекрасна, как очень немногие матери, волосы у нее длинные, черные и прямые – полная противоположность матери Жюль с ее прической вроде желудевой шапочки, лавсановыми брючными костюмами и напряженным лицом. Толпа восторженно приветствовала ее.

– Добрый вечер, «Лесной дух», – сказала певица в микрофон, когда все успокоились. – Хорошо проводите лето?

Публика дружно закричала в знак согласия.

– Поверьте, я знаю, что это лучшее место на свете, – сказала Сюзанна Бэй. – Я тоже три раза проводила здесь лето. Ничто так не похоже на рай, как этот клочок земли.

Затем она резко ударила по струнам своей гитары и запела. Перед последней песней она сказала:

– Я привезла с собой сегодня старого друга, который оказался поблизости. Завтра вечером ему предстоит выступить на фолк-концерте в Тэнглвуде. Я бы хотела пригласить его сейчас на сцену. Барри, поднимешься? Барри Клеймс, ребята!

Под аплодисменты вышел и встал рядом с ней, с банджо на ремне и бородатый, как терьер, фолк-певец Барри Клеймс, в 1960-е участвовавший в трио The Whistlers и, так уж вышло, летом 66-го бывший мимолетным бойфрендом Сюзанны.

– Привет, парни и дамы! – крикнул он толпе.

Хотя все музыканты The Whistlers на концерты и фотосессии для обложек альбомов надевали фуражки и водолазки, Барри, уйдя в самостоятельное плавание и выпустив в 1971 году сольный хит про Вьетнам, отказался и от кепки, и от водолазки, зачесывая волнистые каштановые волосы за уши и нося мягкие клетчатые рубахи, в которых он был похож на тихого альпиниста. Он скромно помахал обитателям лагеря и заиграл на банджо, а Сюзанна поддержала его своей гитарой. Два инструмента слились, потом стыдливо разошлись, потом опять соединились и, наконец, выдали вступление к фирменной песне Сюзанны. Она начала петь – сначала негромко, затем мощнее:

1

Переводчик неизвестен.