Страница 13 из 19
– Что за пустяки! Чего бы это мне опасаться, робеть? Я весьма чувствую свою правоту. Знаю справедливость моей государыни, ее открытый характер, великодушный, острый ум…
– Та-та-та! Что-то большое понадобилось. Столько прибрал всего. Ну, все едино: разом выкладывай…
– Да, я нынче хотел… Видишь ли, матушка моя… Мне думалось, государыня, про вчерашнее… Жаль, не сумел я хорошо изъяснить… огорчил против воли…
– За четыре часа сказать не поспел? Дивно. Либо хочешь сказать, что самому видно, как мало прав был? Извиниться желаешь? В добрый час, я готова… Да нет. О правоте своей в первую голову мне доложил. Хотя я и не ждала нынче того, тебя увидя. Нам толковать подолгу один на один, тогда польза и смысл, если связать хочешь снова веревочку, которая в узле разошлась… А ежели ты про свое все? Чего же тут старое переживать? Вижу, какая перемена в тебе. Молчала до сих пор. Тебя жалела. Думала, что и мне невместно за тобой, словно за мальчишкой шалым, следить, приглядывать, ревностями утруждаться, расстраиваться. А коли на то пошло, и я могу слова два сказать. Тепло ли тебе от них станет, не знаю. Да и той побегушке… девчонке лихой, которая посмела у меня моего друга отбивать, ссорить тебя со мною… вертеть тебя вокруг пальчика. Я уж так смогу ею повернуть… да и другими заодно…
Внятно, раздельно, медленно выговорила Екатерина последние слова, не особенно повышая голос. Но он стал таким грозным, потрясающим, что граф побледнел до легкой синевы, призакрыл глаза и совсем ушел, прижался к спинке своего кресла.
– Да я… да кто же… Да никогда, государыня… Да разве… – залепетал наконец он, кое-как преодолев свою внезапную унизительную слабость.
Екатерина вдруг махнула рукой и негромко расхохоталась, уловив страх фаворита. Ей стало и жалко его, и смешно.
– Ха-ха-ха! О, господи! Вот не чаяла, что так пугать тебя могу… Вздор!.. Успокойся! И слушай, что теперь, без гнева, по чести по моей скажу… Ты знаешь, как я дорожу словом чести… Так слушай. Правда, прибыль мне невелика, если бросает свое место, уходит от меня человек, которого любила я все время… которого как мать берегла и холила… но… и убыток невелик. Люди разберут, чья больше вина. И Бог рассудит… Только неправды я не выношу… Что ты такое плел позавчера? Нынче, сдается, посмирнее стал. Сошло с тебя? Снова повторишь ли? Я в чем перед тобою виновата ли?
– Конечно, нет, государыня… Я и в субботу никого не винил, говорил, что не заслужил охлаждения… Но если оно явилось, тоже никто не виноват. Сердце только Бог указать может, матушка! Больше никто…
– Так, так. Мудрец какой стал ты у меня, Саша… Далее.
– Я только и сказал: судьба. Силы мои слабы… Хвораю все…
– А я хожу за тобою… да так, как не каждая мать за дитятей за любимым…
– Видит Бог, государыня, помню, ценю это… Вот слезы мои на глазах тому порукою. Стыдно, а не прячу их, матушка. Смотри и верь…
– Смотрю, верю… дальше… – мягче и тише отозвалась Екатерина, забывшая обо всем в мире в эту минуту и стоящая, как женщина, у которой бесповоротно собрались отнять нечто близкое, дорогое: последний призрак радости, последнюю крупицу чувства, еще не развеянного среди долгих лет бурной, полной событиями, приключениями и романами жизни.
– А далее старое пойдет… Первое, думается, негоден я тебе. Вместо радости и отдыха – заботы и скука со мною… с больным, со слабым… с печальным… Не рад и сам, а не вижу в себе веселья былого. Улетело оно, златокрылое. Не поймаю. Не вини…
– В том не виню… Далее…
– Другое: тошно мне и на людей глядеть… Что говорят, что думают обо мне! Моложе был, как-то не думалось. А теперь, что дальше… Не сердись, матушка… Я о себе, не о тебе. Ты – выше всех. Тебе нет суда людского, кроме Божьего. А я и о том думаю: придет минута, надоем, как с другими было. Уйти прикажешь. Куда я глаза покажу? И перед самим собою… Прости. Все скажу…
– Все, все. Иначе как же?..
– Война теперь. Народ последнее несет. А я в роскоши купаюсь по твоей милости… Завистники шипят: фаворит, куски рвет!
– Ложь. Ты никогда не просишь… Я сама…
– Мы это знаем, государыня, больше никто… А покор остается… Вот посмотри, какие итоги разгуливают и по нашему городу, и по европейским дворам… Я не хотел… Но надо же мне оправдать себя… что не пустая, шалая дума толкает меня… От моего счастья уйти велит… Многое… тяжелое… И вот это заодно…
Граф подал Екатерине листок, сложенный пополам, исписанный внутри, как запись в приходно-расходной книге.
Быстро двинувшись к письменному столу, Екатерина взяла со стола прежде всего золотую табакерку, одну из тех, какие стояли по всем комнатам, где проводила время государыня, раскрыла, втянула ароматный табак, с сердцем захлопнула крышку, отыскала очки, надела, взяла в руки большое увеличительное стекло в золотой оправе, развернула листок и стала читать…
Гнев снова овладел ею с первых же строк, какие она пробежала глазами. Но, стиснув свои белые, крепкие зубы, которые были все еще целы, кроме одного, в верхнем ряду, Екатерина, слегка шевеля губами, будто читая про себя, просмотрела весь листок.
Вот что на нем было:
«Ведомость приходу и расходу по „маленькому хозяйству” Екатерины Великого, как ее бескорыстные хвалители, свои и иноземные, именуют.
Со дня „Ропшинского действа”, роптания достойного, и до наших дней, кроме предбудущего, как Господь нам еще да поможет.
(Согласовано с письмом, кое к господину барону Гримму в Париж послано.)
Губерний по новому
положению учрежденных 29
Городов вновь выстроено 144
Заключенных договоров
и трактатов 30
Одержанных побед 78
Достопамятных указов
о законах либо новых
учреждениях 88
Указов для народной участи
облегчения 113
А всего дел 492
РАСХОДУ
(С тем, что и малым детям ведомо у нас, согласовано.)
Братьям пятерым
Орловым 17 000 000 р.
г. Высоцкому 300 000 р.
г. Васильчикову 1 100 000 р.
г. Потемкину 50 000 000 р.
г. Завадовскому 1 380 000 р.
г. Корсаку 920 000 р.
г. Ланскому 7 260 000 р.
г. Ермолову 550 000 р.
г. Мамонову 690 000 р.
гг. Страхову, Левашову,
Стоянову, Казаринову
и прочим с ними 1 500 000 р.
На всякие плезирные
расходы 7 000 000 р.
А всего тут 92 500 000 р.
На войны, земель
не давшие 150 000 000 р.
Людьми утрач.
всего до 500 000 ил.
А балансом счеты уравнять сие всяк сам легко сможет.
– Пасквиль гнусный… Я знаю, чьих рук дело. Она, «дружок мой», помощница всего и во всем главная, муравей на возу. Душенька-княгинюшка, красуля… Академии директор и всем сплетням заводчица… Ну, попадется она мне… Тяжебница! Ей бы только чужих свиней хватать и резать, а не… Подожди, Екатерина Романовна, тезка моя милая… Мы ужо…
– Да нет, быть не может, чтобы она…
– Кому иному? Другой бы не посмел… Тут ложь и правда совсем по-особому, по-женски смешана… Но… о ней ли будем спорить? Дашкову я давно на примете держу. Случая нет. А подойдет, за все отвечать заставлю… Чтобы не сказала, будто я из-за обиды мелкой караю и гоню… Крикунья, горло широкое. Надо с ней иначе… Но все же прошу мне сказать, что тебя тут трогать может. Дай бог, чтобы о тебе так же много и хорошо говорили, как о светлейшем. А и его здесь поместили. Не место красит человека, человек – место, уж если на то пойти, что неловко, стыдно тебе любить меня… Меня!.. Вот ежели бы ты не любя, лукаво, продажно подходил, – тогда иное дело… Я бы первая почуяла. Ежели бы ты видел, что не люблю я тебя, а только себя, старуху, тешу, слабости потакаю… Видишь, кажись, иное. А это самое… вот, колебание в тебе еще ближе, еще дороже тебя делает, когда обозначилось, что кроме красоты телесной и сердечной нежности душу в себе гордую носишь… Так в чем же помеха? Я, правда, женщиной родилась. Иные нам пути и законы написаны и природой и небом, чем вам, мужскому полу. Вы все смеете… Все себе разрешили… И думать не хотите о нас: может, женщина ни в чем, кроме пола, от вашей мужской души отличия не имеет. Мне судьба иное сулила, чем всем женам земным… Тридцать лет, почитай, я правлю страной, сильным народом… И меня самое великим мужем в женском образе зовут, веря не за то лишь, что я платить могу, обласкать людей умею. Без огня дыму нет. Да еще такого жаркого дыму, как про твою «матушку», как зовешь меня, по свету идет!.. Чего же стыдиться тебе? Я не стыжусь, что, может, на сотни две лет путь новый указала женам на земле…