Обуглившиеся мотыльки

— Да пошла ты к черту! — она бы швырнула в нее чем-нибудь, но под рукой ничего не оказалось. Бонни тоже сжала кулаки. — Ты думаешь, что если приползла сюда на коленях, дала мне несколько советов — мне сразу стало легче?! Да ничерта ты обо мне не знаешь, Гилберт! Ни ты, ни Клаус, ни Тайлер, ни Ребекка, ни кто-либо еще! И засунь свои слащавые советы себе знаешь куда?!

Елена сделала шаг вперед. Она перестала думать о своей боли, переключившись на боль Бонни, более сильную, которую не лечат ни обезболивающие, ни время, ни побеги, ни другие люди. Есть раны, которые залатать можем только мы.

Девушка взялась за полы куртки, потом стянула вещь и бросила к ногам. Она осталась в одной тоненькой футболочке, и теперь она была почти наравне с Бонни. Они смотрели друг на друга как два раненных зверя, встретившихся у водопоя. Кровь хлещет из раны, в глазах — дымка смерти и забвения, а тело обезвожено и истощено. Бонни была зла, была полна ненависти и агрессии. Из нее будто сочилось отчаяние, такое горькое, такое сильное… Елена была одурманена вечером. В ее глазах продолжал виться клубами дым, и растрепанные волосы спадали на обнаженные и поцарапанные холодом плечи. Вот они вновь встретились лицом к лицу две бывшие подруги. Две несостоявшиеся любовницы. Две брошенные дочери. Вот они — единственные, кто есть друг у друга.

— Я знаю, как больно могут нам сделать наши отцы, Бонни. Они всегда делали больно. Не только нам. Они делали и будут делать. Будут бросать нас в том возрасте, когда мы так в них нуждаемся… Когда мы так верим им, — Елена почувствовала жгучую кислоту на своем лице. Она была готова проклясть себя за это, но не могла взять под контроль поток разбушевавшихся эмоций. — Первые мужчины, которых мы любили, предали. Бросили. Вышвырнули. Это сводит с ума…

— Это не сводит с ума, Елена, — Бонни сжала зубы. — Если бы это сводило с ума, все было бы намного проще. А так ты в сознании помнишь все. Каждый момент. И ничто не может заставить тебя забыть это.

— Так не забывай, — Елена подошла к Бонни, схватила ее за шиворот футболки и прижала девушку к себе. Ей надо чувствовать ее. Им надо ощущать друг друга, чтобы не потерять ощущение реальность. — Просто отпусти… Отпусти!

Бонни оскалилась. Ее кривая улыбка исказила лицо, прежняя духовная связь была потеряна. Они обе понимали, что им следовало рассказать друг другу правду намного раньше, они обе боялись признаться себе в том, что если бы они были гораздо более стереотипными, сейчас им было бы намного легче.

— Твой отец просто кинул тебя, а мой домогался, Елена! Такое не отпускают! — она прижалась к Елене, склонилась над ней и прошептала над самым ухом: — Ты не представляешь чего стоит просыпаться каждое утро, смотреть в зеркало и не испытывать при этом отвращения!

Она оттолкнула Елену от себя. Пленка, которая была раньше между ними, разрослась до стены, которая теперь их отделяла. У них не было больше секретов друг от друга, но и не было шансов, чтобы начать все заново. Бонни была права — лучше никогда, чем поздно.

— Некоторые скелеты лучше закапывать сразу же, Елена. И если не хочешь лицезреть как я это делаю — убирайся.

Бонни развернулась, достала пистолет из-за пояса и направилась в ванную. Ее отец пришел в себя. Беннет сняла оружие с предохранителя и медленно подняла руку. Под ее пальцами плавилась сталь. Курок напоминал раскаленный гвоздь. Бонни устремила взгляд на своего главного врага. Она пыталась уничтожить его в себе, пыталась задушить отвращение к себе, пыталась обесцветить воспоминания и посвятить себя защите женщин, но каждый раз ей приходилось возвращаться к истокам. Бонни знала, что документы подбросила Ребекка, но разбираться с ней не имело смысла. Она — тоже запутавшаяся в себе девочка, борющаяся хоть за что-то в этом мире. Стоило уничтожить истоки, стоило уничтожить того, с кого все началось.

Бонни ощутила крепкие объятия. Елена обвила ее руками будто змеями, уткнулась в ее спину, скрестила пальцы на ее животе. Бонни смотрела отцу в глаза, и в его взгляде не было страха. Было нечто, будто говорящее: «Ты давно должна была это сделать, так не медли». Елена вцепилась в подругу еще сильнее. Она закричала, и из ее груди вырвались наружу. Бонни сжала зубы, а Елена продолжала плакать за ее спиной, впиваясь в нее, впитываясь в нее, не желая отпускать. Рука стала болеть, она словно наливалась свинцом, а пальцы будто застыли в бездвижии.

Губы Елены оказались возле самого ухо Бонни. Они прошептали:

— Убьешь его или себя — и он все равно победит… Понимаешь? Жить дальше — вот единственный способ уничтожить врага. Врага внутри себя, Бонни.

Елена вновь уткнулась головой в спину Бонни, а потом положила руки на ее плечи. Бонни все еще сжимала пистолет, все еще глядела на отца и тоже ощущала горячую кислоту на своем лице. Она глядела в глаза своему палачу, которого не могла простить, которого не могла заново принять в свою жизнь. Есть поступки, которые невозможно забыть, и есть проступки, которые не получается простить. Это не делало Бонни или Елену отвратительными или низкими. Это делало их самыми обычными, делало их простыми людьми, уживающимися со своим прошлым, пытающимся построить на руинах минувшего настоящее, мечтая о будущем. Они обе далеки от идеала, но — боже! — в эту секунду, они были так к нему близки.

— Я люблю тебя, Бонни, — прошептала Елена, а ее рука проскользила вдоль руки подруги, прямо к раскаленному под пальцами пистолету. — Я люблю тебя такую, какая ты есть. С грязным прошлым и потерянным настоящим, но великим будущим… Люблю тебя безумную и апатичную, люблю стервозную и нежную, верную и преданную… Можешь уводить моих парней, можешь ненавидеть меня, но я больше тебя не брошу… — пальцы Елены коснулись запястья Бонни. Горячее прикосновение обожгло, Беннет выронила пистолет и сделала глубокий вдох, а потом почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Гилберт смягчила падение, сев на пол вместе с Бонни, потерянной и такой запутавшейся отчаянной Бонни. Елена обвила ее руками, прижала к себе, пока Беннет выгибалась дугой, пытаясь выкричать собственную боль. Елена повторяла свои последние слова снова и снова, как мантру, как молитву, как единственное обещание, которое она обязательно выполнит.

Бонни тоже вцепилась в руки Мальвины холодными окровавленными пальцами. Она не кричала, просто плакала, вспоминая то, из-за чего оказалась заложницей этой обители неприкаянных душ. Прокручивая в голове снова и снова, она вырывала из своей груди желание уничтожить и уничтожиться рваным криком. Прокручивая в голове снова и снова, она вырывала из сердца прежнюю ненависть, пленницей которой стала. Может быть, на то, чтобы забыть, нужны годы. Может быть, на то, чтобы вылечиться, нужны десятки реабилитаций, сотни городов и тысячи поездов в никуда.

Но начать надо сейчас. В эту минуту. В эту секунду надо вцепиться в того, кто уж точно тебя не оставит, и вынырнуть вместе с ним. Сделать глубокий вдох и поплыть к берегу. Вдвоем шансов выжить ведь все же больше.

====== Глава 54. Предвесенние надежды ======

1.

Елена и Бонни вошли внутрь квартиры. По-прежнему работал телевизор, по-прежнему здесь чувствовалась безопасность. Было тепло, свет озарял пространство, поглощая мрак, и казалось, что теперь мрак будет рассеиваться. Из их жизней он будет медленно исчезать, потому что за зимой всегда идет весна: снег все равно тает. Это давало надежду. Когда надежды, подобно первым весенним цветам, начинают расцветать, становится чуть легче. Не проще, но легче.

Гилберт сняла куртку и повесила ее на крючок в прихожей. Затем девушки разулись. Бонни взяла Елену за руку и повела на кухню. Они сохраняли молчание, потому что все слова были уже сказаны.

На кухне Бонни поставила чайник и достала две кружки. Елена сидела за столом и не задавала лишних вопросов. Бонни по-прежнему оставалась скиталицей, она металась от одного дома к другому, сбегала из одной квартиры в другую. У нее не было дома (ровно как и у Елены), но сейчас обе чувствовали, что они в том месте, где и должны быть. Им комфортно, тепло и уютно. Им не хочется больше бежать.